http://www.inliberty.ru/blog/1639-ne-tolko-svoboda-brno-i-oruzhie

Василий ГатовНЕ ТОЛЬКО СВОБОДА,
НО И ОРУЖИЕ

Недавнее заявление президента Колумбийского университета о создании проекта Global Freedom of Expression & Information @Columbia еще раз подчеркнуло тот факт, что эти вопросы -- свободы слова, права граждан на информацию -- остаются крайне важными для академического сообщества, и -- если смотреть на состав экспертов -- глобальных межгосударственных институтов. Увы, но эти проблемы не важны в той же степени для остальных граждан, а уж правительства во всем мире подлинно ненавидят эти свободы (хотя в некоторых странах правительства ритуально выступают за свободу потока информации, прессы и слова, как этого требуют нормы демократии). Впрочем, это не единственная проблема со свободой слова; более того, как мне представляется, сегодня проблема вообще не в этом.

В инициативе Колумбийского университета участвует целая коллекция экспертов (Россию, например, там представляют Андрей Рихтер и Галина Агапова) -- в первую очередь юристы, американские специалисты по Первой поправке и правозащитники. И юридический перевес в составе исследователей, и давно знакомые названия правозащитных центров подсказывают, что проект сосредоточится на правовой защите свободы слова, вытекающих из нее других прав (в том числе, прав журналистов) и оценке качества институциональных правил в различных государствах. Читая ранние доклады экспертов из России, Казахстана, ЕС и стран Персидского залива, знакомые с темой коллеги сразу отметят этот притупившийся нарратив медиа-юристов: правительства и их агенты не любят свободу слова, и даже при наличии приличного законодательства журналисты подвергаются давлению, журналистов убивают и преследуют за их работу (ай-яй-яй!). Ну, может быть, еще осторожный разбор различных форм современной цензуры (которая прежде всего -- самоцензура, то есть следствие плохого исполнения или неисполнения законов, определяющих права граждан, журналистов и СМИ). В финале этого нарратива всегда появляется известный всем в профессии и медиабизнесе призыв: ко все большим общественным усилиям, которые в некотором бесконечно далеком будущем приведут к победе сил добра над силами зла, -- а пока соответствующие НКО должны финансироваться, чтобы продолжать свои усилия по информированию СМИ о том, как обходить ограничения, образованию негодных судей, следователей и просто начальников и совершенствованию общественного контроля за их деятельностью.

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРАКТИКУЮЩЕГО ЖУРНАЛИСТА, БЛОГГЕРА ИЛИ МЕДИА-ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ В СТРАНЕ, ГДЕ ОПИСАННЫЕ «ВОПРОСЫ» ПРИНИМАЮТ УГРОЖАЮЩИЕ МАСШТАБЫ, ЭТО ПРОСТО BULLSHIT. 

С точки зрения исследователя в области массовых коммуникаций, это двойной bullshit. С точки зрения медиа-аналитика, это bullshit в квадрате.

Так как большинство стран мира являются членами ООН, они автоматически являются и подписантами Всеобщей декларации прав человека, а также нескольких последовательно вытекающих из нее рамочных международных документов. Эти документы были разработаны в середине ХХ века, чтобы обеспечить «легкий каркас» для развития гражданских прав и свобод во всем мире. В 1975 году в Хельсинки эти страновые обязательства были еще раз подтверждены многими государствами в рамках важнейшего документа о европейской безопасности, так называемых Хельсинских соглашений. Можно даже оставить за скобками процессы, которыми занимается ЮНЕСКО, где теоретически и практически права и ценности свободной коммуникации должны поддерживаться и координироваться.

Но подписание Декларации отличается от фактического соответствия предложенной модели свободы выражения, слова, творчества, культурного обмена и т.д. Также фактическое соответствие законодательства международным нормам отличается от ежедневной практики государственных учреждений и политиков в отношении свободы слова и ее агентов: -- граждан, журналистов и СМИ. Более того, даже если эти три шага «соответствия нормам» сделаны, и достигнуты положительные результаты, остается еще вопрос о том, как к концепции свободы слова и ее реализации в конкретной стране относится общество (а оно вполне может, как в России, испытывать подлинное или внушенное ему неприятие самого этого принципа и требовать соответствующих ограничений -- на самых разных основаниях); возникает и вопрос о том, как правительство использует такое же право на свободу высказывания на национальном и международном уровнях (потому что правительство и его сотрудники, а также выборные должностные лица и общественные учреждения являются в теории вполне бесспорными и равноправными субъектами этого права, и нигде в мире конституции не ограничивают «государевых людей» в этом праве; даже там, где фактически есть запрет государству на владение СМИ, никто не может запретить, скажем, президенту или премьеру иметь аккаунт в твиттере с аудиторией большей, чем самое крупное СМИ страны).

