Skip to main content

Фрагмент, осколок и ойкумена: к онтологии переоснования социальной реальности

Фрагмент, осколок и ойкумена: к онтологии переоснования социальной реальности

by Евгений Волков -
Number of replies: 2

Интересный заход! Хорошо ложится на онтокритику как перспектива переоснования социальной реальности.

Фрагмент, осколок и ойкумена

08.12.2020ПОЛИТИКА 

https://analytics.hvylya.net/220966-fragment-oskolok-i-oykumena

http://w-n.com.ua/archives/129393

Философ Сергей Дацюк

Фото: Андрей Дубчак/Радио Свобода

В статье Дениса Семенова «Невыносимая онтология фрагмента» в «Койнэ» говорится, что мир фрагментируется, метанарративы распадаются, люди оказываются в отдельных фрагментах, и их переживание онтологии отдельного фрагмента невыносимо, поскольку нет больше метанарратива, который осуществит сборку целого, придаст смысл и перспективу жизни внутри фрагмента.

Фрагмент

Не только жизнь националиста, который никогда не любил глобальное, но и жизнь антиглобалиста, анархиста, антирасиста, феминистки, ЛГБТ-шника и прочих нынешних радикалов от религий и идеологий, становится невыносимой именно из-за ощущения того, что они пытаются видеть мир из своих фрагментов при полном игнорировании метанарративов общего (несвоего) целого.

Нет общего целого — нет смысла, нет оснований, к которым можно апеллировать, нет перспектив у фрагмента, потому как перспектива фрагмента тоже определяется общим целым.

Существующие сегодня принципы толерантности и политкорректности между обособленными социальными фрагментами необычайно ошибочны.

Толерантность это необоюдный договор. Например, вы терпимо относитесь к иному (чужому), а оно вас пытается поглотить. То есть вы пытаетесь договориться с иным (чужим), а оно с вами договориться не пытается. Толерантность чаще всего это обмен недоминации на доминацию. Толерантность это глупая и наивная межкультурная ошибка.

Политкорректность по отношению к обездоленным или угнетенным есть создание таких политических отношений, в которых обездоленные или угнетенные быстро обзаводятся ресентиментом: вместо компенсации обездоленности и угнетенности быстро начинают требовать привилегий.

Обособление без толерантности и политкорректности это диссидентство. Слово «дисс-идент» означает того, кто против идентичности. В этом смысле все идентичности повсеместно умирают. Мир деидентифицируется, потому как распадаются все целостности, с которыми ранее можно было себя идентифицировать, а новое общее целое не появляется. Самоопределение в неопределенности становится основным процессом выбора экзистенции и транзистенции.

Денис говорит, что бессмысленно возвращать старые метанарративы, поскольку между ними обязательно начнутся войны.

Однако тут есть целый ряд соображений. Целое частей не имеет. Части есть у трупа. То есть, когда целое распадается на части, то целокупность становится не целым, а целостностью, которая может иметь в той или иной мере слабые связи фрагментов.

Таков собственно ход от постмодернизма, который был занят тем, что делал из целого труп (так называемый парад смертей: смысла, науки, философии, автора и т.д.): онтология тотальна, метафизика бесконечна, стоит предпочесть метафизику онтологии и закрыть доступ к онтологии, как мы преодолеем тотальность (и войны за разные тотальности), тем самым мы построим бесконечность фрагментов со своими множественными истинами. При этом мы проблематизируем смысл и перспективу и построим мир со слабыми связями, мир «прекарный», мир дезориентированный (целого то нет).

Немного дальше идет метамодерн, который пытается выстроить из фрагментов «ad-hoc целостности» под ту или иную задачу, цель, даже глобальную. Например, нынешняя эпидемия коронавируса выстроила через глобальную инфодемию мир страха, тотального цифрового контроля, удалёнки работы, учебы, коммуникации и развлечений, где государства уже не столь важны, как раньше, и корпорации встают вровень с государствами.

Однако коронавирусная «ad-hoc целостность» мира в принципе не может создать метанарратив, поскольку она зиждется всегда либо на ресентименте, либо на фрагментарной, чаще всего негативной, эмоции — страхе, зависти, ненависти, агрессии. На таких эмоциях невозможно построить солидарность в принципе. А значит любые метанарративы в такой доминирующей эмоции будут лишь раскалывать любое общество: на тех, кто за LockDown и тех, кто против, на тех, кто за вакцинацию и тех, кто против, и т.д.

