Например, довольно уверенно можно предположить, что в экономической части интересующая нас картина основана, в частности, на представлении о том, что мировая экономика представляет собой, если использовать термин теории игр, игру с нулевой суммой. Последнее означает, напомним, что ресурсов ограниченное количество и выигрыш одного игрока равен проигрышу другого — или других, как в покере. Между тем, международная торговля (и вообще торговля), например, как и многие другие виды деятельности, представляет собой игру с положительной суммой, причем, пользуясь еще одним термином из той же теории, это игра кооперативная — обо всем этом не так давно довольно подробно написал Владимир Гельман.

«Теория нулевой суммы» игнорирует, очевидно не только существование других типов игр, но и, например, технологических скачков вроде «зеленой революции» 60-х годов прошлого века и нынешней энергетической, связанной с повышением эффективности использования возобновляемых источников энергии и сланцевыми углеводородами. Причем в последнем случае слово «игнорирование» описывает ситуацию вполне буквально: в 2011 году Алексей Миллер заявил, например, что «сланцевый газ — хорошо спланированная мировая пиар-кампания».

Вторая идея, непросто согласующаяся с первой, но тем не менее, судя по последним действиям, тоже прочно поселившаяся в головах российского начальства — это теория циклических кризисов перепроизводства, во избежание которых «наши западные партнеры», весь мир и особенно США должны любой ценой получать — ну, скажем — привилегированный доступ к рынкам сбыта. Так, например, в 2012 году у Путина состоялась на эту тему беседа (здесь — по-английски) с Полом Кругманом. И вот, Путин говорит, в частности, следующее: «…складывается впечатление, что мы вползаем просто в очередной кризис перепроизводства. <…> Просто некоторые специалисты (я с ними разговаривал многократно) считают, что главная проблема и главная угроза — именно здесь. С долгами можно потихонечку разобраться, а более глубинные вещи лежат как раз в сфере глобального перепроизводства. И более того, считают, что в принципе такой кризис уже созрел где-то в конце 80-х годов — мировой кризис созрел где-то в конце 80-х годах прошлого века, но был отложен в связи с развалом Советского Союза, потому что для глобальных компаний появились новые сегменты глобального рынка в виде зон влияния бывшего Советского Союза и самого бывшего Советского Союза, это и территория, которая начала быстро все потреблять в большом количестве. И просто этот глобальный кризис перепроизводства оказался отложенным. А сейчас он занимает свое законное место». Кругман возражает на это в том смысле, что он не понимает, что такое «глобальный кризис перепроизводства»; что, с его точки зрения, кризис все-таки долговой; ссылается на опыт Великой Депрессии и даже цитирует Кейнса. А Путин отвечает ему, что, мол, да, но «Великая депрессия закончилась, как известно, Второй мировой войной, разрушениями и необходимостью восстановления хозяйства целого региона мира, всей Европы практически. Потребовались новые продукты, открылись новые рынки». На первый взгляд кажется, что Путину эта идея, — впервые высказанная, кажется, капитаном Альфредом Тейром Мэханом в книге 1890 года под названием The Influence of Sea Power Upon History, 1660–1783 и действительно некоторое время бывшая весьма влиятельной, — усвоилась посредством школьного советского марксизма, из учебника обществоведения для десятого класса. 

НО ДЕЛО ТУТ, ВИДИМО, НЕМНОГО СЛОЖНЕЕ.

Дело в том, что приведенный фрагмент прямой речи президента РФ обнаруживает гораздо большее сродство с идеями Иммануила Валлерстайна, которого с охотой и часто приглашают в Россию — последний визит Валлерстайна состоялся в январе 2015 года, — выступал он, что несколько неожиданно, на Гайдаровском форуме. Подробный разбор валлерстайновской теории кризисов занял бы очень много времени, но к счастью, его уже проделал однажды Валерий Кизилов. Имеется и пример подробной (правда по-английски) критики самой идеи «перепроизводства» — в статье, написанной американским историком и политологом Томасом Вудом.

Выступления многих первых-вторых (не говоря уже о третьих и четвертых) лиц российского государства для всякого, кто читал тексты Валлерстайна, особенно последних десяти-пятнадцати лет, не выглядят большой новостью. Действительно, даже срок начала «большой войны за ресурсы», к которой, по словам Павла Фельгенгауэра, готовятся в Кремле, совпадает с предсказаниями главного на сегодняшний день представителя школы мир-системного анализа. Из того же источника, видимо, черпает и министр Лавров, когда говорит, что «мы наблюдаем конец очень длинной эпoхи, завершения длинной эпохи доминирования исторического Запада, доминирования экoномического, финансового, политического». В процитированном выступлении на форуме «Территория смыслов на Клязьме», он, на самом деле, просто пересказывает выступление Валлерстайна на Ярославском форуме 2009 года, — причем сравнительно близко к тексту.

В ПОЛИТИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ КАРТИНА МИРА, НАХОДЯЩАЯСЯ В ИНТЕРЕСУЮЩИХ НАС ГОЛОВАХ, ОСНОВАНА НА ГИПОТЕЗАХ, ЯВЛЯЮЩИХСЯ, В ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ СТЕПЕНИ, ЛОГИЧЕСКИМ ПРОДОЛЖЕНИЕМ ТЕОРИЙ, О КОТОРЫХ ШЛА РЕЧЬ ВЫШЕ. 

Россия обладает большими природными ресурсами: обычно называются углеводороды и редкие металлы, в совсем тяжелых случаях — «пахотные земли». Поскольку общее количество ресурсов есть величина постоянная, а технологических революций не существует, эти ресурсы вскоре (по мере истощения имеющихся) захотят захватить другие страны, прежде всего США. Для этого Запад размывает представление о суверенитете, расшатывая Вестфальскую систему, — а если бы американские, так сказать, гегемонисты, ее не расшатывали в видах овладения водой и едой, она бы еще тысячу лет простояла. Очевидный кризис этой системы рассматривается здесь, таким образом, в рамках примерно той же логики, что и коллапс СССР. Последний тоже, как нам часто объясняют, существовал бы вечно или, по крайней мере, еще очень долго, — если бы не пал жертвой внешнего заговора и внутреннего предательства.

Результат интерференции теории нулевой суммы, родственного ей механистического мальтузианства и идей Валлерстайна можно воочию наблюдать в прошлогоднем интервью секретаря Совбеза Николая Патрушева «Российской газете», а некоторые экспликации практического рода — вот в этом вот, например, замечательном документе. У патрушевского интервью, между тем, есть и другие интересные особенности.

Главная из них — уверенность в том, что мир в целом, представляющий из себя чрезвычайно сложную систему, довольно легко управляем (Америкой, а кем еще?) и что в этом мире ничего не происходит само по себе, — ни народные восстания, ни понижение или повышение нефтяных цен, ни распад Югославии, вообще ничего. Всем этим можно управлять, и всем этим управляют (Америка, да — а кто?) — в основном с целью подрыва нашей мощи и последующего овладения присущими нам углеводородами. 

РОССИЙСКАЯ (ДА И СОВЕТСКАЯ) ПОЛИТИКА В ЭТОМ РАСКЛАДЕ ПРЕДСТАЕТ ПОЧТИ ЧИСТО РЕАКТИВНОЙ: НА НАС ВСЕ ВРЕМЯ НАПАДАЮТ, А МЫ ВСЕ ВРЕМЯ ЗАЩИЩАЕМСЯ.

Правда, в реальности нападение не просматривается, но эта проблема решается просто: приходится считать военными действиями всё, а точнее всё, что придется — от открытия очередного Макдональдса до политики ICANN. Позиция это не новая, скорее хорошо знакомая по некоторым эпизодам истории — особенно прошлого столетия, — но сложная, потому что в ней как-то приходится сочетать несочетаемое. С одной стороны — виктимность и убежденность в почти полном всемогуществе нападающего, а с другой — постоянную готовность дать этому нападающему отпор (в ситуации, когда нападающий не нападает, последнее, конечно, особенно затруднительно). 

Было бы интересно подробно, на уровне анализа текстов Валлерстайна, а также исторических (и особенно советских) источников, проследить генезис этой не совсем очевидной констелляции идей — но это, конечно, отдельная большая тема. Более частный, но тоже интересный вопрос состоит в том, откуда — помимо постимперской травмы — берется присутствующий во всех программных текстах нынешнего режима комплекс жертвы. В выступлении на Гайдаровском форуме Валлерстайн вскользь говорит о детерминизме и свободной воле, утверждая, что последняя возникает только в моменты структурных кризисов и принимает при этом форму «эффекта бабочки», — а в остальное время система, просто говоря, гасит флуктуации. И вот здесь, кажется, просматривается интересный сюжет, а то и два. Но об этом — в следующий раз.