Чем дальше мы движемся как группа цивилизаций в новую эпоху -- «информационную», «сетевую», «постпостиндустриальную», -- тем более значимыми становятся эти вопросы. Они намного серьезнее воздействуют на огромные массы людей, чем подход второй половины ХХ века: «good laws for a good country». Конечно, должны быть хорошие законы о массовых коммуникациях и о защите свободы слова. Но наличие хорошего закона о СМИ не мешает его нарушать. Прекрасные суды ни в один момент истории не смогли воспрепятствовать производимому СМИ под управлением государства изменению общественного сознания. В анналах юридической истории нет ни одного случая наказания нарушителя именно за преступления против свободы слова и права на информацию (за исключением единственного случая на Нюрнбергском процессе, где Ганс Фриче, ведущий нацистский пропагандист, был оправдан; позже он был приговорен к 9-летнему заключению комиссией по денацификации за другие преступления).

ПО МОЕМУ СКРОМНОМУ МНЕНИЮ, ЦЕНТРАЛЬНАЯ ТОЧКА СОВРЕМЕННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ В ОТНОШЕНИИ СВОБОДЫ ВЫРАЖЕНИЯ МНЕНИЙ (СЛОВА, ПЕЧАТИ, ЖУРНАЛИСТИКИ И Т.Д.) ДОЛЖНА СМЕСТИТЬСЯ В ДРУГУЮ ОБЛАСТЬ.

Методы и формы опасной для общества массовой коммуникации, технические и технологические приемы агрессивного воздействия на общественное мнение -- прежде всего, со стороны государства и его агентов, -- вот что требует срочного внимания, вот что нуждается в мощном общественном резонансе. Эта «зона» -- не что-то идеально новое и неизведанное -- некоторые из границ этой области были изучены еще в 1920-х годах Уолтером Липпманом и его коллегами; другую границу очертил Уилбур Шрамм в своем труде «СМИ и национальное развитие», а некоторые неприятные аспекты были вскрыты Джорджем Гербнером и Ларри Гроссом в рамках гипотезы культивации. Видимо, пионеры были слишком обеспокоены американским медиа-пространством и теми неприятностями, которые именно в Америке могли бы развернуть развитие СМИ и общества в неправильную сторону. Но сегодня серьезная опасность исходит не из угнетения свободной речи. Даже в авторитарных государствах так или иначе существует какая-то форма свободного высказывания. Раньше «врагами свободы слова» были прежде всего «плохие парни, которые пытаются скрыть свои неправильные деяния от общественного контроля». Теперь главная -- и предельно опасная -- угроза исходит от «плохих парней, которые используют средства массовой информации для того, чтобы убедить всех, что плохое -- это на самом деле хорошее». Эта угроза агрессии в область прав человека, а не «защиты тайны» или «избегания контроля», как было раньше. Эта угроза многогранная и многоплановая. Она присутствует и в политике Агентства национальной безопасности США в отношении слежки за метаинформацией в соответствии с Патриотическим актом в США, она распространяется учреждениями, подобными Russia Today, она прорастает из темных PR-практик в социальных медиа, она исходит и от «Великого файерволла» Китая, и от практики сетевого шпионажа, ее несут и армии компьютерных «ботов», которые могут спамить, а могут использоваться в интересах корпораций или государств для DDoS-атак в интернет-голосованиях. Ложь «любит» и серверы коммерческих или политических конкурентов.

Свобода слова как концепция находится сегодня под угрозой ее неправомерного использования «корпорациями» (в том числе и государством), которые по сравнению с отдельным гражданином, средством массовой информации или даже всем рынком медиа-коммуникации обладают неограниченными полномочиями и возможностями. Любая государственная машина сиюминутно сильнее индивида, она всегда сможет -- не мытьем так катанием -- перекричать что одно СМИ, что все СМИ вместе. Эти полномочия и возможности осуществляются как финансово, так и юридически (при необходимости), но важно видеть, что при этом используются ровно те же принципы свободы слова, которые защищает юридический проект Колумбийского университета. В обществах, где отсутствует формальный запрет на участие государства в рынке массовых коммуникаций (то есть в большинстве стран мира), эта практика непобедима при использовании традиционных методов правозащиты, -- но даже при наличии таких ограничений они могут быть легко преодолены «путинским методом» -- путем передачи СМИ группам лояльных предпринимателей.

Нельзя не отметить, что эта ситуация создана во многом самими СМИ (в меньшей степени -- журналистами). Увеличение массовости коммуникаций, и в части проникновения, и в части создания «массовых смыслов», было ответом на спрос рекламодателей (потому что медиа нуждались в деньгах на конкурентные продукты, потому что нужно было инвестировать в системы дистрибуции и в контент). 