Точно также невозможно построить на «ad-hoc целостности» цифровых технологий единый мир. Поскольку цифра не имеет единого онтологического носителя, то здесь несколько «ad-hoc целостностей» могут противостоять друг другу. Давайте сравним «ad-hoc целостности»: сетевое сообщество, роботы, искусственный интеллект в виде больших компьютеров с их Big Data, цифровой контроль корпораций, цифровой контроль государства, и, наконец, андроиды (цифровым образом улучшенные люди). Все эти целостности не только организуются по-разному, они еще и противостоят друг другу. Иначе говори, такие «ad-hoc целостности» в принципе не могут быть превращены в целое, а значит не могут иметь общего смысла, общей перспективы, то есть единой онтологии и единой транзитологии.

Осколок

Ситуация, с которой мы имеем дело сегодня, сложнее, нежели фрагментация. Ведь фрагменты в свою очередь тоже могут распадаться на части или же целое может претерпевать настолько сильный удар, что распасться не на фрагменты, а сразу на осколки. В отличие от фрагментов, которые несут на себе узнаваемость целого, осколки не несут на себе узнаваемость целого. У фрагментов может быть онтология, а у осколков нет онтологии, в лучшем случае — своя онтика.

Предположим, мы пытаемся соединить осколки. Тогда мы получим комки разнородных осколков, у которых нет не только онтологии, но уже даже и онтики. Комки осколков — это не целое и не целостность, а разнородная целокупность с потерянной онтологией и онтикой, в переживании кажимости.

Отличить осколок или комок осколков от фрагмента можно по мышлению. «All lives matter» — по сути означает, что люди это целое. «Black lives also matter»— черные это фрагмент («also» указывает на иные фрагменты). «Black lives matter» — черные это осколок.

Националисты, антиглобалисты, анархисты, антирасисты, феминистки, ЛГБТ-шники и прочие радикалы и эффективные менеджеры — кто они?

Что бы они о себе не думали, мышление выдает их с потрохами. В момент возникновения они ещё могли иметь иллюзию, что они фрагменты. Их жизнь невыносима именно потому, что они из фрагментов превратились в осколки. Они пытаются длить универсальность, опираться на какие-либо основания. Но универсальность уже разрушена, а к мультиверсальности они не готовы.

Люди в осколках или люди-осколки — не диссиденты, они — дезориентанты, демотиваторы и депрессоры.

Однако есть принципиально иной подход к проблеме фрагментации и раскалывания мира, разрушения метанарративов, невозможности реализовать метамодерн как следующую фазу постмодерна.

Ойкумена

Избежать невыносимости онтологии фрагмента, онтики осколка и кажимости комка осколков можно за счет создания маленькой своей ойкумены. Ойкумена это отказ сразу же создавать общее большое целое, это малая первичная определенность в неопределенности.

Онтология ойкумены отличается от онтологии фрагмента тем, что ойкумена не происходит ни из какого целого, ни из какой целостности, ни из какого фрагмента, осколка или комка осколков. Ойкумена не какое-то новое государство, народ, нация, община или группа. Сегодня ойкуменисты — не диссиденты и не дезориентанты, они — маргиналы.

Ойкумена — это ареал договора. То есть ойкумена это то, что некоторые сущие (люди, андроиды, роботы, искусственные интеллекты, пришельцы и внемирные сущности) договорились считать ойкуменой.

Если некоторые сущие договорились считать ойкуменой территорию, топологию, сетевое сообщество, группу сомыслия, то оно так и есть.

Ойкумены видят иные ойкумены, которые также есть договорными ареалами. Между ойкуменами может быть невмешательство или договор. Договор не обязательно должен быть мирным. Ойкумены могут воевать.

Ойкумена это целое, претендующее стать миром. В этом смысле онтология ойкуменальности предполагает многомирность.

Более подробно об этом изложено в моей работе-презентации «Постулаты о транзистенции».

Ойкуменизм не строит гомогенный тотальный мир, как это делали все религии и идеологии. Каждая ойкумена создает свой мир не только со своей экзистенцией, но и со своей транзистенцией (перспективой, пределами, трансценденцией, преобразованиями и т.д.), то есть ойкуменизм изначально принимает возможность расхождения ойкумен-миров разными несоединимыми путями.

