Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -
Number of replies: 22

Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов.

P.S. Встретилось в FB:

Мария Дегтерева https://www.facebook.com/degtyareva.maria/posts/753964157990504?fref=nf

О ГУМАНИТАРИЯХ

Моя мама, инженер по образованию, ругается словом «гуманитарий». Я когда-то давно, в детстве ещё, спросила, какого хрена. В ответ услышала вот что:

— Была у меня подруга Ленка, — говорит мама. — Заканчивала она филфак. Попросила помочь написать диплом. Я пришла, открыла труд. И на каждой, каждой странице стала встречать фразу: «И тут Раскольникова приподняло да подбросило». Раза по три-четыре, и так с самого начала до самого конца. Вспомнила свой диплом — простыни чертежей, расчёты, практику, когда весь завод вытачивал по этим чертежам детали... Всплакнула. Приподняло да подбросило. Какая работа мысли!

Дальше мама матерится или замолкает, как правило.

124 words

In reply to Евгений Волков

Пример неграмотной интерпретации фильма «Левиафан»

by Евгений Волков -

Пример неграмотной интерпретации:

Michael Pojarsky

https://www.facebook.com/michael.pojarsky/posts/836985673025721?fref=nf

Гляжу, православные граждане вовсю требуют запретить "Левиафан". И похоже все-таки не сдержусь и включу режим мудрого кинокритика, начну объяснять о чем же на самом деле это кино. Потому, что впечатление такое, будто никто не понял. Ни православнутые, ни либерасты. Один я понял, потому что самый умный, красивый и далее по списку.

Итак, почему мне, собственно, не понравилась эта [зачеркнуто]мудятина[/зачеркнуто] картина. Да вот потому, что ожидал веселое кино про рашку-говняшку, а получил духовность, скрепы, толстоевщину, цитатки из Библии и прочий унылый русский мир. Короче, Мединский всех переиграл.

Начнем с того, что кинцо отсылает нас к Книге Иова. Некоторые особо интеллектуальные журналисты также продемонстрировали свою интеллектуальность вспомнив Гоббса, но я сразу скажу, что Гоббс тут особо не при делах. В общем, книга Иова - это такая басня из Библии. Краткое содержание примерно такое (спойлеры, лал!): был некогда ровный поцан по имени Иов, жил он строго по понятиям - еврейского Б-га боялся, резал ягнят вовремя и прочие важные обряды соблюдал. Поэтому было все у него в ажуре - почет, уважуха, двуногое и четырехногое имущество.

Но случись на небесах партсобрание, во время которого Сотона еврейского Б-га дико затроллил - мол, котирует тебя твой Иов лишь пока у него по жизни все в шоколаде. С тех пор начались у Иова проблемы - сначала передохли сыновья, скот и прочее имущество. Тут Иов еще держался - дескать, Б-г дал Б-г взял, хуле делать. Но когда по небесной отмашке его проказой заразили, сломался, начал ныть да на Б-га ругаться. Кенты его бывшие причем тут же на уши ему присели - дескать, мудак ты, Иов, сам где-то накосячил вот тебя наш еврейский Б-г и прессует по понятиям!

Концовка там вообще дико философская - Б-г сам до Иова нисходит да объясняет ему что да как в этом мире устроено. Дескать, тварь ты дрожащая и место твое у параши, бегемота видал, левиафана видал, крутые, да? А я еще круче! Что хочу то и ворочу! Так что смотри на кого пасть разеваешь! Иов не дурак спорить не стал, обозвал себя пылью и пеплом, за что ему в итоге прощение, жизнь до 140 лет, новые сыновья и прочая скотина. Такая вот древнееврейская мудрость - типа, про смирение, праведность без эгоизма, облагораживающее страдание и прочую хуету, которую могут выдумать лишь люди живущие в рабстве.

Так вот, возвращаясь к нашему киношедевру, единственный герой, который там похож на человека (в смысле не алкоголик, не дегенерат и не мусор) - это священник. Как раз он, на выходе из ларька с бухлом, и толкает главному герою именно то, что Б-г толкал Иову: можешь ли самого левиафана вытащить удою и так далее. То есть, товарищ режиссер, используя сей дохуя глубокий символизм, пытается сказать, что все безвинные злоключения героя (а это отнюдь не только мэр с мусорами - еще жена-шлюха, друг-мудак, сын-дебил и так далее) - это все испытания посланные для повышения духовного левела. Однако, герой, вместо того, чтобы признать себя пылью и пеплом, продолжает бухать и богоборствовать, в итоге получает еще пятнашечку и отправляется по этапу просветляться дальше.

Я, конечно, понимаю, что людям лень особо всматриваться: поцреоты увидели свое - рашку-говняшку и повод для возмущения, либерасты-белоленточники свое - рашку-говняшку и проповедь им. Пусси Райот. Но настоящий посыл этого кино (ладно-ладно, по моему скромному мнению) он такой вот библейский. Мол, сопротивление бесполезно (ну позвал ты адвоката из комитета ну и что в итоге?), ибо "можешь ли ты левиафана вытащить удою", а все окружающее говно - от первого чиновника до последней бляди - послано нам для смирения и накопления духовности. И проблемы наши - от гордыньки и от того, что до сих пор трепыхаемся. В общем, фатализм, стоицизм, уныние и прочая обросшая философией выученная беспомощность как утешение для людишек, которые не могут повлиять на свою жизнь.

Тошнотворная, омерзительная хуета. Но это как раз все очень православно, русско, по-толстоевски. Кирилл Фролов этого не понял, потому что дебил. А Мединский понял, потому он и министр хуячечной. Поняли и иностранцы, которые вручили фильму какую-то золотую шнягу: "Только посмотрите на этих самобытных русских! Живут в говне по самые уши, зато как красиво, как духовно страдают! Эй, передай попкорн"

На этом кинопроповедь закончена, обязуюсь в ближайшее время смотреть только аниме.

671 words

In reply to Евгений Волков

Re: Пример неграмотной интерпретации фильма «Левиафан»

by Евгений Волков -

Ещё смешнее: https://www.facebook.com/dsaprygin/posts/819051791521346?comment_id=819165638176628&offset=0&total_comments=37

Егор Просвирнин

"Левифан" - прекрасный фильм про пророческую набожность простого провинциального чиновника, который хочет служить Господу, и которого Господь в рамках испытания его веры посредством откровений местного попа заставляет посадить невинного человека в тюрьму, чтобы воздвигнуть на месте его дома Храм Божий. Испытания, через которые проходит чиновник, сильны: ему угрожает КГБ, пославшее своего представителя с компроматом, его мучают муки совести, заставляющие чиновника напиваться вдрабадан, его осуждают собственные подчиненные и даже посланец Божий поп выбран Господом со специально отвратительной рожей, но чиновник стойко проходит через все испытания и возводит Храм.

Финальные кадры торжества православия в построенном Храме, где чиновник окружен благодатью, показывают нам, что те, что покоряются воле Господа, получат достаток, семью, славу земную и небесную, а те, кто воле Его противятся - будут пить водку из горла, а затем сядут в тюрьму, потеряв жену, ребенка, друга, всё то, что они пытались выставить против Славы Божией.

Это глубоко мистический и духовный фильм, призывающий нас пойти в церковь, исповедоваться, причаститься и спросить у священнослужителя, какого именно соседского алкоголика нам следует свести со свету, а его квартиру - пожертвовать Церкви. "Незачем жить, если жизнью своею ты не преумножаешь Славу Божию" - вот что пытается нам сказать глубоко набожный режиссер "Левиафана"

208 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

А вот интересное про «Левиафан»:

Дмитрий • http://www.colta.ru/articles/cinema/5963#comment-1794090236

Есть ещё крайне интересный аспект — хрупкость показанной экосистемы людей. Они, в общем, и сами инфантильны, непоследовательны, нелогичны. Они и сами отлично ломают свои жизни. Они, их отношения — крайне хрупки, надтреснуты уже изначально (взаимоотношения героя и сына, сына и мачехи, героя и свояка-мента)... Знаете — как экосистемы крайнего Севера — проедь тяжелым колесом — и там 100 лет ниче расти не будет — почвы-то почти нет. Живые организмы и так на пределе существуют. Инфантильность взрослых показана инфантильностью сына героя — разницы же блин никакой, почитай и нет — между поведением 13-тилетнего и 40-калетнего. И вот эта хрупкость экосистемы не способна выдержать столь жесткого давления. Неспособна ни объединиться, ни выстоять... С одними ментами пьёт — другие бьют... Вот он с ними пьёт — вот они же и первые говорят, что он убил... Очень сильно показана вот эта хрупкость всей системы взаимоотношений людей. Отсутствие по-настоящему крепких связей. Страшный фильм.

152 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Роман Сундуков https://www.facebook.com/roman.sundukov/posts/806967616043278?fref=nf

Прошло несколько дней после просмотра известного фильма Звягинцева, прежде чем у меня на смену первым впечатлениям и недоумению по поводу «нелепости» некоторых моментов сюжета (прежде всего того, почему храм построен на месте дома Николая на отшибе, а не в самом городе) сложилось предположение о замысле фильма. Если совсем кратко - это не иллюстрация и не переосмысление истории Иова, а продолжение библейской истории. История в ее решающих с точки зрения спасения событиях, простирающаяся из далекого прошлого в наше настоящее и будущее, - главная тема фильма. Масштаб происходящего таков, что он задает особую условность всему. Место событий приобретает не свойственное ему значение, изображение требует неузнаваемое узнавание. Странное место жительства Николая «под горой», которое «готовит для себя» власть, обладает какой-то совсем неявной, но решающей для всех ценностью. Сам акт захвата не подлежит пересмотру даже властителем, для которого нет ничего невозможного и которому за его «дела» нет прощения. Выкуп - заведомо пагубное решение проблемы, оборачивающееся обманом и развращением. Наконец, особый статус месту и событию фильма придает выстроенный именно здесь новый храм. География событий здесь не более важна, чем география библейских повествований. А что, если в фильме все происходит вокруг того, что существовало после спасительного обретения земли ковчегом Ноя у горы Арарат? Вокруг места, откуда берет начало этот мир. Первые планы фильма открывают нам границы моря и суши после того, как потоп отступил. Но что случилось с этим миром? Остовы кораблей отсылают к обломкам ковчега, обветшалый дом еще стоит, но в нем совершается «семейная» драма как отражение нравственной порчи человека и сиротства нового поколения. Над всем витает угроза скорого разрушения и бездомности. В финале фильма это и происходит. О том, что История еще не закончена, говорит двойственность образа Левиафана: окончательно поверженный он указывает на наступающий апокалипсис, но при этом его силу воплощает власть тех самых гордых, которыми он раньше повелевал. Вряд ли в рассказе Звягинцева есть что-либо совершенно лишнее. Поэтому, не пытаясь дать исчерпывающую интерпретацию всего фильма, укажу лишь на важнейшую составляющую этой истории о мире, еще более открывающую ее сотериологическое измерение - знаки «сосуществования» различных религиозных установок как проявление ветшающего мира прежней веры и наступления мира «иной веры». Я говорю о трех знаках в фильме. Это разрушенная церковь, к которой невольно тянуться предоставленные сами себе подростки и даже потерявший все Николай, церковь, которую никто не собирается восстанавливать. Это предметы религиозного искусства в покоях архиерея, среди которых скульптурный образ Иисуса Христа, носящий откровенно светский характер. И это новый храм, построенный на том самом месте как символ нового мира, в котором звучит проповедь правды и истины тех, кто вправе решать, что ложно, а что подлинно. «Вообще-то мы с вами не осознаем, что происходит...» - резюмирует события проповедник. Очевидно, что эта сцена еще более отталкивает своей циничностью даже по сравнению с образом обмирщенной церкви. Здесь, как и в случае с географией, не столь важны конкретные указания на православие. Речь идет о судьбе христианства и религиозного сознания в целом, о том, как будет продолжена история человеческой духовности.

485 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Диодор Ларионов https://www.facebook.com/mon.diodoros/posts/693536697411856?fref=nf

ЛЕВИАФАН

Надо сказать, что о «Левиафане» Звягинцева я узнал из рецензий в интернете, которые в последнюю неделю стали расти в геометрической прогрессии, причём одни авторы превозносили фильм до небес, а другие проклинали. При этом бросается в глаза, насколько сильно обострились чувства у людей со специфически «патриотическим» сознанием: снова это ощущение обиды, плевка в душу, ощущение, что наврали о христианстве, оболгали Родину -- её и так поносят и хотят втоптать в грязь, а тут ещё это злосчастное кино. Говорили так же и о заказном характере фильма, о его нацеленности на западную аудиторию, ожидающую «хорошее» кино о «плохой» России... Но когда два дня назад появился остервенелый и совершенно дикий отзыв протоиерея Георгия Крылова на приличном сайте «Богослов.Ru», в котором автор сжигал не только диски с фильмами и самого режиссёра, но и всю русскую литературу заодно, а потом постепенно перешёл на язык неконтролируемого потока сознания, так что я даже усомнился в здравии и психологической вменяемости отца протоиерея вследствие пережитого стресса от просмотра фильма..., -- тогда я понял: надо смотреть!

Фильм начинается со сцен неописуемо красивой природы и захватывает с первых кадров. Остатки брошенных судов на берегу соседствуют с величественным скелетом кита, когда-то выброшенного на берег, а полуразвалившиеся пятиэтажки -- с непоколебимой и словно бы не подверженной тлению северной природой, скалами и заливами, прибрежными насыпями и вечным северным морем. Когда нет претензий и позирования перед публикой, когда художник не выдаёт свой стиль за язык бытия, а позволяет бытию говорить на его собственном языке, тогда зритель откликается не на какие-то надуманные теории и идеи автора, а встречается с самой действительностью, и всякий раз такая встреча происходит у каждого человека по-своему. Происходит нечто неуловимое, но единственно важное, какое-то изменение, сдвиг, некое экзистенциальное событие. Это параллельное существование личной драматической истории и вечной не изменяющейся природной стихии, живущей своими законами, красной нитью проходит через весь фильм и, кажется, намеренно подчёркивается режиссёром. Мне это напомнило точно такое же ощущение в книге «Море, море» Айрис Мёрдок. Когда в середине фильма, в один из кульминационных моментов, главная героиня, решившаяся на отчаянный поступок, приходит на берег, на фоне её лица, показанного крупным планом, в море выныривает и плещется огромный кит, который, несомненно, символизирует Левиафана. Морской кит, напоминающий о чудовище-Левиафане, как символ, отражает внутреннее воздействие Левиафана невидимого, выбирающего жертв по собственной прихоти.

Развитие сюжета идёт настолько динамично, что удерживает всё внимание на протяжении 120 минут. Причём, если вначале сюжет раскачивается неторопливо, как будто хочет обмануть неискушённого зрителя картинами ландшафта и заболтать его бдительность семейными неурядицами и сценами пьянства, то вторая половина фильма развивается в темпе остросюжетного триллера. Сильнейшие образы, особенно в исполнении Серебрякова, заставляют погрузиться куда-то на глубину и в этой глубине видеть личность во всём её измерении, в её падении и незащищённости, в страдании и надежде. И на этой глубине естественным образом рождается вопрос о Боге.

Некоторые рецензенты (особенно прот. Крылов) сетовали на то, что в фильме «ничего не сказано о Боге». А мне показалось, что главная тема фильма -- это Бог. Нет, не судьба Иова, не государство, ставшее Левиафаном, не сложности криминальной России, не лицемерие церковников. Это всё фон и предпосылка для главного вопроса, который, кстати, прямо задаёт в одном из эпизодов герой Серебрякова: «Где твой Бог?» И ему отвечают: «А ты какому богу молишься?» И это даёт указание на то направление, в котором следует искать ответ. Можно заметить, что на протяжении фильма герои постоянно задают друг другу в разных ситуациях один и тот же вопрос: «Ты веришь в Бога?» Но никогда не звучит прямого ответа, ни утвердительного, ни отрицательного -- собеседники лишь пожимают плечами, либо отговариваются («я верю в факты»), указывая на неуместность вопроса. Однако всегда создаётся ощущение некоей недосказанности, неловкости, посредством которых обнаруживается провал в подсознание, где этот вопрос живёт и не даёт покоя, даже нарывает, образуя гнойники. Здесь симптоматичной оказывается роль официальной церковной власти: она, насколько это видно из фильма, единственная, кто не задумывается над этим вопросом и у кого ничего не болит. Эта рана мучает алкоголика, мучает изменницу-жену, даже бандюгу-губернатора (он тоже задаёт такой вопрос). Она тревожит и простого сельского попа. Но когда начинает говорить митрополит, и в финале это звучит ужасающим аккордом, всякий вопрос о Боге словно исчезает. Словно его и не было никогда. Не было трагедии, смерти, слёз, преступлений. Не было греха и искупления. Словно Христос не воплотился.

И после этого заключительного аккорда мы снова видим безмолвие природы. И теперь это уже переосмысленная природа. Природа, тихо и смиренно, как Бог, присутствовавшая при всех событиях в рассказанной истории. Мы поднимаемся на новый уровень и видим, что Левиафан, пожирающий этих людей, меняет маски, преобразуется, пожирает каждого своим собственным способом. Но за всеми этими масками стоит настоящий Левиафан -- утрата веры, безверие. Левиафан вздымает свою гриву, когда на зов этих грешников, алкоголиков, блудниц и убийц, Церковь отвечает пустой риторикой, усыпляющей совесть, помпезными шествиями, грандиозными стройками. Она ослеплена лучами Левиафана -- научилась играть, сидя у него на брюхе, и даже не замечает, что первой устремляется с ним на дно. Левиафан -- там, где вместо рыбы даётся камень, где вместо веры -- лицемерие. Где вместо хижины Иова -- белокаменный храм.

Заключительные виды природы говорят о присутствии. Безмолвный океан больше может сказать о Боге в этой казалось бы печальной истории, чем богоустановленные институты, продавшие себя в рабство за лесть и похвалу. Так получается, что океан дарит надежду. Бог сильнее Левиафана, даже если в жизни, как у Иова, всё оказывается во власти последнего.

Недосказанность в фильме только видимая. Мне кажется, фильм пробуждает веру. Веру в совесть, веру в святость, веру в чистоту души. Веру в Бога. Драма, раскрытая в фильме, только кажется личной или социальной. На самом деле это универсальная драма, в которой обнажаются исконные для человеческой души противоречия, свидетельствующие о возложенном на неё бремени выбора между добром и злом.

Есть поговорка, что молодца и сопли красят. Такими «соплями» в фильме оказывается совершенно неправдоподобное изображение духовенства. Карикатурный митрополит то и дело за столом наставляет губернатора на верный путь вымученными и как будто бы написанными заранее фразами, которыми нормальный человек не выражается. Приходской священник сходу начинает, как безумный, цитировать встретившемуся алкоголику пассажи из Библии... (Переписать бы эти эпизоды, я бы даже согласился сыграть митрополита для правдоподобности!) Во всяком случае, неудачность этих эпизодов, мне кажется, не случайна: она органично вписывается в общий экзистенциальный подход режиссёра к реальности. И в этой реальности нет места таинственному бытию Церкви, коль скоро фильм не выражает -- и не может выражать -- подлинного богословия спасения. Поэтому здесь и не надо искать того, чего в этом фильме нет. Но то, что в этом фильме есть, крайне необходимо усвоить сегодня в первую очередь верующим. Режиссёр не подводит к осмыслению отношений между Богом и миром в перспективе церковного бытия, потому что он не богослов; но он показывает, как все эти страдающие и погибающие души попадают в водоворот, устроенный Левиафаном, если Церковь отсутствует. Если она изменяет своей сущности и выступает в роли самого Левиафана. История бесконечно повторяется: именно Церковь в лице своих служителей снова и снова предаёт и распинает Христа. Режиссёр всеми возможными средствами пытается лишь указать на то, что эта проблема актуальна и современна.

