Прошу извинить. Это не текст, а реплика в дискуссии. Просто слишком большая для комментария. Текст здесь - чисто техническая вынужденность. Пропускайте. 
Спасибо всем участникам дискуссии.
Давайте попробуем разобраться с заявленной мной позицией.
Почему мы вообще используем предикаты к референтам? Говорим не вода, а морская вода, не мясо, а допустим свежее мясо?
Самый общий ответ — для определения границ применимости. Вот — вода, но не для питья, мясо — но для ловли раков не подходит.
Так же и предикат «экономический», отнесенный к понятию либерализма, нельзя понимать «легко», как нечто просто уточняющее или визуализирующее понятие либерализма.
Э.Л. правильнее понимать как форму, или вид экономических механизмов, использующих некие логические конструкции, развитые в аутентичном, собственно либерализме.
То есть Э.Л. — это не либерализм, отнесённый к области экономики, а именно экономика, организуемая по лекалам либерализма.
В Э.Л. — именно экономика референт, а либерализм — его предикат. Не сущность, а проекция в. Не солнце, а вода отражающая солнце.
И поскольку либерализм — это о человеке в его целостности, а экономика — лишь один из аспектов деятельности человека по созданию материальных ценностей, или материальных условий своей целостной жизнедеятельности — то такая предикация требует не менее высокой осознанности, чем допустим идея применения неких художественных приемов в промышленных технологиях.
Что именно, в каком смысле, в каком виде, каким образом — из общелиберальных представлений может быть использовано в экономической, или шире — социально-экономической организации общества.
Нет здесь варианта само-собой разумеющегося, самопонятного.
Именно это — корень моих претензий к Э.Л.
И если мы говорим о Мизесе и вообще об экономической либеральной школе — то она является именно Э.Л. , независимо от самоназывания. Вот Мизес — это и есть Э.Л.
В том виде в котором Э.Л. широко презентуется сегодня — он выглядит как реклама товара, при отсутствии технического описания. Свобода личности и свобода экономической деятельности — и ни слова о том как они вообще могут сочетаться, сосуществовать в едином социальном пространстве.
В этом смысле Э.Л. гораздо больше напоминает коммунизм, который «продавался» обществу в той же манере лубочных картинок, чем собственно либерализм: «каждый человек будет свободен, и самый последний землепашец будет иметь не менее трёх рабов».
Далее, можно пойти двумя путями (и я прогуляюсь по обоим. )
Мне больше нравится путь вопросов. Ну согласитесь, что если некто предлагает некий товар — он по идее должен лучше других знать о том, как он работает. И поэтому может об этом рассказать, объяснить, развеять сомнения.
Вот мне бы и хотелось получить некоторое количество внятных ответов.
Вопрос первый.
Думаю нет необходимости дополнительно объяснять, что государство — это не аналог кривизны пространства, по абсолютным геодезическим которого, сама по себе скользит человеческая деятельность. А юридические законы не имеют самореализующегося статуса законов физических, не смотря на то что полные тезки.
Так вот государство как группа индивидов реализующих его функции, и группа индивидов исполняющих функции закона — из каких соображений делают это беспристрастно и самоотрешенно? Это убежденные либералы завезенные с марса? Это граждане с чистыми руками и холодными ушами (зажглась лампочка тревожной сигнализации) — воспитывающие несознательное общество в духе либерализма?
Кто они — эти безупречные люди, на которых никак не могут повлиять наиболее успешные и креативные, по случаю своей успешности, неизбежно не только владеющие «богатством», но и общезначимыми материальными ресурсами. Собственно теми ресурсами, которые для массового общества выступают граничными условиями их жизнедеятельности.
Вопрос второй.
Государство контролируется обществом. Кто и каким образом обеспечивает равенство контроля, если сами условия контроля как часть ресурсов частного типа владения, контролируется частью общества.
Или иначе — как, не делегируя некой структуре надстоящей над обществом, функции контроля - избежать трансформации экономической власти в политическую? Пусть и опосредованную.