Ойкумена допускает свой отдельный гетерогенный мир как один из множества миров, которые никак с иными мирами могут не то что не объединяться или не пересекаться, но даже и случайно не связываться.

В ойкуменизме нет никакого мультикультурализма, там просто сложноуровневое множество культур на различных основаниях и установках, которые договорились по некоторым важным пунктам. Между договорившимися действует принцип недоминации. Недоговорившихся никто не толерирует и никакой политкорректности по отношению к ним не демонстрирует.

Ойкуменизм выстраивает три уровня договоров — внутри ойкумены, между ойкуменами, которые договорились о политии, и между ойкуменами, которые не договорились. Ни в одном типе договоров нет никакой толерантности, только договорные отношения, включая, мир, войну и безразличие (игнорирование), что приравнивается к согласию о невмешательстве.

Общее целое рассматривается тоже на двух уровнях. Человечество это сущностной договор. Всечеловечество это социальное объединение с ориентацией на сущностной договор.

Всечеловечество поэтому это не гомогенное предприятие, а гетерогенное. Всечеловечетво неедино, полиойкуменально, полиэкзистентно, политранзистентно, то есть многомирно.

Важное различие также проявляется в представлении о том, что Денис называет «негентропийными знаниями» и «мыслительными практиками», в пример чего он приводит монастыри из романа Нила Стивенсона «Анафем».

Монастырь — это вполне себе известная, застывшая и довольно костная форма интеллектуальных практик, наилучше всего справляющаяся либо с просветлением в одиночестве, либо с организованной работой по образованию и сохранению знаний, помимо конечно молитв и разной жизнеподдерживающей деятельности. Монастыри редко являются практиками мыслепроизводства.

В этом смысле ойкуменизация также предполагает появление новых «мыслительных практик» — «свободных мыслителей» или «групп свободных мыслителей». Замысел в том, что мыслители не должны быть привязаны ни к какой институализации. Софистические дискуссии — как публичные, так и благородные — есть форма их спонтанного мышления.

Жить они могут на подаяния или иметь вполне себе легальную социальную жизнь, заниматься бизнесом или образованием, но именно в контексте мышления они не должны вмешиваться в социальную жизнь. Это не вполне монастыри. Это мыслительное монашество в миру.

Мыслящие вполне могут создать себе как социальное пространство в ойкуменах, так и быть совершенно отдельными ойкуменами. В этом смысле мышление нужно рассматривать не как функциональную нишу социальности — монастырь, — а как свою самодостаточную ойкумену, заключающую договора с иными ойкуменами.

1431 words

In reply to Евгений Волков

Невыносимая онтология фрагмента

by Евгений Волков -

Денис Семенов

Фрагментация сегодня претендует на статус главного монстра современности. Ее осуждают и ругают, ею пугают и угрожают. Как апокалиптический Зверь, она выступает в тысяче обликов: диссеминация, дискретность, дисперсия, партикуляризация — все, что угодно, только бы не произнести роковое «энтропия». Больше всего достаётся процессам распада в международных общностях и структурах — Евросоюзе, НАТО, Парижском климатическом соглашении, ВОЗ. Хотя на самом деле, контекст гораздо шире.

Если определять фрагментацию как распад целостностей, мы сможем увидеть ее практически повсеместно. Фрагментируются элиты — что ярко видно на примере США в эпоху выборов и будет преследовать нас в поствыборный период. Фрагментируются протестные движения — «молекулярные» выступления множеств от «желтых жилетов» во Франции и испанских «индигнадос» до движений против тирании в Беларуси и Гонконге уже не могут использовать свой эффект новизны и преимущества децентрации в противостоянии с организованными структурами «аппаратов захвата».

Стремительно теряет целостность экономика: пока Римский клуб сокрушается по поводу доминирования в мировом бизнесе краткосрочных целей в ущерб долгосрочным целям выживания и развития цивилизации, экономика все больше напоминает «сад расходящихся стартапов», ориентированных на быструю фиксацию прибыли, отдачу инвестиций и отбраковку неуспешного.

Дробится и мельчает труд — философы и социологи называют это состояние «прекарностью», разделяющей целостные жизненные планы на дискретность случайных и неустойчивых занятостей. Образование заточено в дискретные «болонские» модули без «приквелов» и «сиквелов», сводящие на нет возможность глубинного понимания процессов. Социальные сети превращаются в потоки невротизации и психической стимуляции, срезаемые сгустками эмоций высокой плотности — «мемами». Политический дискурс сжимается до размера твита, а общественный совсем скоро будет представлять собой набор 30-секундных роликов в ТикТок — бессмысленных и беспощадных.