Ещё хочу сказать, что многие рецензенты писали о различных несостыковках в сюжете, о нелепом поведении героев, о несовпадениях с «Книгой Иова» и другими библейскими персонажами, об искажении российской действительности, церковной действительности, и прочее. Я всё это оставляю за скобками, потому что эти копания не дают ни малейшего шанса к тому, чтобы приблизиться к пониманию той задачи, которую ставил перед собой режиссёр и которую он выполнил блестяще. В данном случае правда -- это то, что говорит автор и художник. И от этой правды только и стоит отталкиваться.

Тому, кто не смотрел фильм, советую никого не слушать, не читать возмущённых отповедей и рецензий, дышащих праведным гневом и обидой на затронутые «святые чувства», и обязательно посмотреть. После просмотра становится абсолютно ясно, что режиссёр не рассчитывал ни на какие награды, а спокойно снимал то, что ему важно, и рассказывал о том, что для него дорого. В фильме Звягинцева нет никакой обиды для России, потому что показанная действительность, хотя она может быть и утрированна в некоторых моментах, касается не России, -- она касается всякого человека, независимо от национальности и страны проживания. Европейские и американские режиссёры уже давно во множестве снимают подобные социальные драмы, и это свидетельствует о зрелости общества, в котором эти фильмы появляются. Но такого универсального размаха, как в «Левиафане», я всё-таки не встречал. «Левиафан» -- это очень зрелый фильм. Это честный и ответственный, фильм о Боге и о вере. Это фильм о духовной реальности и о том, в каком отношении к этой реальности находится современный человек.

Для меня этот фильм -- праздник.

‪#‎Левиафан‬

1387 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -
«Рашка-Левиафашка» 34 22 3 Автор «Левиафана» - не реалист-чернушник и не завистник Тарковского. Этот фильм - продолжение притч Звягинцева. Только притча вышла злая, трагичная. Фильм-предупреждение о том, как хрупка наша жизнь, наша семья, наша страна и как быстро эта жизнь может превратиться в войну всех против всех. протодиакон Димитрий Цыплаков Сразу скажу, что к творчеству земляка, новосибирца Андрея Петровича Звягинцева я отношусь очень хорошо. Его трилогия «Возвращение» (2003), «Изгнание» (2007) и «Елена» (2011) замечательна по исполнению, глубока по смыслу и вообще -- добротный art house. Критики находят его вторичным по отношению к Тарковскому и другим мировым режиссерам -- на то они и критики, а нам нравится -- мы и смотрим. Тем более что в каждом из фильмов этой трилогии -- отчетливый нравственный message. В «Возвращении» -- тургеневский драматизм отцов и детей возвышается до уровня полотен Рембрандта, почти до библейского уровня. В «Изгнании» обострена и выворачивает душу тема ужаса современной семьи, в которой умерла любовь и стали мешать собственные дети. Фильм «Елена» поражает обыденностью зла, когда в людях торжествует животное начало. Хотя герои Звягинцева и говорили по-русски, но мало что в его фильмах напоминало именно Россию. Все они как бы вырваны из конкретики времени и пространства - это фильмы про нас всех, про людей: они ставят диагноз всему человечеству, добредшему до XXI века, но так и не усвоившему и ветхозаветного Декалога. Новый фильм Звягинцева «Левиафан», судя уже по названию, летел к той же цели. Вселенская трагедия «нового Иова», воззвавшего из глубины собственного горя: «О! Ночь та - да будет она безлюдна; да не войдет в нее веселье! Да проклянут ее проклинающие день, способные разбудить левиафана! Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева [матери] моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы?» (Иов. 3, 1-12) Итак, «Левиафан», кости которого устрашающе грандиозны на фоне северных пейзажей, разбуженный, выходит из морской пучины. И это не вселенский монстр - это государственная машина, с которой бесстрашно вступает в бой главный герой Николай («побеждающий народ»). Но всё зло окружающей действительности, которое и сам герой Алексея Серебрякова носит в себе, ополчается на него, а предательство друга и жены окончательно ломает восставшего. Он сдается, но судьба давит его окончательно. Он попадает в заключение за убийство жены, которого он не совершал, теряет сына, и финалом трагедии становится тяжелая длань механического чудовища, безжалостно крушащая дом главного героя. «Перед нами древнегреческая трагедия. Эсхил и Софокл почтительно склоняют головы» Многие восприняли этот фильм как очередной плевок в «немытую Россию» и вылили на режиссера ушаты презрительного сарказма. Но перед нами не «чернуха» из жизни «рашки» - перед нами древнегреческая трагедия. Эсхил и Софокл почтительно склоняют головы. Что это за чудовище, которому бросил вызов главный герой? Это бездушное насилие, которым пропитано государство. Многие еще из вузовского курса философии помнят, что библейским Левиафаном назвал государство создатель теории общественного договора Томас Гоббс. «Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями... Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни - civitas. Таково рождение того великого Левиафана или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой». Как-то Людовик XIV сказал: «Государство - это я», - но он думал еще по старинке, по-Аристотелевски: мол, государство возникает из семьи. А потому власть монарха в обществе так же естественна, как власть отца в семье. А потому в его словах не было той надменности, которую ему приписывают, в них -- понимание ответственности за страну, за народ, а потому он смело бросает в глаза своим министрам эту фразу, чтобы они понимали свое место и не орудовали в стране, как в своем уделе. Но по Гоббсу, государство - это мы. Это мы собрались и воздвигли над собою власть этого чудовища, которое устрашает всех и не дает нам окончательно превратиться в зверей. Потому что до государства, без государства - жуть и хаос: «война всех против всех». Как описывает этот ужас Гоббс: «В таком состоянии нет места  для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды  его  труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления  времени,   ремесла, литературы, нет общества,  а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь  человека   одинока,  бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». «Автор взглянул в бездну мирового зла и ужаснулся. И этим ужасом обдало всех, кто увидел эту картину его взглядом» Вот в такой хаос, по мысли Звягинцева, погружается его условная «Россия на севере». Нет закона, нет справедливости, нет любви. Есть лишь безнадега, которую топят «зелёным змием». И отчаяннее всего, что духовные пастыри, как они показаны в фильме, признали этого Левиафана, смирились с ним и даже служат ему. И эта безнадега становится ещё мрачнее от красивых слов «архипастыря» на фоне бескрайней морской бездны. Автор взглянул в бездну мирового зла и ужаснулся. И этим ужасом обдало всех, кто увидел эту картину его взглядом. Но я не верю, что взгляд Звягинцева -- это взгляд реалиста-чернушника, ещё меньше верю тому, что это расчетливый прием фестивального бонвивана, собирающего артхаусные статуэтки. Думаю, Андрей Петрович в духовном кризисе. Три фильма, постепенно погружающие нас в тему зла -- эта ноша оказалась духовно непосильной для раба Божия Андрея. Знал ли он знаменитый афоризм другого отчаявшегося человека: «Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть на тебя»? (Ф. Ницше). Поэтому не будем удивляться, как наш министр культуры В. Мединский: «А вот тема Русской Православной Церкви, как она преподнесена в фильме, -- это совсем уж перебор. За гранью. Это меня сильно и крайне неприятно резануло». Чему тут удивляться: эта тема сейчас еще не так преподносится! Да и «архиерей» у него вышел совсем картонный (а вот сельский батюшка похож). Звягинцев всё же никудышный «художник-передвижник». Не хочется и лепить режиссеру культурных пощечин, как давеча известный журналист: «О чем этот фильм?  О том, что его автору очень хочется стать вторым Тарковским, да первый мешает». Ведь и фильм «Белый тигр» Шахназарова не был понят, да и сейчас не понят. Его нужно не смотреть, а пересматривать, чтобы понять его глубину, как философский миф-пророчество о войне России и Европы. Вот и «Левиафан» таков: это не реализм и не Тарковский. Это продолжение притч, притч Звягинцева. Только притча вышла злая, трагичная. Фильм-предупреждение о том, как хрупка наша жизнь, наша семья, наша страна и как быстро эта жизнь может превратиться в войну всех против всех. Я думаю, европейские кинозрители не дурнее нас и это поймут, да и, кажется, уже поняли. Ну а американским кинокритикам полезно было бы знать, что прототип сюжета не российский. Эта история произошла в Америке. А потому не в глубинах России нужно искать этого страшного Левиафана, а в глубине той бездны, на краю которой еще стоит человечество. И будет стоять, пока есть праведники, которые тянутся не к «зеленому змию», не к Левиафану, а к Христу. Об этом бы снять очередной фильм-притчу Звягинцеву! Может, получится? 34 22 3 # левиафан, звягинцев, протодиакон Димитрий Цыплаков

Читайте оригинал материала на: http://pravoslavie.fm/articles/2916/

1222 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

«Левиафан»: против церкви... или за нее?

Почему христианам стоит не обижаться на новый фильм Звягинцева, наоборот - сказать спасибо режиссеру за разговор о церкви, которой всем нам не хватает - объясняет Андрей Десницкий.

Фильм Звягинцева «Левиафан» еще не вышел в прокат, но его уже смотрят (и даже, впервые на моей памяти, собираются переводить создателям фильма деньги за скачанные с торрентов файлы). И обсуждают. Почти все сходятся в том, что фильм «антиклерикальный», а то и вовсе «антицерковный»... но точно ли так?

Андрей Десницкий
























Сначала - несколько слов о самом фильме. Много было фильмов на похожий сюжет: коррумпированная местная власть сметает со своего пути маленького человека, который ей почему-то мешает, а тот борется за свои права. Упоминают в качестве источника некую американскую историю, но с того же начинается еще «Илиада» Гомера: у Ахиллеса, Пелеева сына, царь Агамемнон отобрал младую Брисеиду.

Говорите, чернуха, такого, как в фильме, не бывает? Бывает, друзья, еще и не такое, если забыли - вспомните о станице Кущевская. Там много лет безраздельно правили бандиты при полнейшем попустительстве местных властей, и только после того, как убили в одном доме в один день сразу 12 человек, следственная группа из Москвы с немалым трудом распутала этот клубок.

Но обычно в таких фильмах зритель смотрит на злодейства бандитов, в нем зреет негодование и жажда мести. А потом он смотрит, как главный герой с хрустом крушит челюсть главного злодея, и испытывает чувство глубокого удовлетворения. Все расходятся по домам и не называют фильм «чернушным», даже если жестокости, насилия и низости в нем через край.

А у Звягинцева нет ничего такого. В кадре - ни преступлений, ни погонь, ни даже драк, хотя в сюжете одна драка играет важную роль. Мы видим только ее последствия... И вообще, последствия всего того, что творится за кадром. Мы видим, что главный герой не может, да и не хочет по-настоящему постоять за себя, горе он топит в водке, и если бы не мэр-бандит с его подручными, он бы, пожалуй, и сам быстро спился.

Фильм показывает человеческое страдание и заставляет зрителя сострадать, а это больно. К чему нам видеть шрамы на душах других людей? Лучше уж пусть очередной Ахиллес возьмет щит и меч и выступит на битву, а мы им полюбуемся... Только подобные битвы - это язычество. А христианство - оно про сострадание к грешнику.

Церковь в фильме присутствует весьма основательно. И что же там антиклерикального? Показаны жадные, наглые попы на мерседесах, погрязшие во всевозможных пороках? Да нет, ничуть. Благообразный епископ наставляет мэра-бандита вполне правильными словами, потом произносит в церкви вполне качественную проповедь, хоть семинаристам ее предлагай как образец.

Просто мы понимаем: все эти формально правильные слова ложатся ковром под ноги бандиту, который теперь уверен, что уж с Богом-то он обо всем договорился. А с людьми разберется.

А что, собственно, должен был бы сказать или сделать тот епископ? Впрочем, не к фильму вопрос, а к жизни. В Кущевской тоже была и есть церковь, в ней был настоятель. И что он должен был сделать, когда администрация, милиция, прокуратура ходили под бандитами, а местные жители благоразумно помалкивали? Батюшка должен был взять дробовик и переквалифицироваться в шерифа с Дикого Запада?

Или, может быть, должен был захлопнуть двери своего храма перед бандитами и их прислужниками? Но на каком основании? Суд их еще не осудил, а что явно небезгрешны - так церковь для грешников и предназначена. Ходят же, исповедаются, причащаются, жертвуют на храм. Не принимать их денег? Но откуда точно известно, что деньги ворованные? И других откуда взять - прихожане-то все больше небогатые? Что ж, если мэр небезупречен - теперь и храм в его городе не освящать?

Это ведь так по-нашему: все всё видят, все обо всем догадываются, но зло остается неназванным: «вы сначала докажите, а потом говорите!» А значит, можно как бы и не замечать этого зла. Назовем это неосуждением, вспомним про пчелок, которые ищут благоуханные цветы, в отличие от навозных мух...

Фильм показывает страшную вещь: оказывается, даже очень правильный пастырь может оказаться встроенным в бандитскую схему и сам даже этого не заметит. Но после Кущевской - что в том нового?

А есть и другой сюжет: священник встречает в убогом сельском магазинчике главного героя. Никаких мерседесов и роскошеств, батюшка, похоже, добрый, очень небогатый, искренне верующий. Перед ним - человек, который, как Иов, потерял всё. Только, в отличие от Иова, он и сам не великий праведник... Вот их диалог, тоже вполне библейский:

- Ну и чё? Где твой Бог... милосердный?

- Мой-то со мной. А вот где твой - не знаю. Кому ты молишься? В церкви я тебя не видел. Не постишься, не причащаешься, на исповедь не ходишь.

- А если б я свечки ставил и поклоны бил, у меня бы все по-другому было? Может, сейчас начать, пока не поздно? Может, жена моя воскреснет? Дом мне вернут? Или поздно уже?

- Не знаю, пути Господни неисповедимы.

- Не знаешь? А чё ты тогда на исповедь зовешь? Чё ты вообще тогда знаешь?

А батюшка в ответ цитирует книгу Иова, как раз место про Левиафана. И пересказывает ее сюжет, правда, у него выходит, что правы были перед Богом все-таки друзья Иова.

«Отец Василий, я же с тобой по-человечески, чё ты мне хрень гонишь» - да, эту реплику пьяного Николая не сравнить с вдохновенными речами Иова из библейской книги, которыми он отвечал своим благочестивым друзьям. Но смысл примерно тот же самый.

Они говорили ему правильные вещи, таких изречений в других книгах Библии множество можно насобирать. Но на живого и страдающего Иова они особенно-то и не смотрели, не вписывался он в их теории. Иов же говорил Богу, что думал и чувствовал, и Богу было это угоднее правильных и гладких речей. А друзьям казалось - богохульство.

Церковь за последнюю четверть века очень много рассказывала людям о себе самой: как она прекрасна, как устроена, зачем нужна. Наступает пост, и нам по всем каналам сообщат, что можно, чего нельзя в какой день вкушать, и не забудут добавить, что не в том главный смысл поста. И еще много общих, правильных слов. Потом будет праздник с трансляцией богослужения и с закадровым диктором, который, как на спортивном матче, все в очередной раз прокомментирует и пояснит. И опять много правильных слов.

Кто хотел, кому было важно - уже все это выучили наизусть. А в последнее время добавилась еще тема борьбы с врагами и «информационной войны против церкви», хотя еще Христос предупреждал: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! ибо так поступали с лжепророками отцы их» (от Луки 6:26).

Словом, сторонний человек слышит от людей церкви о том, как ему себя вести, чтобы к церкви присоединиться, о том, какая замечательная и прекрасная церковь, как она устроена, как неправы те, кто говорит о ней плохо. Он очень много слышит о церкви, но обычно не понимает, зачем она ему нужна. Он хочет услышать что-то о себе, о своей боли, и что-то другое, кроме «молись, терпи и смиряйся».

Он видит, как церковь радуется с радующимися, особенно если они сильны и богаты, и почти не видит - как плачет с плачущими. Он хочет, чтобы говорили лично с ним, на его языке, о его проблемах, чтобы в его жизни что-то действительно изменилось к лучшему.

Вот об этом, собственно, и фильм.

Конечно, я понимаю, что можно привести множество контрдоводов и контрпримеров активной церковной помощи неимущим, я и сам много подобных знаю. Но мне бы не хотелось, чтобы православные тут в очередной бессчетный раз стали в обиженную позу и потребовали бы их защитить, обидчиков наказать и обиды запретить.

Я бы хотел предложить им задуматься о том огромном поле деятельности, которое только открывается перед ними после того, как стены построены, богослужение начато и отношения с властными структурами налажены. О благой евангельской вести для людей, страждущих, грешных, неидеальных - и очень ждущих обращенного к ним живого слова.

Есть в фильме и еще один потрясающий эпизод. Разрушенная церковь с остатками фресок, в которой собираются подростки побренчать на гитаре, покурить, попить пивко. Обычная подростковая жизнь, в какой-то момент даже главный герой примыкает к ним со своей вечной бутылкой, словно хочет утратить взрослость, стать снова ребенком... но не знает, как. И смотрит на фрески, на дырявый купол - туда, где мог бы встретить Отца. Но храм разрушен, а в тот, который заново выстроен, он сейчас не пойдет, и подростки не пойдут.

Безотцовщина на руинах храма. Есть у этих людей подспудная, неосознанная вера в нечто высшее. Есть традиция, пусть разрушенная, поруганная, забытая, но все-таки своя. Есть огромная потребность в слове, в утешении, в какой-то новой, лучшей, осмысленной жизни. Есть, иными словами, огромная нехватка церкви - не просто обрядов и правильных слов из уст специально поставленных людей, но жизни по иным меркам и ради иных целей, чем деньги, водка и бандитизм «в рамках закона».

Фильм «Левиафан», полагаю, целиком и полностью - за церковь, которой нам так часто не хватает. И христианам стоит не обижаться, не оправдываться, не пытаться кому-то что-то доказать, а задуматься.

Уже была написана и поставлена в план эта статья, когда пришла информация: в том самом городе, где снимался «Левиафан», в 2009 году местный предприниматель в ходе переговоров о расторжении аренды застрелил прямо в кабинете мэра города, а с ним и его заместителя по ЖКХ. Потом застрелился сам.

Чернуха, заказуха, клевета, говорите, у Звягинцева?

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.