И как, делегирую такие полномочия — избежать попадания общества под власть такой структуры?
Вопрос третий.
Если поотвечав на первые вопросы, вынужденно осознать и признать в условиях Э.Л., формирование элитарности нового типа неизбежно, но в целом позитивно — тогда вопрос.
Какова мотивация элиты, не в укреплении своего положения, а в развитии целого общества, угрожающего потерей элитарного положения. Какова мотивация массового общества в развитии, результаты которого по самой логике элитарности отчуждаются в ее пользу, а не в сосредоточении на задаче вхождения в элиту для креативных, и потери мотивации как таковой для остальных.
Можно, конечно, поформулировать и ещё, но я и на эти то никак не могу получить аргументированных ответов.
Второй путь — это попробовать что-то объяснить самому.
Начнём с Мизеса. При всём уважении Мизес не мыслитель, не философ. Его система представлений реакционная. Не в том смысле что консервативная, а в том в котором открывание зонтика есть реакция на дождь.
Его мысль исходно предопределена как решение задачи, и поэтому мыслит не целое, а лишь недостающее в реальности. Поэтому не может включить в себя то, от недостаточности чего он отталкивается.
Отталкивается его мысль от двух обстоятельств — от социалистического способа организации экономической деятельности, и в более широком смысле — от идейной идеалистичности в мышлении, которая типически лежит в основании самой возможности социалистических представлений.
И здесь его мысль упирается в парадокс. С одной стороны, он разделяет представления о надэкономической, творческой, моральной мотивации человека, которая независимо от формальной отделенности/неотделенности от религиозно исторических истоков — содержательно и является идейной идеалистичностью ведущей к социалистическим (тоталитарным) социальным моделям.
С другой — именно несостоятельность социалистических моделей экономики — является предметом его мысли.
Здесь есть повод для теоретического отличия современного Э.Л. от аутентичных взглядов Мизеса. Современный Э.Л. в большинстве случаев снимает эту парадоксальность, отказом от предмета идейных идеализаций как таковых. Отказом от особости феномена субъекта, и перепонимании его интенциальности, как иллюзии сознания.
Решение Мизеса менее радикально. Он лишь разделяет области идеального и практического, организуя мышление последней, как самостоятельной и самодостаточной, в виде своей праксиологии.
Но в практическом смысле, различия этих решений несущественны — что и позволяет адептам современных вариаций Э.Л. числить Мизеса своим отцом основателем.
По сути, система представлений Мизеса — это такой экономический позитивизм, поскольку опирается на чисто позитивистскую концепцию, при которой, во-первых, высшая деятельность есть некое непонятное «развитие» низшей, а во-вторых — именно в процессе проявления, низшая и высшая функции действуют независимо друг от друга.
И тогда — принуждение высшей функции, оборачивается параличом естественного движения низшей — собственно социализмом и причиной его экономической несостоятельности.
А напротив освобождение низших функций — ведет к естественному порождению высших. Которые уже могут реализовывать себя в своем собственном смысловом пространстве.
Концепция характерная для эпохи, но насквозь ложная.
Например, можно утверждать, что работа некого механизма, скажем автомобиля, никак не зависит от настроения водителя, от его интересов, мотиваций, целеполаганий.
И в точке моментальной фиксации — это совершенно справедливо.
Машина едет, водитель поёт. А уж что поёт — шансон или арию — на скорость не влияет.
Но если выйти из такого вневременного мышления в настоящую реальность — то характер водителя — педантичный или разгильдяйский в обслуживании автомобиля, предпочтения интересов — поездки в благоустроенные отели или путешествия по бездорожью — имеют самое непосредственное влияние на механизм автомобиля и его работу.
Мотивации высших и низших (обслуживающих) функций не могут быть разделены в целостности жизни.
С другой стороны — происхождение высших функций из низших тоже идея более чем сомнительная.
Имеющая идеологический мотив в своём происхождении.