Перечень можно было бы продолжать, но нет нужды: если XXI век начался с тезиса «на самом деле ложки нет», провозглашённого в «Матрице» тогда еще братьев Вачовски, то сегодня мы вынуждены констатировать, что нет и условной «тарелки» — она не просто разбилась, ее осколки непрестанно дробятся на лету.

Усугублению фрагментации может быть тысяча объяснений — политических, социальных, технологических, коммуникационных, цивилизационных и даже синергетических. Но вряд ли они помогут нам понять, что с этим делать.

Парадигма линейной причинности подсказывает достаточно простые шаги. Во-первых, восстановить (или переустановить) метанарративы, с помощью которых мир упорядочивался чуть ли не с ритуальных времён. Во-вторых, сосредоточить негэнтропийные знания и мыслительные практики в тщательно охраняемых и закрытых нишах — Нил Стивенсон в «Анафеме» называл их монастырями. В-третьих, призвать народы и правительства совершить эмоционально-волевой акт упорядочения вокруг предельных понятий солидарности, сострадания и выживания.

У каждой из этих негэнтропийных стратегий есть плюсы и минусы, угрозы и возможности, анализировать которые нужно тщательно и отдельно. Однако, существует как минимум два возражения ко всем стратегиям сразу. Первое состоит в том, что охват мира процессами фрагментации настолько широк, что секторальное решение на каком-либо одном уровне — политическом, социальном или коммуникационном — вряд ли возможно. Второе же состоит в том, что беда не во фрагментации самой по себе, а в той борьбе за возвращение целостности, которую эта фрагментация вызывает. Продукты фрагментации, какими бы они ни были, утверждают, что они и есть на самом деле отражение былой целостности и борются с другими фрагментами, чтобы навязать свой образ целостности другим фрагментам. С этой точки зрения, допустим, решение проблемы фрагментации с помощью трёх-четырёх утвердившихся метанарративов может быть хуже самой проблемы: война больших нарративов ничуть не лучше миллиардов микровойн, которые сегодня ведут между собой индивидуальные или групповые идентичности.

Впрочем, возможна еще как минимум одна стратегия: она связана с радикальным переосмыслением фрагмента, целого и их отношений на онтологическом, то есть индифферентным к любому социально-политическому или этическому содержанию уровне.

Каждый раз переживая «распад мира» (а нужно признать — это происходит далеко не впервые), мы по умолчанию постулируем, что фрагмент есть часть целого, который откололся от целого, но несёт на себе отпечаток этого целого. И имеет возможность воссоединиться снова. То есть, мы рассуждаем исключительно с позиции целого и неизбежно ностальгируем о нем. В лучшем случае — размышляем о том, как целое может быть установлено или переустановлено.

Но при этом мы игнорируем сам фрагмент, лишаем его онтологического внимания. Он становится для нас неинтересен, ненужен, неактуален. Будучи изъятым из целого, он как бы теряет в весе, в репутации, в нашем отношении к нему. Вообще, если что-то есть не-целостность, это автоматически теряет всякий статус в наших глазах. Мы смотрим на него, как на урода, как на ущербное, как на пасынка или хуже — как на бастарда. В любом случае, фрагмент исключается из нашего рассмотрения практически сразу же, как стал фрагментом. Ну да, кто рефлектирует над осколком тарелки, когда она разбилась? Осколки собирают метлой в совок и выбрасывают в мусор.

Но что, если мы выйдем за рамки своей когнитивной привычки воспринимать реальность исключительно в целостных образах и придём к выводу, что Целого как такового не было никогда и нигде, кроме, естественно, нашего сознания или, если уж совсем честно, нашего дискурсивного пространства? Что, если целое — это не больше и не меньше, чем диспозитив, сотканный силовыми напряжениями власти-знания в силу определенных интересов, групповых или индивидуальных?