Источник: http://www.pravmir.ru/leviafan-protiv-tserkvi-ili-za-nee/#ixzz3PIURahih

1525 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

О правде и силе. "Левиафан" Андрея Звягинцева

Губайловский Владимир
Добавлено : Губайловский Владимир Дата: Понедельник, 19 января 2015 в разделе: Кино


b2ap3_thumbnail_Blake_Job_15.jpg

Я очень не хотел смотреть фильм Андрея Звягинцева "Левиафан” на экранчике ноутбука. Я знал, что фильм снимался на Кольском. Мне случалось там бывать. И я помню, как эти места необыкновенны, величественны, неповторимы. Сейдозеро. Гул ветра над Ловозерскими тундрами. Зеленый занавес северного сияния. Трехсантимеровый иней, которым обрастают дома в Оленегорске и стоят мохнатые как медведи.

И я представлял себе, какую картинку мог сделать прекрасный оператор Михаил Кричман. Впечатление портить не хотелось. Но потом дело повернулось так, что стала высока вероятность вообще не увидеть фильм на широком экране. Сюжет мне раз десять пересказали, и в целом и в деталях. Обвинения против фильма были выдвинуты, мягко говоря, странные, часто на удивление поверхностные. И откладывать уже не умело смысла.

И я посмотрел.

После фильма остался нерастворимый осадок, горький как морская соль. И необходимость сказать несколько слов.

 Юрий Гладильщиковнаписал: "Запад в лице Европы не понял главного: что "Левиафан” -- не просто частная история о жутчайшей несправедливости, но и политическое высказывание о сути современной России: о страшном Левиафане, коррумпированном государстве без чести и совести, где церковь крышует власть, а Христос фактически приватизирован бандитами”.

Меня буквально передернуло. Речь не о том, что там понял или не понял Запад. Как правило, Запад оказывается умнее и глубже, чем о нем думают российские журналисты. Но вот как же можно говорить: "Христос фактически приватизирован бандитами”.

Я напомню: Христос - Бог и Сын Божий. Если вы в него верите, значит он создатель этого мира, в том числе и всех "приватизаторов”, и Его "приватизировать” нельзя. Если вы в Бога не верите, то его для вас нет. Так что "приватизировать” нечего. Как можно этого не понимать?

И как может "церковь крышевать власть”? От кого она эту власть крышует? От другой, конкурирующей церкви что ли? Это смешно. От народа? Да бросьте вы. От такого народа, какой показал в "Лефиафане” Звягинцев власть "крышевать” не надо. Власть с таким народом сама прекрасно справится.

Антон Долин пишет: "Парадокс в том, что основой для замысла и сценария "Левиафана” стал реальный случай - трагическая история колорадского сварщика Марвина Джона Химейера, у которого пытался отобрать дом цементный завод. Химейер запаял себя в бульдозере и снес завод с лица земли, а потом покончил с собой”.

Потом замысел изменился. Изменился радикально. Звягинцев снял другой фильм. Совсем о другом.

 Звучит музыка Филипа Гласса. Прекрасное северное море.

Герой фильма Николай Сергеев (Алексей Серебряков) поначалу всерьез собирается бороться с мэром города Прибрежный Вадимом Сергеевичем Шелевятом (Роман Мадянов), отнимающим у него дом. Вызывает своего боевого друга - московского адвоката Дмитрия Селезнева (Владимир Вдовиченков). И Дмитрий находит на мэра кучу компромата. И Дмитрию даже удается этого мэра серьезно припугнуть.

Но потом вся защита разваливается, как размокший хлеб. Жена Николая Лиля (Елена Лядова) неожиданно прыгает в постель к Дмитрию.

Дмитрий, уже сам запуганный мэром, бежит обратно в Москву, Лиля кончает с собой, а Николая обвиняют в смерти жены и сажают на 15 лет.

А месте дома Николая высится новенький храм, в котором местный красивый архиерей говорит о том, что не в силе Бог, а в правде. И звучат его слова как прямое издевательство на растоптанной несчастной семьей.

Звучит музыка Филипа Гласса. Прекрасное северное море. Титры.

 Дмитрий Быковнаходит в сценарии какие-то неувязки и нестыковки. Но кажется, он просто невнимательно смотрел фильм. А этот фильм надо смотреть очень внимательно. И может быть, не один раз.

Быков спрашивает: почему церковь должна стоять именно на том месте, где стоит дом Николая? Или: почему Дмитрий бросает своего друга и уезжает в Москву, а мэр при этом абсолютно спокоен и не беспокоится насчет компромата, который на него Дмитрий собрал с помощью влиятельных друзей?

Всему этому есть совершенно точные объяснения в самом фильме и не надо недоумевать, а надо смотреть.

Но сначала поговорим о "стыдном бессилии”, как охарактеризовал главную тему фильма Дмитрий Быков.

Действительно, герои как-то на удивление слабы - мы, воспитанные на голливудских боевиках, ждем, что вот сейчас герой возьмет и всех замочит. Может и погибнет, но сначала такого шороху наделает, что мама не горюй.

Правда, слабы не все герои, а только "положительные”. Отрицательные весьма в силе - и местный церковный иерарх, и мэр.

Хотя американского сварщика и нет в фильме, из-за широко растиражированных слов самого Звягинцева, он в фильме как бы присутствует - как своего рода антипод главного героя.

 Сделаю небольшое отступление. В 1891 году Лев Толстой написал, одну из своих самых знаменитых статей -"О голоде”. Толстой поработал как хороший спецкорр. Он ездил по деревням, пострадавшим от неурожая, и разговаривал с крестьянами. Сцены в статье есть тяжелые. Статью долго мытарили, цензура ее не пропускала. И она вышла сначала на английском в Великобритании и в Америке. И только потом и то в урезанном виде - в "Московских ведомостях”. Толстой там, конечно, ругает и власти, и "чистую” публику. Но для меня сейчас важнее другое - то, что писатель говорит о самих крестьянах.

Толстой пишет: ""Какой же голод,-- говорят представители администрации,-- когда люди отказываются от работы, когда акциз, собранный в осенние месяцы нынешнего года, больше, чем за прошлый, и когда ярмарки торговли крестьянским товаром лучше всех годов. Если только послушать требования земства, то с выдачей продовольствия будет то же, что с выдачей семян в некоторых уездах, где их выдали ненуждающимся и тем только поощрили пьянство»,-- говорят представители администрации и -- собирают подати. Так смотрит на дело администрация. И нельзя не признать справедливости такого взгляда, если рассматривать дело с общей точки зрения: Но не менее справедливы доводы земства, когда на все эти возражения оно отвечает описанием крестьянского имущества по волостям, из которого явствует, что против среднего урожая нынешний урожай ниже вчетверо и впятеро и что средств пропитания у большинства населения нет”.

То есть подступает настоящий голод, а народ, вместо того чтобы собраться со всеми силами, пьет и гуляет на ярмарках. На что он надеется? Неужели все решили дружно вымирать целыми деревнями?

Толстой описывает свой разговор с крестьянами:

"Мужики смеются и очевидно что-то такое знают, но не сказывают. Что же это такое? Неужели эти в самом деле не понимают своего положения или так надеются на помощь извне, что не хотят делать никаких усилий? Могу ошибаться, но похоже на это. 
И тут я вспомнил двух немного выпивших старых мужичков Ефремовского уезда, ехавших из волостного правления..., которые на вопрос мой, как у них урожай и как они живут, отвечали мне, несмотря на то что они были из самой плохой местности,-- что, слава богу, спасибо царю-батюшке, на обсеменение выдали, теперь будут выдавать и на продовольствие до заговен по 30 фунтов на человека, а после заговен -- по полтора пуда. 
Ведь то, что люди этой епифанской деревни не могут прожить зимы, не померев от голоду, или, по крайней мере, от болезней, происходящих от голода и дурной пищи, если они не предпримут чего-нибудь, так же несомненно, как и то, что колодка пчел без меду и оставленная на зиму, помрет к весне. Но в том-то и вопрос: предпримут они что-нибудь или нет? До сих пор похоже, что нет. Только один из них распродал все и уезжает в Москву. Остальные как будто не понимают своего положения. Ждут ли они, что им помогут извне, или они, как дети, провалившиеся в прорубь или потерявшие дорогу, в первую минуту еще не понимая всей опасности своего положения, смеются над непривычностью его. Может быть, и то и другое. Но несомненно, что эти люди находятся в таком состоянии, при котором они едва ли сделают усилия, чтобы помочь себе”.

А теперь я приведу отрывок из романа Джона Стейнбека "Гроздья гнева” . Пыльная буря уничтожила в Оклахоме весь урожай кукурузы.

"Люди выходили из домов и, потянув ноздрями опаляющий жаром воздух, прикрывали ладонью нос. И дети тоже вышли из домов, но они не стали носиться с криками по двору, как это бывает с ними после дождя. Мужчины стояли у изгородей и смотрели на погибшую кукурузу, которая быстро увядала теперь и только кое-где проглядывала зеленью сквозь слой пыли. Мужчины молчали и не отходили от изгородей. И женщины тоже вышли из домов и стали рядом с мужьями, спрашивая себя, хватит ли у мужчин сил выдержать это. Женщины украдкой приглядывались к лицам мужей, кукурузы не жалко, пусть пропадает, лишь бы сохранить другое, главное... И вот выражение растерянности покинуло лица мужчин, уступило место злобе, ожесточению и упорству. Тогда женщины поняли, что все обошлось, что на этот раз мужчины выдержат. И они спросили: что же теперь делать? И мужчины ответили: не знаем. Но это было не страшно, женщины поняли, что это не страшно, и дети тоже поняли, что это не страшно. Женщины и дети знали твердо: нет такой беды, которую нельзя было бы стерпеть, лишь бы она не сломила мужчин”.

Нет, женщины не думают о том, что правительство поможет, выдаст кукурузу на посев и на прокорм. Они, затаив дыхание, ждут того счастливого момента, когда "выражение растерянности покинет лица мужчин, уступит место злобе, ожесточению и упорству”

И мужчины берут на себя ответственность. И не важно, что мужчины не знают, что делать. Они придумают. Они спасут и женщин, и детей, и себя, лишь бы только прошла растерянность.

Замечу, что после того как Толстовская статья вышла в Америке, из-за океана пришла помощь. "В Соединенных Штатах Америки также был организован сбор средств, деятельное участие в нем принимала переводчица Изабелла Хэпгуд. 19 ноября Толстой сообщил В. В. Рахманову, что из Америки отправлены в Россию семь пароходов, груженных кукурузой. 13 (25) января 1892 г. Мак Рив, секретарь Комитета мировой торговли штата Миннесота, сообщал Толстому об организации среди мукомолов Америки сбора пожертвований мукой.” (Примечание к статье)

Наверно, и эти самые оклахомские мужчины отрывали от себя и от своих семей кукурузу и муку, чтобы послать ее в Россию, потому что они хорошо знали, что такое голод.

И вот этот безумный колорадский сварщик - наследник описанных Стейнбеком оклахомских мужчин, а Николай - наследник, тех самых "мужичков из Ефремовского уезда”.

Почему так получилось? Кто в этом виноват? Звягинцев на эти вопросы не отвечает. Просто так есть. Просто единственный ответ на любую беду - выпить водки бутылок пять, как Николай и поступает, узнав о смерти жены. И нет других ответов.

 Вот только мэр Прибрежного - ни разу не наследник той администрации и царя-батюшки, которые выдавали пудами хлеб голодающим крестьянам. Такой не только не выдаст свой хлеб, он еще и чужой отнимет. И отнимает, правда не хлеб, а дом. Зачем ему этот дом? - спрашивает Быков, - Рядом места полно, да строй ты эту церковь где хочешь, какая разница? А разница есть, и она непреодолима.

Чтобы церковь для вас что-то значила - помогала или мешала - надо верить в Бога. Пускай плохо, криво, как это было у Блока? "Грешить бесстыдно, непробудно, / Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, / Пройти сторонкой в божий храм”. Но ведь прийти.

А если не верить, то церковь, конечно, влиятельная организация, но только одна из многих. ФСБ вон тоже организация влиятельная. Даже покруче будет.

Так вот мэр - этот мерзейший человек, вор, убийца, у которого руки по локоть в крови, он верит. Когда его прижимает к стенке московский адвокат и начинает ему перечислять свои требования и говорит: во-первых, выпустить Николая из кутузки. 
- Ладно, - говорит мэр, - отпустим. 
- Во-вторых оставить ему его дом. 
- И мэр спокойно твердо отвечает: 
- Это невозможно. 
- А я думал для вас ничего невозможного здесь нет... 
- Почти ничего. Но это невозможно.

И Дмитрий понимает - это грань, которую мэр не перейдет. Даже если будет погибать. Почему? Он этот сраный участок земли обещал местному церковному иерарху. Но в том-то и дело, что он его не самому сановитому священнику обещал - это его личный дар Богу. А это уже не "здесь”, а "там”, и этот беспринципный мэр ничего изменить не волен. Вот просто "не могу”. Тогда Дмитрий уступает и говорит о размерах компенсации: 
- Неужели у вас нет трех с половиной миллионов? 
На что мэр легко соглашается. 
- Это найду.

Деньги найду, а дом должен быть снесен. Не для себя. Это трансцендентная ставка.

Чтобы так себя вести в Бога надо верить. И тогда понятно, почему этот мэр все время ездит к архиерею, почему он его выслушивает, и почему наконец получив от иерарха нагоняй за плохую работу: "Каждый должен проявлять свою силу на том участке, где поставлен. А всякая власть от Бога”, - мэр вдруг успокаивается. И ломает московского гостя об колено. Не убивает, а именно ломает. Ломает банально - страхом смерти, и не его смерти.

Когда Дмитрий, скрученный братками, стоит на коленях перед мэром, тот поднимает пистолет и говорит: "Может хочешь дочке передать пару слов?"

Дмитрий понимает: если они его сейчас не убьют, то дочь его всегда будет в опасности - всегда. Эти люди ни перед чем не остановятся. На что этот мэр может пойти, Дмитрий лучше всех знает - не зря же он на него компромат собирал.

И Дмитрий - а он-то в Бога не верит, он так и говорит: "Я верю в факты, я адвокат” - бросает дело, предает друга. Это его взяли за его "фаберже”, как они с Николаем весело шутили про мэра.

Мэр стреляет в сторону и уезжает с братками. Дмитрий ему больше нестрашен и неинтересен.

Последняя сцена, в которой мы видим Дмитрия, - в поезде. Он стоит перед окном в коридоре. А по проходу идет девочка с косичками, вероятно, ровесница его дочери. И Дмитрий смотрит на нее, отворачивается и трудно сглатывает слюну.

У Дмитрия его "фаберже” - не компромат, а дочь. И у него нет трансцендентной санкции, а у мэра она есть - он ее получил через архиерея, но архиерей - это только передаточное звено. Мэр верит в Бога, и потому эта санкция работает.

 В 90-е годы в моей довольно-таки путаной жизни был короткий, но весьма драматический эпизод, когда мне, как и всем кто в те годы пытался заниматься бизнесом, случилось столкнуться с братками. И меня тогда очень удивило их крайне серьезное отношение не только к церкви, к обрядовой части религии, но к вере. Они, конечно, не были глубоко эрудированы в вопросах теологии. Их отношение к религии было весьма прагматическим. Но тогда я понял, что вера дает им какую-то мрачную силу. Наверно, это плохая сила. Наверно, вера должна вести человека к добру. Наверно. Но сила была. И в ней была трансцендентная составляющая. 

Дмитрий Быков, как и многие говорившие о Лефиафане, видит в отношении сильных мира сего к религии одно только лицемерие. Правда в том, что это не только лицемерие.

Кажется, никто из рецензентов не вслушался в слова архиерея, звучащие в последних кадрах фильма, не принял их всерьез. А ведь он говорит буквально следующее: всякая власть от Бога, потому что власть - это сила, бессильная власть властью быть не может. А единственный источник настоящей силы - это Бог, потому что Бог - это истина.

Можно смеяться над этими поповскими штучками, называть их мракобесием, ну и т. д. Но "Лефиафан” показывает буквально на пальцах, что все именно так и есть: источник силы - вера в Бога.

"Говорю вам, если бы у вас была вера хоть с горчичное зерно и если бы вы сказали этой горе: "Передвинься оттуда сюда”, она бы передвинулась. И не было бы для вас ничего невозможного”. Св. Евангелие от Матфея 17:20. .

Можно ли быть сильным, не имея веры хоть на ползернышка, хоть на осьмушку? Можно. Но для этого нужно сначала научиться быть, а уже потом все остальное. То есть быть сильным без веры труднее несравнимо. И людей на такое способных очень мало. И требовать это от каждого просто нельзя.

Так что же тогда получается? А получается, что сила есть у архиерея, у отца Василия, который говорит Николаю об Иове, а потом идет кормить свиней хлебом, у этого бесчеловечного, страшного мэра. Если угодно они и есть положительные герои "Левиафана”.

Мэр несправедлив? У него нет совести? А мир вообще несправедлив и справедливости в имманентном мире просто нет. Это замечательно показал Иван Карамазов. Дело не в том что мир абсурден, а человек смертен. Дело в том, что он другим быть и не может.

И это не "глобальная метафизика”, как иронически замечает Быков - это самая обычная, даже обыденная жизнь человека.

 Дмитрий Быков недоумевает: почему Лиля "бросается в койку” к Дмитрию? И отвечает "оно, конечно, пьяная женщина за себя не отвечает”.

Не все так просто. Лиля "бросается в койку” к Дмитрию, когда Николая забирают в кутузку. Забирают на ровном месте, безо всяких причин и объяснений. Она только что потеряла дом. У нее просто ничего нет. Она смотрит на Дмитрия, как смотрели на своих мужей стейнбековские женщины. Она ищет опору.

Ей кажется, что у Дмитрия сила есть. И он ее этим притягивает. На пикнике она почти демонстративно ложится под Дмитрия чуть ли не на глазах у мужа. Это отчаянье и это месть, это наказание Николаю за его слабость. А после мордобоя, Лиля с Дмитрием уезжают вдвоем к нему в гостиницу.

А там в ответ на вопрос Дмитрия: "Поедешь со мной в Москву?”, она спрашивает его: "Ты в Бога веришь?” А он ей повторяет: "Я адвокат, я верю в факты”.

И она понимает: он тоже не верит, как и Николай не верит. Значит и у него нет настоящей силы. Значит ее никто не защитит.

А последней каплей становится открытая ненависть пасынка Ромки - сына Николая, который обвиняет ее во всем том ужасе, который накатывает и на него. А Николай не может ее защитить даже от собственного сына. У нее больше нет опоры. И она падает. Буквально. С обрыва. В море.

Левиафан у Звягинцева - это, конечно, не народ, и даже не власть, хотя отсылка к Гоббсу, безусловно, есть. Но власть - безобразна, власть - отвратительна, а Левиафан - прекрасен. Левиафан - это сила, сила Бога. И не случайно именно Левиафана - ныряющего в бухте живого огромного кита - видит Лиля перед смертью. И уходит она к нему, под его защиту.

А живым остаются только левиафановы мертвые кости, белые, обветренные, сотни лет лежащие на берегу моря, сидя рядом с которыми плачет несчастный растерзанный Ромка - сирота, без отца, без матери, мальчик, чье будущее настолько тяжело, что вглядываться туда, не хочется.

 Еще раз не соглашусь с Гладильщиковым. Запад понимает. И кинокритики "Золотого глобуса” отлично понимают, о чем этот фильм. Он - о силе Бога. И если бы наша "патриотическая” критика и культурные министры не были такими зашоренными, они бы это тоже поняли, потому более русского фильма не бывает, более серьезный разговор о Боге придумать трудно.