СТРЕМЛЕНИЕ К МАССОВОСТИ ПРИВЕЛО К СНИЖЕНИЮ КАЧЕСТВА СОДЕРЖАНИЯ: ВЕДЬ ЧЕМ БОЛЬШЕ ЗРИТЕЛЕЙ, ТЕМ НИЖЕ УРОВЕНЬ ИХ КАЧЕСТВЕННЫХ ПОТРЕБНОСТЕЙ. 

Крупнейшие СМИ почти во всех странах мира оказались заложниками массовых аудиторий, которых они же сами отучили от серьезных и значимых тем -- в угоду легко усваиваемой, безопасной «жвачке», эмоционально обрамляющей рекламные блоки. Возникшие социальные медиа принесли в системы коммуникаций еще более сильные «наркотики», -- такие, как real time и интерактивность. К услугам «плохих парней» в странах с невысокими нравственными и этическими (а также законодательными) барьерами в начале 2010-х оказалась готовая и, увы, прозябающая индустрия массового информирования -- равно как и готовые к употреблению алгоритмы, позволяющие превратить СМИ в оружие массового оболванивания (хорошо, что не уничтожения, -- пока).

Мне представляется, что современная инициатива в области защиты свободы слова, в области укрепления гражданских гарантий и общественного контроля за властью, -- а именно на это претендуют и обсуждаемая инициатива Колумбийского университета, и деятельность множества правозащитных организаций, профессиональных и не очень, -- должна концентрироваться на анализе и основанной на нем делегетимизации агрессивных действий властей и их агентов с использованием механизмов СМИ. Не будет преувеличением сказать, что некоторые методы умышленного использования медиа-технологий для обмана, дезинформации, «перекодирования» аудитории должны быть, по сути, признаны военными приемами.

Сегодня информация и ее интерпретация слишком часто становятся оружием, и я уверен, что юристам необходим -- для выработки рекомендаций и конвенций -- всеобъемлющий доклад об арсенале, о прецедентах применения этого оружия и, главное, о социальных последствиях этого применения. Для адвокатов НКО и других юристов необходимо сотрудничество со специалистами в области массовой коммуникации, с психологами и социологами, -- чтобы детально изучить случаи, когда используются (или были использованы) средства массовой информации с сознательной целью переиначивания общественного мнения или поведения в направлениях, противоречащих гражданским интересам и правам.

Каждый день информационная война происходит в национальных СМИ в таких странах, как Турция и Россия, Китай и Египет, Бразилия и Украина. Каждый день мировые информационные войны идут между RT и CNN, между каналом Аль-Джазира и традиционными американскими телесетями, между китайским государственным телевидением и армиями правозащитников из Weibo. Практика этих войн отвратительна, а ущерб, который они наносят, еще предстоит определить (особенно побочный ущерб, collateral damage), когда при «атаке» на сознание целевой аудитории затрагиваются, например, ни в чем не повинные дети или старики -- ровно как с традиционными методами ведения боевых действий).

Авторитарные правительства рассматривают средства массовой информации как контролируемый ими инструмент управления; они применяют этот инструмент к населению своих стран «для производства согласия». Но точно такая же практика -- в слегка более цивилизованной форме -- присутствует везде, даже в странах «свободного мира». Право говорить (создавать и программировать сообщения) и право распространять сообщения не могут быть запрещены для полноценных субъектов права, например, для политиков и корпораций -- как минимум потому, что и тем и другим необходимо получать массовую поддержку своих продуктов и инициатив.

Оценка этих процессов не должна стать судом одной системы СМИ над другой, и целью не должен быть «приговор», в котором подвергнется осуждению одна конкретная страна или одна организация СМИ, практикующая «оружие пропаганды», -- объектом такого суда должны стать именно методы, являющиеся таким оружием, вне зависимости от того, кто их применяет. Это не война между «либеральной демократией, стоящей за свободу слова», и «тоталитарными государствами, которые контролируют и ограничивают прессу». Это ситуация, во многом схожая с годами жестких дискуссий вокруг химического и биологического оружия, когда мировое сообщество согласилось запретить его, осознавая угрозу своего исчезновения. Мне представляется правильным, чтобы академическое и экспертное сообщество, лучше других понимающее опасности применения такого «оружия», отказалось от традиционного нарратива «давайте мы вам скажем, в чем вы неправы и вам будет стыдно», и перейдет к активной кампании, схожей с теми, которые потребовались для запрета оружия массового поражения. Если в исследованиях и публичной активности будет доминировать старый мотив отношения к свободе слова, это не остановит злоупотребление массовыми коммуникациями, и последствия будут ужасны.