Стратегия для сегодняшнего дня состоит в том, чтобы попытаться перевернуть это представление и признать за фрагментом субстанциальность, сделать его объектом онтологического внимания. Ведь наиболее важное и существенное в понятии фрагмента — его неполнота. Которая сама по себе может быть достаточно продуктивным сущностным качеством. В самом деле — если мы готовы признать неопределенность как сущностную черту мира в целом — почему бы нам не проделать то же самое с неполнотой по отношению к отдельному его объекту? Тем более что неполнота по определению предполагает стремление к полноте. Ее признание означает признание и способности к соединению.

Если в рассуждениях идти не от Целого, если не прибегать к конвенциональным суррогатам вроде «единства в многообразии», признание субстанциальности фрагмента открывает новые для нас новые возможности. Главная из которых — возможность пересборки, установления новых, несуществующих сегодня, коннекций между объектами. Коль скоро мы признаём фрагмент субстанциальным, неполным и стремящимся к полноте, мы получаем возможность пересобрать все заново. И если даже не пересобрать самим (чтобы снова не впадать в ересь человеческой исключительности), а хотя бы признать легитимность разных сборок.

Тысячелетняя привычка держать в уме целое, и поклоняться ему делает онтологию фрагмента невыносимой. Поэтому путь к ней будет непростым и тернистым. Однако, он имеет все шансы стать тем путём, который в конечном итоге ведёт нас не в цифровой концлагерь и не в полный хаос воль отдельных индивидуумов, групп или государств — а к чему-то новому. К тому, что мы можем связать сами, снизу, по горизонтали, на плоскости, на поверхности. Не прибегая к дорогостоящим — для человека, природы, общества — услугам «задних миров».

В оформлении использована фотография М.Минакова “Победоносная тьма” из фототрактата “Photosophy” (Kiev: Laurus, 2017).

Author: Денис Семенов

1105 words

In reply to Евгений Волков

Re: Невыносимая онтология фрагмента

by Евгений Волков -
 

Я не так давно прочел "Cynical Theories" Плакроуз и Линдзи. Это такое очень сухое, систематическое, безэмоциональное изложение woke-идеологии. Исторические корни, философское обоснование, практическое примененние... Мне казалось, что я и так более не менее знаю, о чем идет речь, но все равно с какого-то момента я не мог избавиться от ощущения, что заглядываю в какую-то ужасающую воронку...

У меня нет особых иллюзий: это очень цельная и убедительная картина мира, с которой невозможно спорить в силу ее абсолютной закытости в самой себе. Для молодого человека, который пытается как-то определиться в этом мире она представляет величайший соблазн. Тем более что ее уже приняли на вооружение большинство крупнейших корпорации и практически все культурные институции. Умение изъясняться на ее языке и демонстрация полной приверженности ее принципам является практически необходимым условием попадания в управляющую элиту. Это как если в живете в Советской России 20-х годов и вам 20 лет.

Все это означает смертельную угрозу для всей нашей цивилизации. Это практически смертный приговор.

Мне хотелось бы написать про эту книжку подробно, но тут я нашел великолепноее ее изложение в ЖЖ юзера ivanov-petrov, который, в свою очередь перепечатал его из ЖЖ неизвестного мне redstarcreative. Перепечатаю теперь его и я. По-моему, этот совершенно необходимое минимальное знание о том, что с нами происходит, и чего дальше ждать. Во всяком случае, когда вы слышите про Equity, Diversity, Inclusion, Whiteness , то неплохо бы представлять себе, что конкретно имеют в виду те, кто употребляет эти термины осознано.

..........................

Идеология wokeism'а или социальной справедливости (СС) еще ждет своего исследователя. Попытаюсь дальше вкратце перечислить основные корни и положения этого интеллектуально-философского активистского течения.

Модернизм.

1. Началось все, если игнорировать ранних утопистов, конечно с Маркса. Маркс добавил к философии, в числе прочего, во-первых, представление о том, что общественная наука должна не изучать принципы функционирования общества, а менять общество (активизм). Вторая важная нам мысль Маркса - теория конфликта, т.е. представление что общественные силы (разделенные в его понимании по экономическому признаку) находятся в постоянном конфликте с нулевой суммой за материальные ресурсы, власть и возможнoсти для самореализации. Третья релевантная идея - предположение о том, что массы держатся в подчинении в том числе и при помощи культуры, созданной господствующим классом; то, что в целом впоследствии критики назвали культурный марксизм.

2. Франкфуртская школа, в попытках разобраться, почему же пролетарской революции на Западе не случилось, соединив идеи Маркса и Фрейда, решила, что причина - то, что они назвали структурным или системным угнетением. Пролетарские массы интернализировали угнетение потому что последнее присутствует во всех общественных институтах: семья, церковь, культура, мораль и нормы приличия.