Скажем, проблема возникновения жизни — это ведь совершенно не проблема механики этого явления. Типа определения того N, добавка к которому единицы — делает мёртвое живым. Или там определения структуры, конфигурации, специфически характерной для живого. Проблема — это определение сущности и происхождения того, что собственно появляется, и чего нет ни в одном из неживых элементов живого. А именно гомеостаза — самого стремления, мотива к самосохранению своей организации. Откуда? Зачем? В чем смысл для комплекса неживых элементов, вдруг сохранять свою комплексность?
И нам первично важны даже не ответы на эти вопросы, — а сама констатация факта — живое обладает системообразующей специфической мотивацией, которой нет в неживой материи.
Жизнь возникает, как то чего не было — что бы под этим «возникает» мы ни понимали.
И поэтому поведенческая сложность живого развивается лишь из себя самого, из своей особости, из его взаимодействия с реалиями неживой природы, но никак не следует из самих процессов неживой материи.
Примерно та же история с разумом. Каким бы непрерывным не был процесс возникновения разума из живого, какие бы «толстые» и непрерывные промежуточные звенья не были нам известны — разум возникает как то чего нет в самой жизни. Как тип мотиваций, которыми жизнь не обладает.
Какая разница — проявляются ли зачатки разума у высших животных, если эти проявления мы и отличаем по их биологической нецелесообразности. По не органической мотивационной направленности.
Поэтому философскую (позитивистскую) аксиоматику построений Мизеса, нужно переворачивать с головы на ноги.
Высшие функции человека, как члена социума не развиваются из сколь угодно свободного функционирования низших. Они самостоятельны в своей иненциальности. Но вот как раз в целостности жизни, в её праксисе — они не разделимы в своих проявлениях. Не могут функционировать параллельно и независимо друг от друга.
Современное цивилизованное общество, не может существовать без системы идейно-мировоззренческого идеализма, как образа будущего — от имени и по логике которого контролируется и управляется реальность жизненного праксиса.
Здесь, в осознании не обходимости этого, у нас возникает целая серия иных вопросов.
Мы говорим, что общество без насилия — это общество, законы которого близки уровню понимания своих мотиваций массовым представителем общества. Принуждение из лучших побуждений, прежде всего бессмысленно.
Мы говорим, что сегодня, идейно-мировоззренческая идеальность, востребована в форме мотивационной интенциальности, а не объективируемой нормативности.
Но это всё — уже за рамками темы.
А вот идея ставки на чисто органическую, низшую мотивацию жизненного успеха — неизбежно ведет к самоформированию типов социальной организации, естественных для чисто природной организации живых организмов — иерархии по объективным преимуществам индивидов. И нигде кроме пространства мысленного эксперимента — в своем лубочном виде существовать не может.
Помимо вышеописанных причин — доминирования позитивизма в мировоззренческом пространстве, реакционного характера философского полагания оснований концепции, есть и еще одна важная причина «достоверности» Э.Л. Для сознания.
В исторической ретроспективе, либеральное движение в своем динамическом аспекте, было движением по освобождению индивида от предопределяющей власти социальной нормы того времени.
Статический аспект чисто экономической возможности либерализма, оказался как бы за порогом восприятия. Между тем — он то и был необходимым граничным условием его возможности.
Укорененные в сознании массового человека 18-19 веков, религиозные представления о человеке и его моральной обязательности — создавали безопасные условия для чисто экономической манифестации. Они были наличными внутренними и общепринятыми самоограничениями, той степени достоверности, что даже нарушающие их ещё не спорили с тем, что они нарушают.
Уже разлагающаяся как мировоззрение, но еще сохраняющаяся как детерминированность индивидуального сознания, моральной императивностью — и создавала «внешние» ограничения для безграничной экономической целесообразности в западном мире.
В современных условиях, когда у моральной императивности нет рационально выраженных, мировоззренческих представлений, опирающихся на её психологически достоверные основания — воплощение в жизнь идеализма Э.Л., может оказать страшнее утопии коммунизма.
Да собственно, разве социально-экономическая модель России, после освобождения от пут компартии — это не такой себе Э.Л. в своём естественном развитии и более чем очевидных результатах.