И отвечал Господь Иову из бури, и сказал: 
"Препояшь твои чресла, стань, как муж; 
Я буду спрашивать, а ты отвечай!

Желаешь ли ничтожить Мой суд, 
Меня обвинить, чтоб оправдать себя? 
Подобна ли Божьей твоя длань 
и можешь ли громами гласить, как Бог?

Так укрась же величием и славой себя, 
в благолепие и блистание облекись, 
излей ярость гнева твоего, 
воззри на всех гордых и смири их! 
Воззри на всех гордых и унизь их

и придави злых к земле, 
всех их совокупно зарой во прах 
и лица их мраком завесь! 
Тогда и Я похвалю тебя, 
что твоею десницею ты храним!” 
Книга Иов. Гл. 40. пер. С, Аверинцева.

 

"Твоею десницею ты храним”. Только так.

Иллюстрация. Вильям Блейк. Бегемот и Левиафан
.

3028 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Государыня рыбка

О ЧЕМ РАССКАЖЕТ И КОГО СБОРЕТ «ЛЕВИАФАН» ЗВЯГИНЦЕВА?

текст: Василий Корецкий

Detailed_picture(c) «Нон-Стоп Продакшн»


http://www.colta.ru/articles/cinema/5963

Слив «Левиафана» в торренты, случившийся одновременно с вручением фильму «Золотого глобуса», снял негласное табу на предпремьерное обсуждение фильма российской критикой и сочувствующими зрителями (обсуждение, невозможное без спойлера, фактически уничтожающего весь драматургический механизм картины). Характер этой полемики еще раз доказывает важность «Левиафана» как культурного, а не только политического феномена. Оказалось, что вопросы, вызываемые фильмом Звягинцева, касаются как российской жизни, так и российского восприятия кино. Например, выясняется, что часть зрителей, прохладно принявших фильм, кажется, и вовсе не досмотрела его до финала (в частности, Дмитрий Быков, так и не понявший, что именно собирается строить на отобранной у героя земле злой градоначальник, -- а ведь именно силуэт этого здания, а вовсе не ежедневные водка, мат и тоска, и является главным содержанием всего фильма, ради него все и затеяно!). Другие упреки Звягинцеву вызывают подозрения в том, что соцреализм неистребимо и навсегда поселился в голове российского зрителя всех поколений: тут неправдоподобность истории и нежизненность диалогов (надеемся, изобразительное искусство эти критики также оценивают исключительно в категориях «похоже/непохоже»), некультурная вульгарность некоторых режиссерских ходов или, напротив, чрезмерное украшательство, живописность мизансцен -- и даже отсутствие надежды на искупление (возможно, тут поможет хотя бы беглое знакомство с Брехтом). Ну и обычное обвинение Звягинцева в манипуляции библейским материалом (на него режиссер отвечает здесь).

Подобные упреки -- безусловно, основанные на объективных свойствах фильма, -- кажется, ставят саму картину в положение колосса, слишком необъятного для того, чтобы увидеть его целиком, а не как дискретный набор красот и изъянов, кожи и суставов, истин и метафор. Историю автослесаря, изгнанного из родового дома свиноподобным градоначальником и циничным архиереем, а после -- преданного женой и по случаю посаженного в тюрьму, часто трактуют как историю столкновения личности с левиафаном российского государства. Но эта очевидная трактовка -- конформистская инверсия. Нет, не морское чудище становится у Звягинцева метафорой российской государственности. Все страшнее -- тут Россия становится метафорой Левиафана. Ведь не Иов в разговоре с Богом копирует противостояние русского автослесаря с губернатором, но пьяный губернатор, заявляясь к холопу, говорит практически словами Иеговы, отвечающего праведнику, который чё-то задает слишком много вопросов. Вот, собственно, и ответ на вечное томление славянофилов и министра Мединского по поводу мировой миссии России: по Звягинцеву, снявшему фильм-бестиарий, выходит, что РФ, как и всякая тварь, создана в назидание человеку, как наглядный пример того, как оно все под небом устроено.

file.jpg(c) «Нон-Стоп Продакшн»

Звягинцев практически за руку подводит зрителя к этой мысли -- и этот настойчивый guidance может очень раздражать. Но условный «критик» -- не тот, кому протягивает свою руку режиссер. Звягинцев делает все возможное -- и многое недопустимое в «хорошем кино», -- чтобы донести эту сложную метафорическую конструкцию до условного «простого зрителя», идет на все, чтобы фильм был удобоваримым. Он одновременно пытается сделать фильм слепком российской фактуры -- и абстрагироваться от нее (из всех российских ландшафтов он выбирает самый неземной, стерильный, лишенный любых примет русскости). Он не стесняется сентиментальных, предсказуемых, берущих за душу ходов -- и при этом в других случаях проявляет крайнюю деликатность, оставляя за кадром все сцены секса и насилия (в данном случае совершенно не важно, чем вызвана такая осторожность -- желанием получить либеральный прокатный рейтинг или пониманием избыточной, часто разрушительной для истории, изобразительности кинематографа). Он расставляет по фильму кадры-маячки, сигнализирующие о знакомстве с условным фестивальным, интернациональным контекстом (например, статичная сцена работающего конвейера на рыбзаводе, одновременно служащая и отточием а-ля Одзу, и реверансом в сторону производственного реализма).

Слишком пристальный взгляд видит в этом сочетании разнородных элементов эклектику, грубый расчет и даже известную надсадность. «Левиафан» действительно выглядит не как фильм-организм, но как фильм-артефакт. Но ведь это кино является описанием механизма -- и потому само оказывается схемой, чертежом. Механистическая (стимул -- реакция, стимул -- реакция) логика повествования тут -- это просто голая аристотелевская схема драмы, по сути -- схема саспенса, в котором долгие ожидания зрителей обманываются финальным сюжетным твистом. Именно этот финальный поворот, а вовсе не натуралистическое изображение ужасов российской жизни, и есть главная цель всей этой цепочки несчастий, безответных вопросов и тяжеловесных метафор; впрочем, местами «Левиафан» кажется блестящей сатирой -- чего, к примеру, стоит вот этот кадр, за пару секунд сообщающий все, что нужно знать о народной российской духовности:

file.jpg(c) «Нон-Стоп Продакшн»

Подводя аудиторию к другому -- последнему, самому важному, меняющему всю логику нарратива -- кадру, Звягинцев и сам следует иезуитской логике той системы, которую описывает. Цель оправдывает средства -- в том числе и художественные. Отсюда в фильме все эти оскорбляющие взгляд high-browкритиков постскриптумы избыточной сентиментальности: скажем, мальчуган, бегущий за машиной следователей, которая увозит отца, или наезд камеры на семейные фотографии в Доме (мы уже, в принципе, и так знаем о том, что эта изба помнит три поколения). Отсюда и редукция актеров до функций-типажей: взятый режиссером масштаб и выбранная точка зрения не предполагают слишком уж тщательного анализа мотивов и чувств потерпевших. Звягинцев показывает работу системы -- и дискурс системы как раз отлично проработан в «Левиафане». Кафкианская скороговорка судейских, монологи градоначальника, финальная фарисейская проповедь, наконец. Этой системе противопоставляется другая, цивилизованно-либеральная, «американская» идеология, которой юрист, герой Вдовиченкова, нахватался в столицах, -- и не случайно его слова слышатся как трансляция, как наспех выученная роль. В диалогах фильма не следует искать жизнеподобия: они -- чистая диалектика трагедии.

Звягинцев вообще последовательно дистанцируется от злободневности. Локальную несправедливость он вписывает в бесконечный исторический ряд. Безжизненный и оттого условный, как сценическое пространство, северный ландшафт в фильме отмечен, словно зарубками, останками предыдущих левиафанов: полуразрушенное здание старой церкви (Российская империя), полусгнившие корпуса лодок (СССР), контуры которых очевидно рифмуются со скелетом кита (видимо, это Бог, все-таки умерший от проклятых русских вопросов). Примерно так же, уходя от локальной сиюминутности, поступал и социальный реалист Цзя Чжанке, превращая героев «Прикосновения греха» из персонажей криминальной хроники в героев костюмно-исторической драмы, продолжающейся столетиями. Назвать «Левиафан» антипутинским значит измельчить высказывание режиссера, замахнувшегося, говоря словами его персонажей, на «долгую историческую дистанцию». В конце концов, главный вопрос фильма -- вопрос о допустимости человеческих жертвоприношений, -- может быть, и не стоял для далеких авторов Ветхого Завета, но в Новое время -- для Достоевского в 1879-м или для Штрауба и Юйе сто лет спустя -- он очень актуален. И, как пророчат антиутопии вроде «Голодных игр», будет наверняка актуален и в «недалеком будущем».

file.jpg(c) «Нон-Стоп Продакшн»

Адресат этого жертвоприношения, та верховная инстанция, именем которой творится земная несправедливость, -- вот настоящий герой «Левиафана». Это не Бог, а скорее его Закон -- неписаный, никем не соблюдаемый, фактически отсутствующий. В него никто не верит -- но все действуют так, как будто он еще существует. Кажется, что лишь этот Закон -- причина того, что жизненные пути священника, градоначальника, автослесаря -- да всех героев фильма, по сути представляющего собой российский микрокосмос, -- пересеклись на клочке бесплодной земли с видом на холодную реку. Кажется, только творимое этим Законом насилие -- давно уже не сакральное, а обычная уголовщина -- и держит этих людей вместе. Да почему «этих»? Просто людей.

1075 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Арсений Гончуков https://www.facebook.com/arsenyigonchukov/posts/788284444553808?fref=nf

"Левиафан", безусловно, грандиозный фильм. Сняв его, Звягинцев, на мой взгляд, прочно встает в ряд таких режиссеров, как Герман, Балабанов, Тарковский. И мне кажется, эта картина войдет в историю как главный фильм и нулевых, и десятых. Картин подобного масштаба осмысления, глубины метафоры у нас попросту нет, в нашем времени, о нашем времени. Это такой "Груз 200" про нулевые и десятые. Огромная честная и величественная фреска. Очень скупо нарисованная Кричманом, без единой затянутости в каком бы то ни было кадре, лаконичная, перфекционистская, точная - я посмотрел фильм на одном дыхании. Однако более всего потрясли именно актерские работы, они блистательны настолько, и так, что работы в таких фильмах становятся лучшими работами артистов в кино. Актерские работы в фильме - настоящее режиссерское чудо и в русской режиссуре - эталон. Ни единой фальшивой ноты, при том, что у нас фальшивят целыми фильмами и, что самое печальное, этот фальшак мало кто различает и замечает. Но у Звягинцева актерские работы не просто европейского уровня, а мирового. А это, к слову, и есть режиссура. Да. Есть маленькое "но" у меня. С одной стороны мне жаль тех, кто окончательно за последний год ебанулся и рассматривает фильм с точки зрения политической конъюнктуры и выискивает в фильме "фестивальное", "либеральное" и вот это все. Таких откровенно жаль. С другой стороны, многие вещи мы не можем понять, в силу личной оптики, стишки Пушкина тоже современники недолюбливали, нет пророка в своем отечестве. Люди будто не кино посмотрели, а статус у модного политолога прочли, и все, пошла голова по швам. Мне неведомо, зачем понадобилось умному и тонкому Звягинцеву так точно копировать патриарха, и зачем он сделал так, что его герой пьет водку из горла одну за другой, слишком по-русски, на экспорт, слишком. Или упоминание, косвенное, про Пусси. Хотя, впрочем, хотелось бы спросить, а кто не пил из горла водку? Стаканами? Я - пил, из горла, помню, две бутылки и сразу в реанимацию. Это - нормально. Не знаю, зачем это надо было режиссеру, но мне не хочется верить, что это фестивальная конъюнктура. Да, снимать кино про свое время - на мой взгляд, большая ошибка творца. Но опять же... Вот честно, здесь у меня нет однозначной позиции и мнения. И я бы предостерег торопливо, с визгом и улюлюканьем, потными пальчиками щипать и тыкать в авторов фильма, так как у этой вещи временной масштаб совершенно иной. И уж тем более, эти детали, которые напрягают нас, современников, не отменяют величие метафоры, которую раскрывает фильм. Не знаю, там много, но то, что на месте некогда счастливой и красивой семьи вырастает могильная плита храма-новодела - за эту пронзительную, страшную, и новую правду - можно простить очень многое. Это гораздо более по-русски, чем пить водку из горла. И это по-настоящему жутко, исторически - жутко. И за эту боль и этот голос - спасибо.

451 words

In reply to Евгений Волков

Показания свидетеля

by Евгений Волков -

Показания свидетеля:

Владимир Киевский https://www.facebook.com/slava.rabinovich.9/posts/815643245163658?comment_id=815730335154949&offset=0&total_comments=27

Редко что комментирую, так как херню всякую не стоит обсуждать, а в темах затрагивающих душу постоянно срываюсь на мат.Постараюсь сдержаться, если что отредактирую. Посмотрел "Левиафан", только что. Это даже не кино, а реальная жизнь. Но только она слишком ;

Сейчас думаете скажу жесткая и не совсем правдивая.

А вот и нет, эта история даже слишком мягкая и такая, рафинированная. Вот вам немного историй примерно из тех мест (я оттуда родом).

Вытаскиваешь взглядом из толпы трех мужиков, в лучшем случае двое это сидельцы (которые когда то освободились но так и не смогли уехать на «большую землю» по разным причинам) и один местный абориген, не успевший ещё определиться на зону, опять же по разным причинам. А в худшем (обычно) случае, все трое уже топтали тайгу в прошлом. Так вот из этих троих, опять же в лучшем случае двое наркоманы ( причем самые грязные, которые варят «химку на кухне из такого говна, что воняет не на всю квартиру, а на весь дом), а один выпивоха. В худшем все трое нарики. Как вам зарисовка? А вы не видели никогда нарика, который варил «кашу», засох, упал лицом в кастрюлю, сварился и умер. А я видел.

Еще одна зарисовка. Девушек (женщин) с тех мест, если они умудрились не уподобиться первым персонажам, при встрече с более менее опрятным здоровым мужчиной, к концу вечера не будет интересовать как близко вы знаете, дружите или в каких родственных связях состоите с её мужем. Они секса не видят годами ( так что чистое здоровье)

А вот картина, освобождается (откидывается) жулик с зоны и видит как чел, освободившийся за пол года до него стал звездой местного масщтаба, со всеми атрибутами ( машины, золото, и т. д. БРИГАДа), бизнес у него он тормозит Белазы, сливает с них по беспределу, топливо и продает на заправки и даже на предприятие, которому принадлежат эти Белазы. Но за полгода размяк «бизнесмен», перестал быть голодным, бдительным и Жулик устраивает «Гарлем», собрав таких же голодных и не так давно откинувшихся, убивает основных из банды «бизнесмена».Убивает не совсем красиво, из обреза в лицо или кухонным ножом раз тридцать ( он по другому не умеет).Теперь он продает топливо.

Так вот смены этих жуликов с периодичностью в полгода- год , я наблюдаю больше двадцати лет на своей малой родине.

Или вот история, заходишь в бильярдную, все столы заняты, все отдыхают, а хозяева , три брата ( редкие для этих мест персонажи, пытающиеся относительно честно зарабатывать на жизнь) сидят с ружьями и им повезло что их трое, могут отбиться, они реально периодически отстреливаются. В последний приезд, год назад (родители всё никак не могут покинуть РОДИНУ), встретил в этой бильярдной пару дитятей, для которых я по молодости был царь, просились забрать с собой, за пять сотен в месяц, готовы были на всё что угодно (делать красиво и не красиво). И надо же, этим летом я встретил одного из этих упырей в Луганске. ОН нас русских приехал защищать.............

Из моих одноклассников, друзей по спорту и жизни, той молодой, из тех кто не смог вырваться из этого болота, осталось пару человек по определению ---ЧЕЛОВЕК. Остальные либо закопаны, ( тайга большая) либо заколоты (шприцов много), либо сидят ( население зон больше чем население региона). Вторую категорию я не беру, это как другой вид. (Мэры, мусора, прокуроры, судьи, чиновники разного пошиба.) Друзьями их не считаю и надо же какие они все живучие.

Я к чему всё это пишу, вы представляете , какая там безнадёга, будущего у людей просто нет и как в этом фильме есть вторая категория людей. Мэры, мусора, прокуроры, судьи, чиновники разного пошиба. Они посреди этого без исхода , на меринах и лексусах ездят по бездорожью, в туфлях ( из крокодила) ходят по грязи, в домах лопающихся от барахла живут жрут--жрут и живут. Для них заработать, это значит освоить (спиз_ить) до конца календарного года, а то в следующем году финансирование уменьшат или отмазать утырка от зоны (статья не имеет значения, главное наличие КЭШа и отсутствие резонанса) или разрывать на запчасти город, область, страну, короче --Вверенную территорию.

6 ч. · Нравится · 22

Владимир Киевский https://www.facebook.com/slava.rabinovich.9/posts/815643245163658?comment_id=815730658488250&offset=0&total_comments=27

Так что господа хорошие, осуждающие фильм за не слишком красивую, Россию , скажите спасибо Звягинцеву, что показал её в серых, а не чёрных красках, иначе весь мир подумал бы что это фильм ужасов и не оценил бы его и спасибо актерам---браво.

А чем отличается история фильма от истории с Ходорковским ( я не являюсь его поклонником), просто другая проекция и масштаб а суть та же, можно только фон менять, Север, Сибирь, Москва, Питер,,Украина, Киев, и т. д.

Короче приезжаешь в любой город и там свой "Левиафан" и что самое страшное они уже ничего не бояться (кроме вышестоящего руководства) и все моральные ориентиры у них просто выдраны из головы. И ни что их не остановит ( только не говорите про закон, конституцию, кодекс.--- в данном случаю сознательно пишу с маленькой буквы) кроме как страх потерять свою никчемную жизнь, не абстрактно, а СИЮМИНУТНО под дулом автомата, тут они вспоминают про мораль, человеческие ценности, про все равны перед законом и богом, а нет. Перед богом сначала. Я это понял летом в Луганске.

Вот что страшно, невозможность наведения хоть какой то справедливости без нарушения ЗАКОНА.

И вот это, как вам . Скажи теперь что ОН не фраер. http://www.znak.com/moscow/articles/16-01-12-00/103433.html 

Согласен на все сто :

Российское руководство, они почти все мульти-миллиардеры, и уж точно все миллиардеры, причём долларовые, и не при помощи заработанных, а при помощи украденных денег. Но при этом инстинкта самосохранения -- ноль. Преступно-агрессивные и преступно-безответственные экономические, финансовые, политические и юридические дегенераты

923 words

In reply to Евгений Волков

Арабески смерти

by Евгений Волков -

Арабески смерти

Колонки

История идей http://gefter.ru/archive/14063

 20.01.2015 
varskaya.jpg

Ирина Чечель

Кандидат исторических наук, руководитель образовательных программ Фонда эффективной политики, шеф-редактор интернет-журнала «Гефтер».

Вообще говоря, «Левиафан» -- фильм о необратимости русской власти, создающей ситуацию разрыва судеб и питающей этой сомнительной доблестью свои представления о «силе». Трудно сказать при этом, о России ли он.

