Смерть хоружего стала для многих поводом выразить свое восхищение им как философом и переводчиком. Не берусь судить про качества его перевода улисса, хотя люди в теме говорят и пишут, что перевод неудачный, убивающий оригинал. А вот про философа хоружего я все таки судить могу. И совершенно не понимаю восторгов.вы в состоянии пересказать его тексты? Выделить в них проблемы, которые резонируют с чем то в современной философии? хоружий, имхо — типичный продукт того, что именуется «русской философией». Туманный логос, на который можно смотреть только издали, как на проявление загадочной «русской души». Но войдя в этот туман, будешь шариться в мягкой пустоте, не узнавая местность. Это множество слов обычно невозможно к чему то привязать, у них нет ни истории, ни школы, это такая самодумность, в которой узнаешь множество обломков того и сего, но теряешься в безумном бриколяже, которым эти обломки связаны. В африканской культуре таким образом связывают обломки вещей белых людей, украшая ими тела и идолов. Ближайший аналог русской философии — артбрют. Это даже эстетически бывает интересно, но это явление само по себе, без истории и последствий. Ни на что не откликающееся пестрое нечто. Посмотрел и пошел дальше, к следующему еще более безумному бриколяжу.
У хоружего, правда, еще видно и технарское образование. Мне его тексты напоминают те трактаты людей с техническим образованием по философии преобразования бытия, которые они слали в цк кпсс и президиум ан ссср, а инстанции пересылали в иф, где доктора наук отдавали на рецензию своим аспирантам - и я был таким аспирантом. Т.е. разница между ним и лосевым или там мамардашвили конечно видна. хоружий куда ближе к таможеннику руссо, мамардашвили или подорога владеют академическим рисунком. И даже филолог бибихин им владеет. Технарь хоружий лепит бриколяж из терминов философии, теологии и науки, в котором уже вообще ничего не опознать. В этом нет философской или теологической школы, это совершенно самодумный, аутичный к происходящему в современной философской или теологической мысли, изъятый из времени продукт. Настоящий артбрют. Увы, это и есть квинтэссенция «русской философии», которая проступает и у бибихина, и у пятигорского, и даже у куда более профессиональных мамардашвили и подороги. Эклектический бриколяж, с которым непонятно как работать, если захочешь его вписать обратно в историю проблемат философской мысли. У такого усилия мысли не бывает последователей, поскольку его невозможно повторить. Это чистая асигнификативная машина прямого воздействия на сому, минуя рефлексивность сознания. Искать означаемые этому логосу — пустое дело. Наверно, они призваны разбудить мистическое начало трансгрессии индивидуального в душе, не знаю. Т е это скорее то, что туманно именуют восточной философией, но к чему имя философии как греческого занятия то ти ен ейнай — выяснения того, чем это было в предыдущем предложении — не применимо. Эта «философия» не для этого, этот самовозрастающий эротически логос должен уносить слушателя из его здесь и теперь предложений в бесконечность, в мир без вопросов о словах и проблемы конечного я.
Многим нравится, чо. Вот только чувства ритма не хватает. В африке бриколяж территориализуется барабанами. Черные знают толк в барабанах. А жители печальных равнин редко попадают в такт. Остается кутать в желтом тумане печальных длинных неритмичных песен самовозрастающего логоса бескрайность империи. Смутному пафосу символизма и исихазма подходит лишь бескрайняя империя, заселенная варварами. Меня это торкнуло, когда я однажды присутствовал на спиче лосева: этот человек находился явно не в аудитории мгу. Пока говорили другие, казалось он спал. Но когда он заговорил, комментируя докладчицу, я почувствовал, что мы все перенеслись в поздний рим, в саду своей обветшалой виллы сидел последний патриций, слушал крики варваров за оградой, и рассуждал и сущем умирающего мира. Так Гипатия сидела в зале александрийской библиотеки и беседовала о космогонии, а по залам уже бежали, опрокидывая стеллажи с папирусами, христианские фанатики, чтобы сжечь гипатию вместе с ненавистной библиотекой.
Но хоружий — это не лосев, это уже следующий шаг. Это любопытный варвар, роющийся в пепле библиотеки и склеивающий недогоревшие фрагменты папирусов. По цвету, шрифту и сорту папируса, уже не понимая смысла обрывков таинственных значков.
Варвар симпатичен. Его бриколяж сохранит фрагменты погибших папирусов. Но потом поколения ученых проведут жизнь, пытаясь вернуть фрагментам изначальное состояние отдельности и реконструировать авторство фрагментов. А ведь бриколяж, сделанный варваром, породил потом мистическую секту, заучившую получившийся псевдотекст наизусть, а через несколько веков пара арабов сделала из этого бриколяжа целую теорию....
Я думаю, философско-теологическое творчество хоружего неразрывно связано с его увлечением улиссом и есть бесконечное расширение романа на материал русского самовозрастающего логоса. И толковать его надо литературно, как толкуют сам улисс. Впрочем, зачем так толковать литературное произведение, как толкуют улисс — мне непонятно. Но превращение жанра комментария в литературный жанр — типичное развлечение людей умирающих империй. Их терапия. центоны — их последнее убежище перед надвигающимся концом времен