Ее представитель Макс Хоркхаймер в 1934 сформулировал основные положения того, что сейчас в западных вузах преподают как критическую теорию. Общественные науки должны четко понимать конечную точку общественного развития (коммунизм), искать и находить недостатки общества, под которыми понимаются расхождения между текущей ситуацией в обществе и конечной точкой, а также организовывать деятельность по социальному активизму.

В то же время в итальянской тюрьме, коммунист Антонио Грамши пишет о том, что единственный способ осуществить значимые социальные изменения - медленно и планомерно оккупировать (путем устройства туда на работу) все общественные институты: университеты, школы, госслужбу, газеты, театры (Долгий марш). Потом Европе на некоторое время стало не до общественных наук, а затем пришел второй большой компонент идеологии СС - постмодернизм.

Постмодернизм.

Если у марксистов и последователей все еще присутствовал материализм - представление о том, что существует объективная реальность, совпадение представлений о которой с ее проявлениями есть истина, то постмодернизм покончил с этим пережитком XIX века.

3. Мишель Фуко успешно запустил в ноосферу идею о том, что реальность, даже если она и существует, неважна и недоступна. Знания неполны, чувства неточны; то, что в обществе считается истиной формирует тот, у кого есть власть. Истина - социальный конструкт, продукт общественной системы. Наука, к примеру, процесс осуществления власти через претензию на знание истины. Власть применяется через дискурс. Дискурс - то, что допустимо говорить о каком-либо событии или явлении. Все общество, сознательно или нет, принимает участие в создании и формировании дискурса. Так появился еще один ключевой тезис идеологии СС - о принципиальной недоступности истины.

4. Герберт Маркузe в работе 1965 г. "Одномерный человек" впервые сделал вывод, что культурное доминирование и консьюмеризм настолько расчеловечили обывателя, что социальный активизм возможен только альянсом из либеральной интеллигенции (мозг) и этнических меньшинств (мускулы). Имя самой известной его студентки, Анджелы Девис, знает каждый советский человек. Его студенты сыграли значительную роль в бунтах середины 70-х. Он же - автор эссе "Репрессивная толерантность”, где сформулирована очень актуальная сейчас идея, что настоящая толерантность состоит в агрессивном неприятии согласия (других людей) с любыми идеями, несоответствующими его представлениям об истинной свободе.

5. Вот мы и добрались до ключевого инструмента идеологии СС - деконструкции. Деконструкция придумана философом-постмодернистом Жаком Деррида для анализа текстов, понятий и значений. Если формулирование понятий - осуществление власти, то деконструкция - анализ высказывания, текста или понятия до тех пор, пока не прояснится, кем и в целях доминирования над кем оно сформулировано. Дальше произошло соединение элементов марксизма, критической теории и постмодернизма в единый всепобеждающий комплекс идей, захвативший в конечном итоге интеллектуальный мир.

Wokeism.

Итак, представления об истине прошли путь от "объективная реальность" к "твоя/моя реальность", следующий шаг - "моя реальность как женщины, гея, черного или трансгендера".

6. Постмодернизм установил, что представления о реальности формируются с целью осуществления доминирования одной общественной группы над другой, и истина принципиально недоступна. Критическая теория в целом приняла понятия и инструментарий, но внесла одно уточнение: если все на свете есть осуществление доминирования и власти, то единственный объективный опыт, не поддающийся деконструкции - опыт подвергшегося насилию или угнетению. Таким образом, мы можем отличить объективное и реальное от деконструируемого или иллюзорного по тому, слушаем мы угнетателя или угнетенного. Единственный критерий реальности - lived experience, или нарратив человека, пережившего опыт угнетения.

7. Ключевой элемент уже современной нам идеологии социальной справедливости - интерсекциональность, сформулированная Кимберли Креншоу в 1991 в небольшой, но эпохальной работе "Исследуя границы", критикующей движение борьбы за гражданские права.

Границы здесь - границы борьбы за гражданские права, где, по представлениям Креншоу (черной феминистки, это не констатация фактов о ней лично а культурно-философское течение), борьба чернокожих за расовое равноправие концентрируется на мужчинах, а борьба феминисток - на белых женщинах. Таким образом, она сама оказывается не только испытывающей два угнетения по цене одного (т.е. интерсекционально), - расовое и по признаку пола, - но и оказывается за теми самыми границами.