Все эти скалы, мерно набегающие волны, все эти суровые виды -- словно вздымающаяся и дышащая плоть на миг оглохшего Левиафана. Он затих, изумился чему-то и непривычно нем -- и все же все в мире питается ритмикой грузных его движений, неторопливых поворотов и выдохов. Вы погружены в мифологический мир с начала до конца. В нем нечего искать справедливости или возмездия и нечего думать о правде: это мир блудного сына, питающегося со свиньями там, где священник (или даже несколько подзабывший историю Иова остроглазый левит) выращивает свиней. В нем все виновны, каждый по-своему, все несколько навеселе или не знают, что делать с собой и окружающими, все сталкиваются с проблемами, которых не в состоянии разрешить (кроме, пожалуй, губернатора и владыки, но и тот и другой -- лишь функции всевластия, а не власти).

Власть принадлежит сильным, а силен нарушающий, нет, не табу, а неприкосновенность чужой свободы. Все лезут не в свои дела, все осуждающе оценивают других по наихудшему стандарту -- виновности и якобы изначального цинизма, состоявшейся, безусловной, как приговор, утраты иллюзий. Эта операция -- реализация власти, не видящей другого в упор, подтягивающей его под свои приоритеты и импульсы.

Весь фильм буквально напичкан приговорами себе и другим, по худшему сценарию «окончательного решения». Приговор на приговоре, суд на суде... Повседневная их жизнь -- непрекращающаяся тяжба за главенство в той или другой борьбе и/или на всеобщем суде. И все в них сильны. И все несчастны, проигрывая и побеждая. Почему? Никто из них не знает, что делать с собой. И все толкутся на молчаливой, как растянувшаяся рукопашная, толкучке неистовых желаний, то власти, то женщины, то давно уже невозможного (в ситуации искусственно, т.е. насилием, созданной властью «необратимости») возвращения свободы.

Никто не говорит друг с другом -- только «делает предложения», одно хлеще другого. Попытки разговора, как правило, оборачиваются тем или другим коммерческим или сексуальным «предложением». И всеобщая трагедия -- уже здесь, до всего случившегося. Они в принципе не говорят. Да и о чем? Это мир утраченных иллюзий -- некоторый ад, в котором все о всех «решено», приговор уже вынесен, нечего ждать, но еще можно заслышать крики других, чего там...

Внутри этого ада не может не появиться не только власть (способ овладения другими, как бездушными сволочами или, как это затравленно выкрикивается, «насекомыми», никак не людьми), но и всевластие -- символ нарушения всех границ, но не акторами, не героями, не действующими лицами, а некой безличной властью как олицетворением природы России и на сей раз -- на мгновение? -- русским Левиафаном. Ни владыка, ни губернатор «почти» не принадлежат себе -- они «обеспечивают» соблюдение баланса между властью (способ универсального общения в городе: «свел в гроб двух жен!», «заткнись, женщина!» и проч. -- в целом, выход за пределы собственной компетенции) и всевластием как апелляцией к якобы необходимому (надо убивать губернатору, надо соблюдать пиетет перед сильной властью местному владыке), вызывающему, в свою очередь, необратимое: уничтожение посягнувших на власть, то есть всех, поскольку подавляющее большинство в городе так и «бытийствует», сдавленно доказывая всем и каждому, что оно, де, «Им живет и движется» (есть о чем поспорить!).

Все они -- чуть не библейские герои: с горя заблудившая Сусанна, сорвавшийся с петли Аман, решивший подзаработать адвокатом Иуда или кто-то там еще... Все они уже прошли через суд, обвинение и раскаяние, но никакое возмездие им не грозит -- разве что месть то одного, то другого, то третьего из окрестных компатриотов.

Власть в данном случае -- инструмент мести -- и мести личной, не более того.

Сила, здесь не раз превозносимая, -- это попытка ввести в берега чересчур многих «властвующих субъектов», каждый из которых -- только «сам за себя», как, впрочем, «сама за себя» и власть.

Общность «раскроена», раздавлена, полностью разрушена.

В городском социальном срезе ничто не сцеплено, не сцементировано ни авторитарной властью, ни тем более властью тоталитарной...

Итак, власть губернатора -- никак не личная власть, а личная месть. Ее некому передать, ей некому подчиниться (если не применены эксцессы насилия), она не включена ни в одну «вертикальную» иерархию и строится на постоянно обновляемых «горизонтальных» связях. Такой губернатор-парвеню сам ездит на разборки, сам приезжает глянуть приглянувшееся семейное гнездышко. Все сам, поговорить не с кем... Личная месть -- никак не власть, она принципиально однократна, социальной эволюции на ней не построишь.

Тем не менее, именно она -- выражение точки экстатического, но и грозного, соединения власти и всевластия, оборачивающегося у Звягинцева бесправием библейского, а отнюдь не русского, «маленького человека». Этот человечишка верещит и плачет, как ребенок малый, он пускает нюни и «ничего не понимает», тогда как страж порядка задушевен, утешает его «по-человечески» (с): повинную!

Таков апофеоз власти, которой нечего терять, но и нечего искать. Она блистательно состоялась -- что ж, еще один, двое или трое, а ребенка и «государство защитит» (с).

Как бы то ни было, местной городской власти только и нужно, что показать себя: «продемонстрировать власть», а не быть властью. И здесь-то режиссером слой за слоем смываются, сносятся все границы между властью и всевластием. Власть, демонстрирующая «всевластие», не склонна оправдывать, она исключительно обвиняет. Но Звягинцев призывает обращать внимание на другое: всевластие всегда заточено на погром индивида, а не общности, не семьи, не какого-никакого комьюнити. Всевластие противопоставлено самой возможности и реальности жизни в общности с кем бы то ни было.

Отсюда идет и имплицитная идея сценария: дружба или любовь -- залог приближения политической, психологической либо физической смерти. Смерть неожиданно выступает наказанием за общность, как если бы до человеческого суда суд вершило мироздание, природа, выталкивающая человека в непоправимое одиночество пути...

Левиафан знает толк в смерти, но опять-таки не он вершит суд.

Всякий суд в городе, как ни странно, -- намек на бессмертие. Постановка вопроса чуть не такова: с тобой можно все (как, все???), поскольку потеря близких, да и смерть -- только преддверие большего, не конец. Ты призван совпасть со своим одиночеством, чтобы... владеть миром, но только миром блудного сына.

Что с того, что забава, да и мелкая страстишка Левиафана -- наделять тебя извечной горестью одиночества. Коль скоро пока еще нераскаянное одиночество блудного сына -- уже проникновение во власть, пока безотчетное, мутноватое, как общие алкогольные пары, воспоминание ни о чем другом -- о власти?

И это притом, что историческое чувство Звягинцева в «Левиафане» выражает себя на редкость однообразно -- в формах воспоминания исключительно о войне [1] и об утраченной (как водится у блудного сына!) советской власти [2]. И то и другое всякий раз напрямую выводимо им на идею смерти (ушедшие родственники и предавший друг, с одной стороны, и выстрелы в генсеков -- с другой). Таким образом, зрителю дается легкая подсказка. Суд осуществляется не только над настоящим, но и над прошлым!

Все обладают тиранической, насилующей властью над другими, и все отрицают власть других, но все же хотят власти иного порядка -- над жизнью и смертью. Точнее, над жизнью, обращенной в смерть. Выстрелы в прошлое -- только часть этого, точно так же превращение суда в освирепевшую Фортуну или жены и мачехи -- в проститутку. Их ведущий лейтмотив -- не просто решение за других, а решение, остается ли он/она каким-то боком в «нашей жизни».

Между тем для Звягинцева суд всегда идентичен со смертью, более того, городской взаимный суд должен нести нравственную или физическую смерть. Но, опять-таки, этот «суд» фиксируется где-то на другом, метафизическом уровне -- Богом, мирозданием, природой. С одной стороны, «начало» мира и его «конец» сливаются -- символически сведены Звягинцевым воедино. В один из тех кипучих дней творения, где смерть и жизнь человеческие только планируются, а есть только стадии творения -- «и было утро, и была ночь». Неполноценный Адам -- еще наедине с творением. Но как-то «нехорошо человеку одному»... Однако есть у Звягинцева не только этот общечеловеческий, но и российский обертон, внутри которого смерть и жизнь существуют уже за гранью времен, после Страшного суда, длящегося в аду воспоминанием о жизни через постоянно возобновляемые, неминуемо требующие возобновления смерть и суд.

В целом судебный процесс над Николаем начинается чуть не в Библии, где смерть -- наказание за грех. Левиафан призван явиться немым хранителем бездонности, даже безликости мироздания -- фиксатором «безупречности» власти смерти, но понятой своеобразно. Коль скоро для блудного сына возвращение бессмертия и получение власти -- одно и то же, не имущий власти, свободно обращаемой к бессмертию (здесь: действительной, а не лицемерной «власти от Бога»), -- протагонист смерти или кандидат на смерть. Власть «смертников» становится конкурсом выживания потерявших «первородство» -- читай: взаимно убивающих. Их власть порождает, в том числе, и суд, в котором обвинены и осуждающие, и осужденные.

В конечном счете, в притче Звягинцева противопоставлены два мира --бессмертия и смерти, требующие, но не дающие окончательного ответа, «что почем»... Первородный Адам мятется между ними, русский Адам попеременно то сливается с органическим миром, то тщится на корню уничтожить мир людей, то ищет первородства, принадлежащего исключительно «всем».

И все же где-то на берегу сиротливо лежит подтверждение: а Левиафан-то тоже мертв...

 

Примечания

1. Фотографии на стене дома Николая.
2. Мишени -- портреты генсеков до Путина.

1426 words

In reply to Евгений Волков

Re: Арабески смерти

by Евгений Волков -

Olga Kochetkova

Анна, я увидела открытый финал. Сколько он просидит? Что будет с этим мэром? Что будет с сыном? Вариантов много. Я по крайней мере их увидела.

10 мин. · Отредактировано · Нравится

Евгений Волков

Финал закрытый, все вопросы про судьбы выживших бессмысленны, потому что не о том фильм. Единственный логичный вопрос зрителю: Неужели ты не понимаешь, что в таком мире ты точно не выживешь, как и никто из твоих близких? Неужели ты не понимаешь, что уже наполовину лежишь в гробу, как в чреве Левиафана? Ты оттуда собираешься выбираться или тебя уже можно отпеть окончательно? А что там с мэром будет, ясно и первоклашке... Как и с отцом и сыном...

https://www.facebook.com/olgakochetkova810/posts/779773648757758?comment_id=780228838712239&offset=0&total_comments=15

120 words

In reply to Евгений Волков

Всё давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное, or Learn, we are fun!

by Евгений Волков -

NovayaGazeta.ru


13-01-2015 14:27:00

Все давно сдохло, включая левиафана, -- вот что самое страшное

«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм года

Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы


«Левиафан». Кадр из фильма

*«Учись, мы смешные» -- англ.

Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы: в последнее время там побеждали картины много слабее и, так сказать, несвоевременнее. А во-вторых, его пиратским образом выложили в Сеть за месяц до российского показа, хотя отдельные счастливцы видели ее в Каннах, на «Кинотавре» и нескольких московских показах для избранных.

Александр Роднянский, один из продюсеров фильма, полагает, что его выложил в Сеть кто-то из отборщиков: честно говоря, на месте Роднянского и Мелькумова я бы только радовался.

В нынешних обстоятельствах шансы «Левиафана» на широкий российский прокат -- if any -- исчезающе малы, а так есть надежда, что его увидят хоть в тех же северных провинциях, в которых и о которых он снят. Конечно, такое красивое кино (оператор Михаил Кричман) надо смотреть на большом экране, но такая возможность будет явно не у всех, так что пиратам спасибо. Иногда мне даже кажется, что Роднянский с Мелькумовым всё поняли и сами растиражировали кино, которое в противном случае запросто могло остаться легендой, даже получив «Оскара». Ведь «Золотая пальмовая ветвь» за сценарий у него уже есть, а намеченная в октябре российская премьера отодвинулась на три месяца.

Как бы то ни было, я посмотрел самую титулованную, ожидаемую и качественную российскую картину последнего времени.

«Левиафан» -- мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живет, судят уже сейчас.

Он несколько созвучен -- бессознательно, потому что долго делался, -- раньше вышедшим «Майору» и «Дураку» Юрия Быкова или, допустим, «Жить» Сигарева, но сделан на порядок лучше: «Майор» и «Дурак» -- качественная кинопублицистика про коррупцию и раздолбайство, а «Левиафан» -- все-таки про страну и где-то даже про человечество. Фильм Сигарева -- интересный режиссерский опыт талантливого драматурга; «Левиафан» -- хорошее европейское кино, с лейтмотивами, образами, мощными актерами, точными диалогами и долгим послевкусием. Звягинцев -- пока единственный, кто отважился высказаться об отпадении России от Бога и о том, какую роль сыграла в этом официальная церковь, -- за одно это фильм можно было бы назвать выдающимся событием и отважным поступком, но отвагой, слава Богу, его достоинства не исчерпываются.


«Левиафан». Кадр из фильма

Это кино производит впечатление, да, и все-таки к этому впечатлению примешивается раздражение, в причинах которого поначалу не хочется разбираться. Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен -- и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен -- как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, -- внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, -- но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться -- спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ -- социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского -- мне пока никак не удается.

Для Тарковского он поверхностен, для социального кино -- обобщен и невнятен; этот грех был заметен уже в «Возвращении» (кстати, «Елена» в этом отношении кажется лучше, скромнее, проработаннее). Выстреливая по двум мишеням, Звягинцев по большому счету в обоих случаях промахивается.

Наверное, это не его вина. Наверное, настоящее кино о путинской России будет снято, когда этот период истории закончится, -- тогда отпадут цензурные ограничения, а многое увидится на расстоянии. Спасибо и за то, что есть, -- но вот беда: главная метафора картины досадно расплывается. Если Левиафан -- государство, то не государство же виновато в том, что эти люди «так живут», да и вообще не очень понятно, чем они лучше этого государства: почти все второстепенные герои с их фальшью, отсутствием морального стержня, корыстью, стукачеством и алкоголизмом идеально ему соответствуют. А если, как в книге Иова, речь о миропорядке вообще, о том, что мир и есть глобальная мясорубка, и обнаружить в жизни смысл так же невозможно, как уловить удою левиафана, -- не ясно, при чем тут, собственно, Россия и всякого рода конкретика.

Читайте также:

Андрей ЗВЯГИНЦЕВ: «Если бы мы заканчивали бунтом, зритель бы удовлетворенный вышел из зала»

Интервью режиссера «Левиафана» и рецензия на фильм киннобозревателя Ларисы Малюковой

Не думаю, что пересказ фабулы может сойти за спойлер. Мэр маленького северного города, известный, однако, масштабным воровством (столичный адвокат привозит ему папку компромата, и диалог адвоката с мэром почти дословно копирует разговор Бендера с Корейко), хочет срыть ухоженный домик главного героя, золоторукого автослесаря Николая, дабы построить на его месте что-то личное, своекорыстное -- не то резиденцию, не то совместную с иностранцами гостиницу (здесь тоже невнятица). Непонятно, правда, чем один кусок пустынного берега лучше любого другого: места полно, строй где хочешь; добро бы, он домик с верандой хотел отжать -- ан нет, он его эффектно разрушает ближе к финалу. Все равно что садиться на рельсы и говорить: «Подвинься», -- да уж ладно, поверим в эксклюзивность именно этого клочка неласковой северной земли.

Чем конкретно грешен мэр, что там в папочке -- нам даже не намекают: у нас ведь притча, универсальное высказывание. Мэра в колоритном -- даже гротескном -- исполнении Романа Мадянова приказано считать абсолютным злом; допустим. Такие же персонажи театра масок -- злобная прокурорша, брутальный начальник местной милиции, соглашательница-пиарщица (если она пиарщица, а то из единственной сцены совещания злодеев это опять же не ясно; опознал ее по слову «конструктив»).


«Левиафан». Кадр из фильма

Алексей Серебряков -- один из лучших актеров современной России -- героически пытается насытить роль живым содержанием, но, кажется, даже о библейском Иове мы знаем больше, чем о Николае. За что нам его любить, собственно, где тут пространство для любви и сострадания? Вот он говорит о местном гаишнике: монстр, мол, двух жен на тот свет спровадил, -- но не знаю уж, сознательное это совпадение или нет, сам-то он по факту тоже двух жен спровадил на тот свет, хотя в обоих случаях ни в чем не виноват. Просто это так выглядит со стороны. За что его сын Роман так люто ненавидит мачеху? Почему эта мачеха -- в хорошем, но опять же энигматичном исполнении Елены Лядовой, -- бросается в койку московского друга-адвоката, и это бы ладно, тут-то муж ничего не узнает, но она ведь еще и на пикнике голову теряет, отдается герою Вдовиченкова чуть ли не на глазах у пьяного супруга! Женщина с суровым северным опытом жизни, отлично представляющая характер мужа и его собутыльников, стремительно разрушает свою жизнь -- оно, конечно, пьяная баба себе не хозяйка, но, судя по легкости, с какой она опрокидывает рюмку, есть у нее некая толерантность к алкоголю? Самоубийство после примирения с мужем (а не после бегства любовника) еще менее поддается осмыслению: оно, конечно, если столько пить и драться -- не выдержит никакая психика, но вот она только было поняла, что мужу без нее полная погибель, вот она вроде бы и отдалась ему в погребе, -- а с утра вдруг осознала, что дальше так жить не может? Психологические выверты, конечно, всякие бывают, но когда их слишком много -- смысл начинает хромать; с чего вдруг мэр перестал бояться разоблачений адвоката? «Пробил» его по своим каналам? -- но папочка-то настоящая, он при нас ее просмотрел и не на шутку перепугался.

Разумеется, лицо нашей власти на всех этажах одинаково, это лицо наглое, и при малейших попытках сопротивления эта власть сначала дико пугается, а потом набирается прежнего хамства, как и было после Болотной. Но неужели для обретения прежней самоуверенности ей достаточно услышать пасторское слово?

Или тут какая-то тайная слабина адвоката, о которой нам не рассказали? Впрочем, за всеми этими частными вопросами скрывается один, куда более общий: неужели действительно власть виновата в том, что все герои картины друг друга ненавидят, адски пьют, ни во что не верят и все терпят? Ведь Николай и попытки сопротивления не делает: один раз за ружье схватился да на мента наорал; конечно, нынешняя Россия в самом деле бессильна и далеко зашла по пути разложения, -- но тогда где, собственно, левиафан? Может, его и нет давно: и не зря в картине периодически появляется огромный китовый скелет, словно отсылающий к мертвому морскому чудовищу в финале «Сладкой жизни»?


«Левиафан». Кадр из фильма

Все давно сдохло, включая левиафана, -- вот что самое страшное; но до этой констатации фильм Звягинцева, боюсь, недотягивает. Слишком в нем много чисто русского стремления понравиться: и упоминанием о Pussy Riot, и вечными штампами насчет русской провинциальной жизни;

нет слов, хороший экспортный продукт сейчас донельзя необходим деградирующему российскому кино, да вот с Николаем-то что делать? С адвокатом Дмитрием? С мэром? Мальчику Роману, хотя он и злой мальчик, здесь еще жить, -- а какая тут может быть жизнь, непонятно. Чтобы эта жизнь продолжалась и выруливала из болота, ее как минимум надо знать. Пока же российское кино делается на уровне ощущений -- и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.