Ключевым элементом личности, таким образом, становится осознание всех граней своего угнетения по уникальным для себя внешним признакам. Она же придумала писать расовый идентификатор Black с заглавной буквы; Black здесь не внешние признаки расы, а общий опыт угнетения по расовому признаку; единственное, что у людей (по представлениям этой группы интеллектуалов) вообще может быть общего. Эта работа же также положила начало тому, что на языке идеологии СС называется progressive stack или иерархия угнетения. Тот из присутствующих, кто испытывает наибольшее количество аспектов угнетения, т.е., к примеру, черная лесбиянка-трансгендер с инвалидностью, представляет наиболее близкую к реальности картину мира и имеет право на приоритет в высказывании своего мнения и командный голос в активистской деятельности.

8. Вот мы и подошли к текущим событиям. Идеология wokeism'а или социальной справедливости в настоящее время считает, что:

- общество находится в постоянном конфликте за власть, ресурсы и возможности между белыми мужчинами-угнетателями и маргинализированными группами;

- весь дискурс создан и поддерживается белыми гетеросексуальными мужчинами с целью угнетения маргинализированных групп, даже и особенно если белые мужчины это не осознают или отрицают;

- традиционные инструменты белого человека, такие как научный метод или либерально демократическое государство являются инструментами угнетения, не подходят для маргинализированных групп и должны быть деконструированы;

- единственная доступная человеку объективная истина - опыт угнетения; единственное, что может связывать людей - совместный опыт угнетения;

- наиболее полным знанием о реальности обладают наиболее угнетенные представители меньшинств, особенно нескольких сразу;

- общество, таким образом несправедливо и подлежит переустройству путем деконструкции поддерживающих угнетение институтов: семьи, государства, культуры, белых мужчин; - белые в борьбе за переустройство общества могут быть только союзниками (allies), их роль состоит в выполнении команд маргинализированных меньшинств;

- если представитель угнетенного меньшинства (к примеру, чернокожий) не считает необходимым деконструкцию институтов, он больше не Black так как инериоризировал whiteness и отказался по факту от своей идентичности;

- цель переустройства общества определяется как equity, diversity и inclusion.

В дополнение к описанным мною основным положениям идеологии, я забыл добавить главное: что это, в представлении носителей, за система, которую надлежит деконструировать? Называется она фаллологоцентрическая гетеронормативная патриархия или whiteness (в отличие от Blackness, обязательно с маленькой буквы).

Это комплекс понятий, представлений о реальности, методов познания мира и общественных институтов, созданных белыми гетеросексуальными мужчинами для маргинализации и угнетения расовых меньшинств, LGBTQIA+ и женщин (порядок неслучаен), АКА современная технологическая либерально-демократическая западная цивилизация. В числе подлежащих деконструкции - такие институты угнетения как гетеросексуальная семья, наука вообще и точные науки в частности, технологии массового производства и евроатлантическая культура, в особенности элитарная.

Итак, о diversity, inclusion и equity, сокращенных критиками в акроним DIE.

Diversity – цель и процесс достижения такой композиции населения страны или сотрудников организации, в результате которой представлен весь ассортимент реального опыта, т.е. опыта угнетения и всевозможных пересечений разных аспектов такового. Начинается с требования нанять/пустить одного трансгендера, женщину или представителя BAME, а заканчивается требованием полного паритета (см. equity).

Inclusion – представление о недопустимости в стране или организации травматического опыта, напоминающего маргинализированным группам об угнетении. К мерам по достижению относятся триггер-предупреждения, цензура и деплатформинг, а также safe spaces - расово-сегрегированные пространства, где у представителей меньшинства есть возможность избежать травматического опыта созерцания белых угнетателей.

Equity – равенство результатов (в отличие от equality - равенства возможностей и равенства перед законом; это как раз институт угнетения). Состоит в предоставлении исторически угнетенным меньшинствам бОльших стартовых возможностей (позитивная дискриминация), а также исправления любого финального неравенства как продукта системного угнетения.

Если у вас остались вопросы и вы живете и работаете в США, Великобритании, Австралии или Новой Зеландии, можете спросить члена Diversity and Inclusion Committee, который несомненно присутствует в вашей организации, будь она государственная или частная.

1563 words