Впрочем, адекватность тоже не последнее дело.

Автор: Дмитрий Быков

 

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/arts/66790.html

 

1514 words

In reply to Евгений Волков

Re: Всё давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное, or Learn, we are fun!

by Евгений Волков -
Владислав Богоевский, 12 января 2015 в 15:49
Уважаемому Дмитрию, не стоит удивляться непонятному сценарию. У нас все спецы и эксперты по провинции, народу и с/х не разу не выезжали за мкад. За исключением полетов на Гоа.
7
Любовь Бурова, 17 января 2015 в 10:38
После просмотра нового фильма Звягинцева «Левиафан» возникло ощущение, что я увидела слепок современного российского общества, в котором коррупционная государственная власть крепко переплелась с христианской церковью для обоюдной вольготной жизни в стране. 
Режиссёр мастерски показал методы, которые использует власть. Это насилие и оправдывающее его христианское учение.
0
Любовь Бурова, 17 января 2015 в 10:39
Сюжет фильма не затейливый. Мэр небольшого северного городка отбирает кусок земли с домом у простого работяги. Тот подаёт в суд, но тщетно. По его просьбе из Москвы приезжает друг-адвокат с компроматом на местного мэра. Понимая, что на главу городка законы не действуют, адвокат пообещал ему отдать разоблачительные документы взамен на кругленькую сумму для потерпевшего друга.
2
Любовь Бурова, 17 января 2015 в 10:40
Оказавшись в сложной ситуации, мэр обращается к местному священнику за советом, а тот, сославшись на слова Библии, что власть от Бога, рекомендует ему проявить власть и силу. Мэр так и поступает. Избитый и перепуганный адвокат возвращается в столицу, жена его друга погибает от рук убийц, а сам друг, арестован и осуждён на 15 лет якобы за убийство супруги. Незадолго до ареста мужчина стоял возле магазина и топил своё горе в водке. И тут появился священник, который решил наставить пьяного мужчину на путь истинный, призывая его быть терпеливым к любым испытаниям, посланным богом.
3
Любовь Бурова, 17 января 2015 в 10:40
Для большей убедительности поп рассказал притчу о библейском Иове, который, пока роптал на Бога, не мог освободиться от тяжёлых испытаний. Как сообщается в библии, Иова, наконец, зажил счастливо, герою Звягинцева не повезло.

Финал символичен. Мэр после торжественного богослужения обещает священнику построить новую трапезную. Власть и церковь торжествуют.

Это короткое описание сюжета. Мрачные краски быта, унылый пейзаж на фоне огромного полуразрушенного скелета кита как будто предопределяют назревающую драму. Убогий досуг героев, наполненный пьяными застольями, руганью и оружейной стрельбой по бутылкам, дорисовывают унылую картину. 
Фильм смотреть тягостно, но необходимо, чтобы понять, куда катится больное российское общество.

«Левиафан» -- мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живёт, судят уже сейчас» - высказался литератор Дмитрий Быков.

Британская Evening Standart подметила: «Нам вбивают в голову мысль о неизбывности коррупции и религиозного лицемерия в России... главная мысль состоит в том, что в России так было всегда. И если путинская Россия не хуже всего того, что ей предшествовало, если страдания -- всего лишь неотъемлемая часть панорамы российской жизни, то почему нас должна так волновать судьба Коли и его семьи? ... Путин может спать спокойно: у этого зверя зубов нет».

На мой взгляд, конкретики в фильме более, чем достаточно. Хочется надеяться на чудо - зубы у простых граждан России всё-таки вырастут.

«Левиафан» высоко оценён российскими и зарубежными критиками. На 67-ом Каннском кинофестивале фильм получил приз за лучший сценарий. В начале 2015 года был награждён премией «Золотой глобус». От России выдвинут на премию «Оскар».
0
Oleg OO, 20 января 2015 в 13:27
Не пойму только, чем недовольна РПЦ. Попы в этом фильме мудрые вещи говорят. Рассказывают и власти, и гражданам о том, как надо жить в этой стране. 

Про безнадёжность борьбы с Левиафаном и про Иова - вообще в десятку. В переводе на простой язык: ну куда тебе бороться с властью, если ты сам, по своей воле, спускаешь жизнь в унитаз? Не мэр ведь виноват, что ты пьёшь и делаешь по пьяни глупости. Не мэр виноват, что ты ещё и жён поишь водкой, что уже вторая жена отправилась на тот свет. И друзей-предателей, которые тоже спроваживают своих жён на тот свет, тебе не мэр выбирал. И это всё намного важнее, чем какой-то дом. Вот этими проблемами, намного более важными, и надо было заниматься. А не переть против мэра с беззащитными тылами.
1
>> ...соглашательница-пиарщица (если она пиарщица...
Нет
Я думаю, это предсуда.
С чего бы "пиарщице" бояться какого-то там снятия местного мэра?
22
ROSSIA VPERED, 12 января 2015 в 15:51
Отличный фильм!Реальный фильм!Разблачающий партию Лефиафана,который состоит:политика Кремля+православие+правоохранительные и силовые органы.Это круговая порука,которую невозможно простому люду разрубить!То,что актёры играли в пьяном виде,это было сразу заметно и отлично показано состояние души простого трудового человека,которому всё труднее и труднее выживать.Народ матерится от безвыходности своего существования,а воры и жулики партии власти Левиафана матерятся от своего беззакония и растления души,как и должно быть по Слову Господа.Отлично показано православие,которое как всегда выслуживается властям и богатым,не брезгуя из наворованными от бедного народа деньгами.То же самое было и при царизме,за что Господь и сверг и царизм,и православие,которое старается сейчас себя оправдать и прославлять,чтобы никто из народа России рот на него не открывал,как это было намёком в фильме Звягинцева через попа,чтобы вопросов много не задавать ни Богу,ни властям,тогда и жизнь будет в довольствии и многолетия,как это произошло с Иовом))).Не поняв мудрость этой Книги и историю с Иовом,православный служака применяет её в своих интересах,как и всегда Слово Бога сатана превращает в свою пользу,превратно толкуя Его через своих сатанят.Одним словом-фильм что надо!
Звягинцев-отличный реалист и психолог человеческих душ.Всё,что показано в фильме-100% правда!Если бы я сам не был свидетелем много лет всех этих безобразий со стороны членов партии власти,которая и является Левиафаном,то может быть и не поверил.Но я со всем согласен,потому что я свидетель правления этой партии власти ЕР.
15
Алексей Памятных, 12 января 2015 в 16:41
Сошласен. Думаю, РПЦ будет главным противником демонстрации фильма в России.
3
А вот пусть Гундяй публично поведает о бюджете РПЦ, о банках РПЦ, о фирмах РПЦ и о своих авуарах в европейских банках. Вот когда поведает, тогда и может заняться критикой.
Вчера я прочитал: " . Многие страны имеют свою мафию. Только в России мафия имеет страну"
Вопросы еще есть?
0
Андрей Константинов, 18 января 2015 в 19:30
Есть вопрос, пан Кучиньский! А кто такой "Гундяй"? Czy będzie pan na tyle śmiał, żeby podejść do tego Gundiaja i osobiście jemu to powiedzieć? А тогда уже и заниматься "критикой" smile)
11
александр меклер, 12 января 2015 в 23:19
Я с Вами согласен почти во всём, но всё же не во всём. Согласен в том, что этот фильм - шедевр. Согласен в том, что Быков - балаболка, подтверждающая максиму Пифагора "Многознание не научает". У него лёгкость мыслей (и, особенно, языка) - необыкновенные. Своего рода талант, и, хотя я признаю за ним и множество других талантов, но эта его критика фильма мне кажется их недостойна. Его многочисленные "А почему...?", "А чего ради...?" , "А вот такого в жизни не бывает", А с чего это адвокат...? "А какого рожна героиня...?" и прочее в том же духе вызывает недоумения. Разве можно подобные вопросы ставить, например, перед "Процессом" Кафки, или даже перед "Алеко"? А чего это Алеко, сноб и эстет, живёт в таборе, где сплошная антисанитария. Так не бывает. А почему это кавалер Де Грие следует за постоянно обманывавшей его Манон в Америку (где в те далёкие времена также господствовала антисанитария)? Вот за что такие беды выпали Григорию Мелехову, ведь он же симпатичный? Или даже Аксинье, которая, хоть и менее, но тоже симпатичная? Странный, какой-то детский подход к художественному произведению, в котором Быков с его колоссальным искусствоведческим опытом, судя его по рецензии, не разглядел Божьей правды. 
Просто дал волю какому-то детскому пустословию.

А я потрясён величественным лаконизмом Звягинцева, его пункирной манерой, когда он отбрасывает все эти почему, да зачем, да "а дальше-то что?",отбрасывает разоблачения и осуждения, потому что всё это - несущественные детали , не в них величие его замысла. Ему как Эсхилу, как пророку Исаия, наконец, как Пушкину удалось это: так дать почувствовать зрителю, что "от судеб защиты нет", что тот содрогнулся. 



У Звягинцева есть его собственный стиль, и по моему, этот стиль - лаконичность
0
Alexandra N, 14 января 2015 в 00:13
Всё гораздо проще.
Хороший, талантливый фильм, показывающий всё, как есть - жизнь без какой-либо надежды, без какого-либо выхода - то, что надо. Это нужно власти.
Человек не должен сопротивляться, не должен искать выхода из такого безобразия. И мотивации к этому быть не должно.
Если бы в фильме был намёк на какую-то иную жизнь, на иной выход, то фильм могли бы и запретить.
А если запретят... Для этого ума, конечно, не надо.
Чего не сказал Быков? Что, возможно, хотел сказать?
Искусство МОЖЕТ и ДОЛЖНО мотивировать человека к улучшению своей жизни.
Но у нас такого искусства нет.
Поэтому Левиафан дожрёт всех и сдохнет.
5
александр меклер, 14 января 2015 в 20:20
"Искусство МОЖЕТ и ДОЛЖНО мотивировать человека к улучшению своей жизни."

По моему искусство никому ничего не должно. Просто настоящее искусство, - а фильм Звягинцева я отношу к таковому, - хватает за сердце, - читателя, зрителя, слушателя.
0
Галина Целикова, 17 января 2015 в 19:04
Мандельштам :

В ком сердце есть - тот должен 
слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
0
viktor alex, 18 января 2015 в 16:23
александр меклер (у).
По-моему, фильм не шедевр. Во всем остальном согласен. Г-н Быков разбирает картину на уровне школьного сочинения.
Г-н Звягинцев создал фильм для истории. Душная его правдивая реальность оптимизма не несет, такой задачи не было. Помнится, Антона Павловича упрекали за отсутствие светлых идеалов. 
Но пианист играет, как умеет... Снимаю шляпу, низко кланяюсь...
2
Полностью присоединяюсь к этому комментарию!Меня опередили.
2
Владимир Терехов, 14 января 2015 в 21:30
Просыпаюсь с бодуна,
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты
(Либералы,
Патриоты
Путинисты-
на выбор читателя)
-суки!
ИгИр
6
в критике Автора некий внутренний раздрай-фильм ему очень понравился и он его понял но он хочет его "доточить" до совершенства опасаясь что его не поймут другие.
(такое сотворчество обычно возникает от встречи с талантливыми произведениями)
4
Думаю, автору понравилась форма, но он слегка озадачен невнятностью или (местами) полным отсутствием содержания. Жёсткость, цельность формы при отсутствии содержания - примета нашего времени.

Хотя для Голливуда вполне может и сойти - уж после михалковского Оскара какие могут быть вопросы?
2
Хрюн Моржов, 12 января 2015 в 16:17
«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус».
На этом разбор произведения можно закончить. Оценка поставлена.
3
От «Тихого Дона» к «Жмуркам».
Если «Тихий Дон» это месиво из пота, семени и крови то «Левиафан» это компот из водки и семени, причем водки намного больше. В «Тихом Доне» сначала обесценивается семья, а затем и вся страна летит в пропасть. Григорий Мелехов ходит кругами вокруг своего дома и с каждым витком кто-нибудь гибнет: жена с плодом, любовница, дочка. Остается лишь сын. Дарья Мелехова кончает жизнь самоубийством узнав, что она больна сифилисом, до этого будучи жалмеркой она едет на свидание к мужу и изменяет ему в поезде. Спираль сжимается измена уже происходит практически на глазах у мужа. В «Тихом Доне» пока мужчины воюют, женщины - работают. В «Левиафане» женщины продолжают работать, мужчины продолжают пить, страна уверенно ищет дно. Камера на фоне красивой северной природы постоянно показывает какие-то полуразрушенные дома, разлагающиеся лодки, подтверждая мысль, что народ в этой стране - рабы, а власть - оккупантыhttp://espreso.tv/program/2015... . Все зыбко... трудится в полную силу, для детей, для будущего - бесполезно. Постоянно пьющему народу противопоставляется власть точно знающая, что она хочет - удержаться у власти. Народ, расстреливающий свое прошлое, и живущий надеждой, что придет время, расстреляем и этих. Дети, пьющие в разрушенной церкви и новая церковь построенная на месте «родовой» избы. Все без надежды, без малейшей возможности вырваться из этого порочного кругаhttp://www.novayagazeta.ru/soc... .
0
Попытка раскрыть библейскую тему скатывается в лубок. Священник покупает мешок хлеба, а главный герой водку. Своей помощнице матушка раздает хлеб, а главный герой блудным сыном уходит в страну далече хлебать помои. И все это на фоне свиней... Так и хочется сказать автору словами Алексей Серебрякова: «Я же с тобой по-человечески... что ты мне хрень гонишь? Зачем?». Положительных героев нет, тот же отец Василий не мудр, не юродив, не интересен - просто мимо проходил. Фильм снят при поддержки власти за деньги налогоплательщиков как бы подтверждает слова Чубатого: «Животную без потребы нельзя губить -- телка, скажем, или ишо что, -- а человека унистожай. Поганый он, человек... Нечисть, смердит на земле, живет вроде гриба-поганки». Подтверждает мысль «Жмурок» - бойся, народ, мы власть, мы сила, мы кровь, мы не тварь дрожащая, мы право имеем. Неудивительно, что фильм будет обласкан всевозможными международными премиями - вот он русский человек низменен, подл и жалок, незаконно он владеет 1/6 частью суши, не может он распорядиться ни землей, ни своей судьбою, нет у него будущего ведь по закону царя Хаммурапи земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает и забирается у того, кто ее не возделывает.
4
Запрет фильма на территории РФ мне не понятен. Да... не тянет на сталинскую премию, но ведь и мы обмельчали, никого не «расстреляли, а мы живем и смотрим в стол» http://www.novayagazeta.ru/pol... ... Возможно, тот факт, что фильм попал в Сеть это тоже один из посылов для «образованщины» - не дергайтесь, да и посмотрите кому Вы ищете лучшую жизнь, народ старой дорожит http://bobfilm.net/drama/8814-... ... 
Да и сама интеллигенция в лице адвоката бесперспективна: изменяет другу, в Бога не верует, да и не готова пожертвовать чем-либо пусть даже из-за страха за своих детей http://www.novayagazeta.ru/col....
Звягинцев опровергают теорию Дмитрия Быкова, что в России можно жить отдельно от власти. В фильме власть сама приезжает к тебе в дом и не оставит в покое даже в убогом, богом забытом северном городке. 

Пока же российское кино делается на уровне ощущений -- и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.
=============================
... не Тарковский... и не «Древо жизни» Терренса Малика, но на безрыбье и «Левиафан» - кино.
4
Дмитрий Константиненко, 12 января 2015 в 16:18
Не видел, и не смогу пока.
Но с рецензий - фильм о безумной вере людей в свое величие. Которое ничего не стоит. И о их крахе.
Человеку, который остановился осмотреться - это абстрактный намек.
Остальным - повод толпой падать с обрыва.
0
Дмитрий Константиненко, 12 января 2015 в 16:22
Добавлю, - с обрыва в собственную пустоту пустоты своих берегов.
Есть еще зотерическая игра. Дмитрий - кто то за Медведевым. Николай - меня путают с разными людьми, и в частности с отцом. Я то под сценарии не подхожу, как бы нагло я это не заявлял.
ОНА дорисовывает сценарии.
2
Кассовые сборы будут скудны... В Левиафании этот фильм посмотрят только эстеты и кинокритики.А награды международных кинофестивалей,как и Нобелевская премия, давно никого не убеждают в гениальности тех,кому эти награды присуждают....
-4
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 12:46
Слышь, ты, фриц, это какая-такая "Левиафания"??????
Базар фильтруй!
2
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 12:46: многоуважаемый Андрей Васильевич (с отчеством не ошибся?), у нас такая манера обращения исключается категорически! Не забывайте о корректности, плиз))) Модератор
-1
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 13:29
Виноват.... но - "за державу обидно" (с)
-2
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 13:29
Виноват.... но - "за державу обидно" (с) 
***********
))) Какая "держава", такие и "ватники". А уж какие "ватники" - такая и лексика. ))
-4
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 14:30
... а я наивно полагал, что Вам даже и мат нравится.... вон как в кино!
-2
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 14:30
... а я наивно полагал, что Вам даже и мат нравится.... вон как в кино! 
***********
1. Из чего такой вывод?
2. Мат ради мата? ПОшло. Мат - искусство, которым владеют единицы. А уж грубость и переходы на "ты" с незнакомыми людьми - то вообще детство в попе и неизжитый пубертат. ))
-1
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 22:21
Спасибо, SOVA SOVA - я этого не знал раньше.....
Кстати, мата не было, как и перехода на "ты" - просто была шутка в адрес фрица ( в данном случае имя нарицательное), высказывающегося о некоей "Левиафании", поданная в стиле "левифанианца", или как там у вас, "ватника". 
Вот что характерно - фрицу можно все, а Андрею Константинову - делают замечания. И учат жизни. И объясняют, "что такое есть Россия" - а вы ее сами-то видели вживую, а не в телевизоре/мониторе???
1
Александр Вейнгард, 15 января 2015 в 23:00
Андрей, видеть пороки страны не значит её ненавидеть!! Хотя и Вас понять можно! " За Державу обидно!" Это-Да!
0
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 23:09
Александр, я вижу пороки страны, МОЕЙ страны. Так же, как знаю пороки моей матери - дай Бог ей здоровья - но неужели я буду орать об этом на каждом углу?
А фильм - он просто устарел, от него воняет дерьмовыми 90-ми, когда у нас не было никакого "путина", а была такая "демократия", что стыдно и вспоминать. А Вам - не стыдно вспоминать? Или у Вас - "ностальгия"??
Может быть, Ваша жизнь стала хуже, чем в 90-е? Сочувствую.....
1
Алексей Памятных, 12 января 2015 в 16:38
Мелкий придиразм. 15-го января фильм попадет из оскаровского шорт-листа (в котором он уже есть) в число трех номинантов, из которых в феврале и будет выбран победитель.
10
Михаил Елшин, 12 января 2015 в 17:10
Вы знаете, направленность фильма - одуревшая невзрачная Россия со своими вечными пороками - в целом правильная, но я мне сил хватило только на первую треть картины. Не мог дальше смотреть. До того тоскливо и противно в душе от увиденного.
Эту невзрачность путинского бытия видишь в реальности на каждом шагу, на художественную картинку в формате полнометражного фильма как-то уже не реагируешь.
Главный антураж картины - беспросвет в унылых красках северной России - можно смело назвать ее идеей в лучших русских традициях. Ждать счастливого конца в современных отечественных произведениях в области кинематографии не приходится по определению.
Беспросветная путинская Россия - кому Звягинцев открыл глаза своим фильмом?
0
Александр Вейнгард, 15 января 2015 в 23:04
Может быть 86-87процентам? Хотя навряд ли! 
Знакомые немцы спрашивают меня : почему так мало хэппи-эндов в русских книгах-фильмах? Реализм?
0
Андрей Константинов, 15 января 2015 в 23:19
Скорее пессимизм!
3
1) фильм хороший, но, увы, по смыслу кажется слишком простым;

2) красивых пейзажных и операторских сцен сам насчитал две-три за весь фильм (либо "просмотрел", либо действительно так мало);

3) про "РПЦ на районе" соглашусь с автором статьи, но и создатели фильма это слишком уж педалировали - фраза "вся власть от Бога" из уст отрицательных персонажей прозвучала, наверное, раз пять (так сказать специально "для тех, кто в танке";

4) название фильма "Левиафан" - мне видится режиссерской "ловушкой" (обманкой), на которую "ловятся" и кинокритики, и обычные зрители (и в этом тоже соглашусь с Д. Л. Быковым);

5) на мой взгляд речь идет об абсолютной "оставленности" людей, живущих в России: в фльме никто не может поддержать главного героя - ни государство (которая не дает ни правосудия, ни справедливости), ни семья (жена, которая ...), ни друзья (которые "кидают"), ни церковь (которая не дает "утешения"...)

ps. фильм, конечно, основательно бичует "хранителя русских скреп" - церковь требует от власти власти (из уста иерарха), от потерпевшего терпения (из уст диакона), и при этом "церковь" и выступает тем самым выгодоприобретателем от всех невзгод и бедствий героя фильма

3147 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

http://russ.ru/layout/set/print//Mirovaya-povestka/Leviafan-u-nog-patriarha-Nikona

Левиафан у ног патриарха Никона

Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали. (Аввакум Петров. «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»)

В многосерийном телевизионном фильме Николая Досталя «Раскол» (2011) роль патриарха Никона исполнил Валерий Гришко, в последние годы достаточно востребованный для создания на экране образов людей власти. В немецкой картине «Отель Люкс» (2011) актер сыграл Иосифа Сталина, в картине Карена Шахназарова «Белый Тигр» (2012) - полководца Георгия Жукова. Пусть читателя не смущает откровенная пародийность германской киноленты или едва ли не гипертрофированная метафоричность отечественной «танковой» легенды. Образ есть образ, типаж есть типаж. Высокий, статный, величественный - вполне отвечающий современному представлению о вочеловечивании власти в России прошлого и настоящего.

Был удостоен Гришко приглашения и в номинированную на «Оскара» кинокартину Звягинцева «Левиафан» (2014), в которой сыграл одну из самых значительных ролей второго плана - роль «Архиерея», духовного наставника и покровителя «Мэра города». Присутствие актера в этих фильмах - о современности и расколе XVII века - позволяет провести формальную параллель между созданием портретов иерархов русской церкви в прошлом и настоящем, параллель между различным прочтением режиссеров роли духовных лидеров в обществе допетровском и обществе наших дней. Нельзя не отметить, что существует и идейно-тематический пласт, приводящий действия обоих произведений к единому знаменателю - клубку тех нерешенных для русского общества вопросов о соотношении между абсолютом власти и свободой личности, между правом на протест и религиозным смирением.

Пропасть, разверстая событиями Раскола, до сих пор собирает страшную жатву - начиная от старообрядческих гарей, пугачевщины, народничества середины XIX века, а затем кровавых событий Гражданской войны, сталинских репрессий. И даже дело Pussy Riot, как бы вскользь упомянутое в фильме Звягинцева, есть все то же свидетельство пронизывающего русское общество сверху донизу раскола.

В переломные моменты истории в эту пропасть срываются целые поколения и сословия; в годы «тихих» времен в нее, как в мясорубку, обычно попадают правдоискатели-одиночки, такие как дворянин-старовер Евдоким Михайлович Кравков, блестящий флотский офицер екатерининской эпохи, арестованный за ношение бороды и мужицкого кафтана, а затем отправленный на каторгу за проповедь староверия. Или же такой, как главный герой «Левиафана» - Николай Николаевич Сергеев, простой житель из российской глубинки, чья вина состояла только в том, что его дом оказался на присмотренном местным начальством под новую церковь месте, что закончилось для Сергеева смертью жены и заключением в колонию строгого режима.

Фильм Звягинцева сам по себе скроен исключительно плотно. В нем цельно все - видеоряд, упругость интриги, наполненность метафорами, музыкальное оформление. И вместе с этим «Левиафан» - исторический фильм, поскольку в основе своей имеет не только конкретно-исторический подтекст, но и позволяет провести множество нитей в историческое прошлое России трех последних столетий. Эти нити ценны еще и тем, что являются своеобразными проекциями вопросов, вопрошанию которых посвятила себя русская классическая литература XIX века.

1

А все то у Христа тово-света наделано для человеков, чтоб, успокояся, хвалу богу воздавал. (Аввакум Петров)

В годы своей сибирской ссылки довелось протопопу Аввакуму побывать в Даурии - во время похода не только испытывая тяжелейшие лишения, но и не переставая любоваться красотой местной природы и многообразием животного мира. Его «Житие» содержит ряд удивительно реалистичных описаний, свидетельствующих о замечательном художественном чутье их автора. Иначе прочитывается эта же самая красота природной подлинности в «Левиафане» Звягинцева. Она способна не только очаровать, но и раздавить человека своим величием. Полярный день, в неясном свете которого проходит все действие фильма, делает человека совершенно уязвимым: нет той спасительной темноты, под которой он мог бы спрятаться если не от Бога, то хотя бы от самого себя.

Все герои фильма глубоко несчастны, все пытаются куда-то деться, исчезнуть «куда-нибудь отсюда» по воле счастливого случая: хоть в Москву, хоть в Америку. «От себя не уедешь, а от тебя - да», - заявляет своему мужу Анжела, та самая, с которой и началось, судя по всему, обвинение Николая в убийстве. И если не перенестись наяву, то что-то сдвинуть во внешнем мире, нарушить этот чудовищный гнет бытия, под тяжестью которого замерло все живое. Гражданский долг воззвал ее заявить на супруга погибшей подруги, гражданский долг заставляет ее попытаться взять опекунство над сыном того, кого она обвинила. Это не только компенсация вины, но и самоопределение в отношении Правды и Истины, о которых так много рассуждений в фильме, и которых нет ни в едином кадре, одни лишь скелеты погибших кораблей и животных, развалины человеческих построек, лицемерие да лукавство, нищета и страдания. Желание восстановить справедливость в отношении друга заставило Дмитрия, московского адвоката, пойти на открытый шантаж представителя власти, что развязало само по себе многие трагические ниточки повествования. Наконец, стремление искупить вину, строительство Храма, следование Долгу, каким он самому себе представлялся благодаря наставничеству Архиерея, двигало Вадимом Сергеевичем, Мэром города Прибрежный. Городской голова по форме, а по сути своей - самочинный местный царек, крепко-накрепко встроенный в вертикаль того образования, что уверенно называется Архиереем «Любая власть От Бога».

И вместе с этим опустошенность, сквозящая в каждом кадре «Левиафана», - это именно та страшная слепота человека без Бога, о которой пророчествовал Аввакум и которую он всеми силами пытался предотвратить. «А человек, суете которой уподобится, дние его, яко сень, преходят; скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; съесть хощет, яко змия; ржет зря на чюжую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщаяся довольно; без правила спит; бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает и не вем, камо отходит: или во свет ли, или во тьму, - день судный коегождо явит». (Аввакум Петров).

Главный герой кинофильма - человек отнюдь не праведной жизни, состоящей из череды потерь и разочарований. Его родители умерли, он потерял сначала мать своего ребенка, потом дом, потом сына, готового уйти из семьи, а в конце концов - и любимую женщину, и свободу. И за каждой чередой мелких и суетных поступков сквозит слабость, безверие, опустошенность, отчужденность от самого себя. В образе главного героя зритель, пожалуй, не сможет увидеть ничего привычного из того, чему он по-человечески готов сопереживать, скорее, только пьянство, грубость, уныние, распущенность. Но Николай - тот человек, который стоит на пороге собственного преображения. В конце его человеческого тупика возможен только свет, иначе нет ни смысла, ни Бога. И это та грань, за которую решительно невозможно переступить. Страдания Николая не могут не быть той страшной ценой, которую платит человек за свою Веру. Иначе - только смерть, пустота и ничто.

2

Увы, бедные никонияня! погибаете от своего злаго и непокориваго нрава! (Аввакум Петров)

В последние годы больше внимание в научном мире привлек к себе феномен старообрядчества - как в историческом, так и в современном плане. Старообрядчество вновь находится в поле исследовательского интереса. Никонианство же - изнанка староверия, «другая» сторона Раскола, слитая с властью и государством, остается пока нетронутой.

Что унесли с собой староверы в скиты, в изгнание, в скрытые от глаз «внешних» часовни и молельные - теперь открывается все более и более отчетливо. Но что приобрели в негативном плане «мы», оказавшиеся на этой «официальной» стороне «нового обряда», что мешает нам самим соединиться со староверами в церковном единстве, - об этом общество пока не задумывается. Пьянство, разврат и прелюбодейство, лень и беспомощность - от всего этого старообрядчество как особый религиозный мир прочно защищено. Другими словами, страшное бремя «никонианства» до сих пор остается нераспознанным. Вне исторических и социально-критических оценок находятся и его ростки, в своем развитии превратившиеся в настоящие метастазы болезней всего русского общества.

И фильм Звягинцева представляется едва ли не идеальным поводом хотя бы для начала подобных размышлений. Такими ли мы хотим видеть своих Пастырей, какими они изображены режиссером? Такую ли Власть мы представляем себе в настоящем и будущем? На что способна она в своей вседозволенности, где ее пределы и каковы потребуются новые жертвы, если ей вновь захочется что-то «построить»? Как ее исправить, как повлиять на эту закрытую касту мелких узурпаторов «на местах», которая даже возглас справедливого негодования воспринимает исключительно в контексте «кому это выгодно»? И что в этих вопросах нового, если они неоднократно повторены русской классической литературой, живописью, самой жизнью?

Протопоп Аввакум всего себя посвятил сопротивлению тому складывавшемуся типу власти, который мы наблюдаем сейчас со всей беспощадной очевидностью. Образ самого опального протопопа содержит одно важное противоречие. С одной стороны, он был гоним и притесняем, а с другой - даже в рядах противников пользовался невероятным уважением. Потому что тогда присутствовало в обществе еще нечто общее, что лежало на весах истории, то, что сгорело вместе с протопопом в пустозерском костре, но что позволило, по словам великой легенды, обратить искры этого костра в миллионы истинно верующих.

Николай Николаевич Сергеев - безусловно, один из таких безвинных мучеников, кто опален все тем же страшным пламенем костра Раскола, чья жизнь сама по себе просто брошена в пекло. Но что дальше? Человек, не видящий Бога сейчас, не способный понять Его слово, отправляется в Ад русской тюрьмы, словно на свидание с Огненным ураганом, в который обратился Сам Господь. Что надо для современного человека, зажатого в страшных тисках государства, быта и пьянства, какие потрясения необходимы для того, чтобы понять свет Истинной веры? И такую ли цену мы готовы платить, чтобы обрести веру? Нужна ли вера современному человеку, если он ищет не спасения, а комфорта? Достаточен ли облеченный в художественную форму пример «из жизни», или каждому необходимо свое искупительное страдание? Ведь невозможно себе даже вообразить, что все страдания главного героя окажутся «зря», что он всего лишь очередной сгоревший в этом великом русском костре. И когда придет наша очередь встать лицом к лицу с этим костром - кем окажемся мы сами и что будет Потом? Да и чем же таким велик тот костер, огонь которого пожирает людей слабых и неумело распорядившихся своей жизнью?

Староверие Сергеева - это староверие проснувшегося русского мужика, который не готов смириться с тем, что его сломают через колено в угоду властям. Что будет дальше? История открыта. Это его путь. Никому не было дано знать, что после раскола староверие обратится в мощнейшее народное движение, чей расцвет начался тогда, когда казалось, что никогда ему уже не воспрять. В Сергееве вполне заметен тот «простой» русский мужик, которого искали Толстой, Достоевский, Аксаков, а не находя, придумывали своего собственного.

3

Таже ин начальник, во ино время, на мя рассвирепел, - прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. (Аввакум Петров)

Человек Власти в исполнении Романа Мадянова, как и всегда, бесподобен. Выдающиеся актерские способности позволили актеру сыграть майора Харченко в «Штрафбате» (2004), министра МГБ Абакумова в снятом по роману Солженицына сериале «В круге первом» (2006), боярина Бориса Ивановича Морозова в «Расколе» (2010). Этот типаж «местного деспота» хорошо знаком любому, кто хотя бы несколько лет прожил в России. В этом типе сочетаются крепкий ум и беспринципность, талант управленца и легкость стяжания собственных выгод. Таким мы видим и мэра города Прибрежный: бандитские замашки легко соединились с умением почувствовать «ситуацию момента», а хитрость и жадность сочтены с сомнительными потугами совести, ищущей покоя душе, а не отвращения от греха.

И этот же тип власти мы встречаем на страницах «Жития протопопа Аввакума» - таков и григоровский начальник, от собственной злобы покусавший священника до крови, и воевода Пашков, «фарисей с говенной рожею», мучитель Аввакума в Даурском походе, истязавший не только протопопа физически и морально, но и проявлявший бессмысленную злобу в отношении всех подчиненных ему казаков и местных жителей. И, как видно, - это есть русский исторический тип, полновластие которого не только не ограничивалось официальной церковью, но и всячески поощрялось. Как с ним бороться, как противостоять ему? В русском обществе нет ответа на такой вопрос: он унесен Аввакумом в огненном вихре собственного костра. Только он один знал - едва ли не последний из всех нас, русаков, - как бороться с этим выдающимся типом местного деспота. Милосердие, кротость, стойкость, прощение - вот были секреты Аввакума, но после его мученической смерти ими умеют пользоваться едва ли не только одни староверы. В «новообрядном» обществе секрет этот неизвестен. Утрачен вместе с отвержением Аввакума. Как не дать снести свой убогий домишко, как не позволить отнять бизнес, как не потерять квартиру, если на твой «живот» положил глаз кто-то из такого «начальства»?! Воевать, как в американском боевике? Задаривать взятками? Искать управу «наверху»? Нет, нет ответа! Что нам скажет на это Аввакум? Мы не понимаем! Вот он пишет в своем Житии: «хотел на Пашкова кричать: "прости!" - да сила божия возбранила, - велено терпеть». - Как, как, - спрашиваем мы себя, - как это «терпеть», когда все, все до последнего отбирают?! И какая такая «сила божия» внутри нас может нам что-то возбранить? Это - как? Есть власть, которая «любая власть от Бога». Как с ней быть? Аввакум знал, за то и держался со всей стойкостью исповедника. Мы - нет, мы не знаем.

4

И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, когда молчю, да мне так не сошлось. (Аввакум Петров)

За спиной Мадянова-мэра стоит другая власть, - власть духовная, власть наставляющая и учащая. В этом образе мы видим самый настоящий «никоновский» тип, так замечательно сыгранный Гришко. Проповедь, звучащая в одной из заключительных сцен, словно уносит нас во времена Раскола, вот только противостоять изнутри этой обновленной Церкви уже никто не в состоянии. Наоборот, зритель видит единство, сплоченный мир местного общества, состоящий из начальства, чиновников помельче, представителей духовенства. Это и есть та церковь, которая возводится на месте старого, скособоченного домишки Николая Николаевича, в котором жили его деды и прадеды. Экскаватор пожрал его, как жерло державинской вечности, и над всей округой словно воспарил церковный новодел. Это снесена и втоптана в грязь его персональная «древняя Русь» в образе фотографий родителей, книг и домашней утвари.

Хорошо это или плохо? Погиб человек, пропал за грехи свои, воздалось ему за убийство жены? Но уцелело место, на котором теперь возглашается Истина. Каков на самом деле смысл финальных кадров кинокартины?

Или же мы узнаем все тот же глубоко трагический образ русских реформ, когда, сметая людей как сор, возводится нечто новое, во благо и во имя человека? Продолжается ли дело Петра, заложившего первые камни великого русского государства - Империи, или же по прихоти фарисеев у власти рушится частная жизнь «простого человека», случайно оказавшегося на пути этого великого строительства?

Патриарх Никон, чья грозная и величественная фигура озарила своим роковым светом начальные страницы современной российской истории, - вот одно из главных действующих лиц всей нашей русской драмы. Валерию Гришко легко было сыграть роль Архиерея - эти осанка, тембр голоса, повадки и жесты, безусловно, хорошо знакомы актеру со времен съемок «Раскола». Узнаваем даже посох - символ власти. Нужно было только вновь нащупать в себе тот проверенный образ. И актеру это вполне удалось. В Архиерее внимательный зритель без труда признает Никона, но не только по голосу и фигуре, - по самой идейной роли.

Патриарх Никон как тип правителя, как идеал сокрушителя старины и строителя новизны, изящно вписывается в сложную панораму современного мироустройства и нравов «Левиафана». Никон-«Архиерей» проповедует, наставляет, его усилиями держится человеческий мир: он над всеми и во всех. Это к его ногам брошено тело кита, словно древнего библейского зверя, исчерпавшего свою мистическую силу. Нет, конечно, Никон не мистик - он администратор, управленец, его власть сильна тем, что оправдывает и оформляет насилие. Он вообще демиург власти сильных. Ему хорошо известно, как объяснить отчаявшемуся чиновнику, что эта власть требует только силы - от каждого на своем месте. Нельзя быть слабым - потому что враг не дремлет. И этот «враг» очень легко читаем - это и враг «рода человеческого», и «враг народа». Соединение в понимании чиновника этих двух «врагов» способно придать власти невероятную силу - силу защищать самое себя в состоянии практически сакрального исступления, ни на миг не забывая, что «любая власть от Бога».

* * *

«Левиафан» как фильм о человеке и власти, о границах между волей и правом, фильм о соотношении греха, вины и искупления, сам по себе выходит за рамки кинематографического искусства и, как явление самой жизни, свидетельствует о колоссальном внутреннем расстройстве, очередная волна которого вновь накрывает Россию. Время страдающих правдоискателей-одиночек заканчивается. Ему на смену идет время страдающих поколений.

Иллюстрации:

1. Протопоп Аввакум и воевода Пашков. Кадр из фильма "Раскол" (2012)

2. Неизвестный художник. "Патриарх Никон с клиром" (1660-е гг.)

3. Милорадович С.Д. Путешествие Аввакума по Сибири (1898)

4. Мясоедов Г.Г. Сожжение протопопа Аввакума (1897)

5. Роман Мадянов в роли Бориса Морозова. кадр из фильма "Раскол" (2012)

6. Валерий Гришко в роли патриарха Никона. Кадр из фильма "Раскол" (2012)

(c) Содержание - Русский Журнал, 1997-2012. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67

2582 words

In reply to Евгений Волков

«Покаяние» и «Левиафан»

by Евгений Волков -

Ольга Седакова

«Покаяние» и «Левиафан». Интервью для «Гефтера» (вопросы Александра Маркова и Ирины Чечель)

Своекорыстие времени или «полнота времен»?

Кадр из фильма «Покаяние» (СССР, 1984, реж. Т. Абуладзе)
(c) Кадр из фильма «Покаяние» (СССР, 1984, реж. Т. Абуладзе)

От редакции: Редакция попросила поэта Ольгу Седакову ответить на целый ряд вопросов, касающихся сопоставления «Покаяния» Тенгиза Абуладзе (1984) и «Левиафана» Андрея Звягинцева (2014) -- фильмов с двадцатилетним разрывом. Возможно ли сводить их воедино? И если да, то согласно каким критериям?

Я не отвечала на ваши вопросы по отдельности, но следовала их общей канве. Излишне говорить, что эти заметки не претендуют на какой-то исчерпывающий анализ. Их ракурс не метафизический, а исторический. Тем самым, это восприятие «отсюда», с места происшествия. Мировой зритель «Левиафана» наверняка должен видеть его иначе.

Итак, мы говорим о двух эпохальных фильмах.

Не знаю, думал ли Звягинцев об Абуладзе (в их поэтике нет ничего общего), но его фильм, «Левиафан», явно думает о «Покаянии» и отвечает ему. Может быть, он отвечает ему только в уме зрителя? Не думаю. Может, это время отвечает времени, а не фильм фильму? Может, и так.

Вот лежащая на поверхности связь: тема храма.

Еще одна: фантасмагорический суд.

Еще одна связь -- «чудесный помощник» (на языке Проппа) обреченного героя («хороший марксист» Михаил у Абуладзе, друг юрист у Звягинцева): помощник, который только отягчает его судьбу. То есть в обоих случаях перед нами антисказка, но при этом соблюдающая структуру волшебной сказки.

Еще одна связь: жертвы демонической власти -- супружеская пара, причем женщине в общем ансамбле принадлежит особая роль, она в каком-то смысле -- душа происходящего, душа времени. Нежная Нино -- душа доварламового времени, леденящая супруга Авеля -- душа «застоя», времени детей Варлама, смутная Лиля -- душа, условно скажем, «переходной» эпохи. Психологический подход к этим женским образам мне кажется тупиком. Они немного из другого вещества, ими управляют другие мотивы, чем их «характер» и «переживания». Их действия в каком-то смысле фатальны. Так Блок в катулловской Лесбии видел душу той римской эпохи.

Еще одна общая тема -- конвейер смерти и унижения. У Абуладзе это великая сцена на лесосплаве у бревен, на которых родные ищут имена «своих». У Звягинцева -- сцена обработки рыбы на рыбокомбинате.

И еще один общий символ: остов рыбы. Этот остов остается в руках у Авеля наяву после его «исповеди у дьявола», то есть собственного отца -- в видении или сновидении. Остов огромной рыбы (или кита) -- постоянный задник происшествий «Левиафана». Этот символ обладает огромной суггестивной силой, тем большей, что авторы не собираются его «расшифровывать». И я не буду здесь перебирать его мифических или христианских аллюзий.

Но больше всех конкретных мотивов и символов два эти фильма связывает их историческая значительность: их смелость, шокирующая на фоне того, что к этому времени стало привычным и воспринималось как единственно возможное. Их императивность: они не позволяют видеть все, как видели прежде, -- как «слишком сложное», «неоднозначное» и т.п. Они обновляют радикальное различение добра и зла. А также настоящего и поддельного. Это обновление и есть дело трагедии. Я благодарна А. Звягинцеву за то, что после его фильма ни у кого не останется впечатления, что в зле «есть что-то сложное». Это обновляет надежду на человека.

Получилось так, что не словесность, как обычно бывало в России, а кино взяло на себя всю тяжесть истории: этическую, социальную, религиозную. Не меня одну «Левиафан» заставил вспомнить о Солженицыне: о взрыве «Одного дня Ивана Денисовича», а еще больше -- об «Архипелаге». Быть может, таким же взрывом (хотя и не имевшим видимых последствий) были в 30-е годы 16 строк Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны». Это заметил В.В. Бибихин.

Что происходит в таких случаях? Некая очная встреча человека (художника) и миродержца -- встреча, вызывающая разряд высочайшего напряжения. Оказывается пробитой глухая стена запрета и самозапрета: рушится общий заговор не то что «говорить об этом», но «видеть это», видеть целиком, во весь его рост. А увиденность вещей такого рода и есть суд над ними. Они существуют, пока не увидены. Пока от них отводят глаза -- или преднамеренно видят только их фрагменты, которые всегда можно вписать в какие-то другие конфигурации. Но если видно все -- тогда мене, текел, фарес. Ты взвешен на этих весах. Мир, который изображают оба фильма, зритель узнает как ад и его власть -- как власть сатаны. Мир во власти откровенного зла, которому ничто и никто не в силах помешать. Те, кто представляют себе фактическую сторону реальности, понимают, что оба художника очень сдержаны: они выбирают далеко не самые страшные моменты из происходившего при Варламе (проще говоря, при Сталине), при Авеле (проще говоря -- при Брежневе) из того, что происходит при нас. Мы знаем еще не такие факты из журналистских хроник, из рассказов знакомых... Мы знаем куда более мрачные, жуткие, абсурдные, совсем «черные» произведения последних лет. Что их отличает от «Левиафана» -- это отсутствие полной серьезности, то есть взгляда на целое. На всю жизнь, которую омывает океан.

И поскольку дуговая растяжка сверкнула, разряд прошел -- как бы безнадежно ни было все, о чем повествует «Левиафан», зритель (естественно, и здесь, и вообще я говорю о собственном впечатлении) чувствует странное облегчение, тот самый пресловутый катарсис, который почти всегда путают с хэппи-эндом -- или хотя бы дальней перспективой хэппи-энда, «светом в конце туннеля». Замечу, что путаница эта неоправданна: в греческой трагедии, на месторождении катарсиса, никакими хэппи-эндами не пахло. Речь шла об очищении чувств жалости и страха (толкования этого Аристотелева «очищения» бесчисленны). Чувства жалости и страха очищаются, когда в духоте вдруг появляется воздух -- и можно вдохнуть: что-то открылось. Открылось не что-то неведомое, а то, что есть всегда, то, на чем держится мир: зло есть зло, и никаких промежуточных, смешанных, переходных к добру, совместимых с добром зон в нем нет. Никакой «жизни с Богом» в лукавстве нет и быть не может (это последнее относится больше к «Левиафану»). Гром ударил, и можно вдохнуть озона. Вот и все утешение, и вся надежда, которую в фильме ищут и не находят.

Что-то похожее происходило и на сеансах «Покаяния». Я помню, как многим моим знакомым старшего возраста этот фильм буквально развязал память. Они впервые за всю жизнь начали вспоминать. И видеть настоящее в свете этой освобожденной памяти.

Между «Покаянием» и «Левиафаном» -- тридцать лет. Два этих фильма отмечают начало и конец эпохи. Может быть, именно благодаря этим фильмам мы ее наконец назовем. Предварительное ее название -- переходная. Немного точнее: эпоха попытки исхода, попытки некоего общего освобождения. Сравнение с библейским Исходом стало в какое-то время общим местом. Теперь оно полностью исчезло, сменившись сначала новым общим местом -- «вставанием с колен», а дальше -- и возрождением былого величия.

Абуладзе в 1984 году начал из-за такта: о реальных переменах в стране можно говорить не раньше, чем с 1987 года; о реабилитации Церкви -- не раньше, чем с 1988-го, тысячелетия Крещения Руси. Реабилитация быстро переросла в то, что называют «религиозным -- или православным -- или церковным возрождением»; массовым «воцерковлением», приходом новых людей в Церковь и ее новым статусом в государстве. Слова из фильма о «дороге к храму» стали практической программой: тысячи и тысячи восстановленных и вновь построенных храмов стали главным итогом этого возрождения.

Если «Левиафан» -- тоже затакт, то последующую за ним музыку истории нам еще предстоит услышать. Впрочем, я думаю, что она уже зазвучала: для меня очевидно, что фильм Звягинцева закончен в докрымскую эпоху. Выбор зла и самоутверждения «всем назло», до умопомрачения, вновь объединил две касты, «власть» и «подвластных»: они сошлись в милитаристском «патриотизме», в отказе от «западного» (того, что называлось в начале эпохи «общечеловеческими ценностями»), в пафосе восстановления империи. В «Левиафане» отношения «властей» и «подвластных» уже подошли к черте прямого антагонизма. Сюжет взывал к бунту -- как некогда погребенный с почестями -- при живых детях его жертв! -- палач Варлам.

Музыка новой эпохи звучит в массовых откликах на фильм. Появись он два года назад, его бы не встретили такой самозабвенной злобой. Но эта злоба лучше слышит фильм, чем снисходительные отклики «экспертов».

Сюжет обоих фильмов -- своего рода вариация на тему: «преступление без наказания». Вопиющее к небесам преступление, которое не только не наказано: оно не увидено и не названо преступлением. Одни, каким-то образом причастные к нему, никогда его не назовут. Другим не дадут увидеть и назвать его под страхом смерти. Больше того: все последующее как будто благополучно вырастает из этого преступления -- как из своего рода достижения, успеха. Успехом пользуется потомство. На преступлениях Варлама построено благополучие его детей, характерной «номенклатуры» эпохи застоя (кто еще помнит это слово: «номенклатура?»). На преступлениях Мэра строится храм, в нем звучит «правильная» проповедь. (Если бы режиссер включил в финал цитаты из проповедей прот. Всеволода Чаплина или прот. Дмитрия Смирнова, фильм, боюсь, рухнул бы в плоскую сатиру.) Но нет, ничего страшного. Все в порядке. Проповедь -- как в учебнике гомилетики. Нас убеждают, что и дальше все будет в порядке. Авель, сын Варлама, будет и дальше неплохо играть сонеты Бетховена. Детки Мэра пойдут в воскресную школу. Папа объяснит им, что «Бог все видит», и это странным образом ничего не меняет. Мы как будто навсегда заключены в такой отсек мира, где преступление входит в природный круговорот. Мы в аду, принявшем относительно комфортные формы. Стабильность. Стабильность -- главное политическое слово времен Абуладзе. И это главное слово для того, к чему как будто стремился наш новый режим: застой представлялся золотым веком, который надо вернуть на нашу землю. Главное, чтобы все было в порядке.

И вот все в порядке -- если бы не какой-то вбитый в самую глубину мозжечка страх, если бы не спрятанное, как шило в мешок, уныние, с которым коротают жизнь герои повествования. Никто из них не может улыбнуться. Никто не может общаться с другими доверительно и дружески. Каждый оскорбляет каждого любой своей репликой, любым движением. Каждый не может выслушать другого. Попытки откровенной речи пресекаются жестко («мне не нужно исповеди!», «мне не нужно признаний!»). Мать с детьми, отец с сыном, муж с женой, подруга с подругой, друг с другом говорят так, чтобы не дать другому ничего сказать, чтобы «заткнуть» его или ее, предупредить то, что может ненароком вырваться. Превентивная атака. Каждый (и даже ребенок) подозревает за поступками другого самые подлые мотивы. Характер человеческого общения -- и в «Левиафане», и во «второй» части «Покаяния» («второй частью» я называю историю следующего за Варламом поколения) -- это для меня самое адское в адском ландшафте происходящего. Это угнетает больше, чем сцены прямой жестокости и насилия. Предательства, измены -- все это уже вторично: из такой общей жизни может следовать что угодно. Этот обмен репликами и взглядами таков, что хронический бытовой мат, которым пересыпана речь героев, почти не фиксируется вниманием. На каком еще языке они могут разговаривать?

Я говорила вначале о взрыве всеобщего заговора молчания в «Покаянии». Необходимо уточнить: на что, собственно, этот фильм открыл глаза? На эпоху сталинского террора? Нет, это, в общем-то, уже было понято, рассказано, выведено на свет. «Архипелаг» был написан. Абуладзе нашел для этой эпохи необычайный и яркий образ -- зловещий водевиль. Гитлера и Муссолини так увидел Чаплин, но нашего Отца народов -- никто до Абуладзе. О нем продолжали думать и говорить очень серьезно. «Комедианты!» -- отвечает фильм. И это очень реалистично: в народе за нечистой силой закреплен эвфемизм «шут».

Однако все это у Абуладзе -- прошлое, предыстория той истории, которая составляет основное действие фильма. Прошлое, происходящее в отчетливо «иные времена», в эпоху эпоса: в них есть что-то мифическое, архаичное, экзотическое. Они похожи на кошмарное сновидение, парад архетипов. Другой размах, «богатыри -- не мы». Там поют «Оду к радости», там собираются строить рай на земле. Разоблачать идеологию Абуладзе уже не требовалось. В нее и так никто не верил. Настоящий герой «Покаяния» -- Авель и его время. Это прозаичное и вполне «современное» пространство. Вот на это время «всеобщего примирения» и направлен взгляд художника. Эпоха, которая для меня называлась «серым террором». О ней почти нет свидетельств, подобных солженицынскому. Причин для этого много, и здесь я не буду на них отвлекаться. Совсем коротко можно обозначить нерв этого времени так: общественный договор о нераскрытии преступления, о погребении палачей с почетом и о предании полному забвению их жертв. Это был тот минимум лояльности, который требовался в это время от «нормального советского человека». Веры в будущий рай и даже в научный атеизм от него уже не требовалось. Говоря о жертвах, я имею в виду не только миллионы уничтоженных людей всех сословий, возрастов и убеждений, чьи имена теперь -- слава Богу! -- ежегодно зачитывают на «Воскрешении имен», и даже сегодня оглашение этих списков звучит как некоторый сильный вызов. Под жертвами я имею в виду и некоторые вещи общего, неперсонального характера: уничтожение или искажение отечественной и мировой истории, истребление всех видов «религии» и «идеализма», всей «доклассовой» культуры, свободного творчества, свободной мысли, свободного труда, возможности частной жизни, естественной связи отечественного с мировым, человеческой формы общежития... Человек этой эпохи -- Авель, у которого нет ни злодейского размаха отца, ни его цельности. Он просто -- как признается в своей сновиденческой исповеди мертвому отцу -- перестал отличать зло от добра. Можно назвать это моральным агностицизмом? Да не совсем. Авель лжет: что-то о зле он знает, и что-то главное -- без него ему не жить. Он всегда будет защищать зло. Он знает, что он -- его продолжение. Отречься от зла значит для него отречься от себя самого: это буквально конец. И он прав: только конец, раньше, чем для него, наступает для его сына. Совесть подростка наследственного союза со злом не вынесла. Самоубийство сына заставит Авеля признаться в том, что он на самом деле и так знает. Это, конечно, не покаяние: это чистосердечное признание под пыткой. «Покаяние» ново не как суд над сталинизмом, а как суд над его воровским, «несталинским» продолжением. Над тем, что нечто спустили на тормозах -- и жизнь стала мертвой. Что-то похожее делал Г. Бёлль с постгитлеровской Германией («Групповой портрет с дамой»). Авель был знаком жителям той эпохи, как теперь нам знаком Мэр. Уголовник -- «народный избранник» изображен куда эксцентричнее у В. Мирзоева («Человек, который знал все»). Но своего рода притушенность этого персонажа (он злодей, но при этом он «такой, как все») у Звягинцева необходима: иначе главная идея, идея целого образа жизни, разрушится.

Именно в эти годы, 70-80-е, рассудительные люди любили повторять что-то вроде: «Мир во зле лежит» (то есть нигде и никогда ничего хорошего не бывало) и «Всякая власть от Бога». Аверинцев возразил на второе: «А если сама власть говорит, что она не от Бога и против Него?» Да, та власть говорила это непрерывно. Нынешняя ничего подобного не говорит. Напротив: она хочет иметь некую лицензию от Бога (как Мэр в фильме) -- и она эту лицензию получает. Положение становится совсем двусмысленным. Выступление против заурядного бандюгана оказывается не чем иным, как кощунством! Действие «Левиафана» происходит при потушенном свете какого-то Смысла: того Смысла, об отсутствии которого -- и об абсолютной невозможности жить без которого -- в полный голос заявил Абуладзе. Для него этот Смысл назывался Храмом.

Сюжет Абуладзе -- история осквернения, а затем разрушения древнего храма. Храм в контексте фильма -- это и традиционная христианская вера, и вековая культура, и свободное творчество, и человечность; это народ, наконец, -- «народ, который создал "Витязя в тигровой шкуре”». Заметим, что самого простого отождествления: храм -- Церковь в «Покаянии» совсем не заметно. Странно было бы увидеть среди его персонажей монаха или священника.

Храм уничтожает «городской голова» Варлам и его адские марионетки: он, как положено таким созданиям, играет услугами полулюдей.

Мэр, собственно, делает то же -- но не так изобретательно и театрально. И зачем ему спектакли Варлама? Он храмов не рушит -- он их возводит.

Я думаю, тема культуры и творчества -- первое, что связано у Абуладзе с Храмом. Заступник за Храм -- художник Сандро и его прекрасная кроткая Нино -- заставляет нас вспомнить не столько мучеников за веру, сколько мучеников за человеческий гений, погибавших «с гурьбой и гуртом». Художников, поэтов, музыкантов, ученых, сгинувших на лесоповалах и каналах...

Финальная фраза фильма о «дороге, которая ведет в храм» в последующие десятилетия у всех навязла в ушах. Но тема храма начинается в фильме зловеще: в первом эпизоде отвратительный персонаж, сподвижник Варлама, пожирает кремовый храм, которым увенчан торт. Торты, украшенные храмами, изготавливает стареющая дочь невинно убиенных Сандро и Нино. Об этом гротескном эпизоде, в отличие от финальных слов о дороге и храме, кажется, не вспоминали.

И в сюжете «Левиафана» храм -- неожиданно для зрителя, который может и не заметить этого, -- оказывается в центре сюжета: ради нового храма отбирают дом Николая. Сцена разрушения дома не менее грандиозна, чем апокалиптический взрыв храма у Абуладзе. Но это уже не Храм, а храм: еще одно здание, один из многих новоделов. Кроме прочего, это недвижимость (трудно вообразить этот мотив рядом с Храмом Абуладзе). Темы культуры, творчества, личной свободы с этим храмом никак не связаны (этих тем и вообще нет у Звягинцева; человек-художник, человек-мыслитель отсутствует в этом мире, он не оставил по себе и тени. Вот это, может быть, самое неожиданное в мире Звягинцева. Где такое бывало в русском искусстве? Разве у народников?)

Но кроме новодельного храма, построенного уголовником на крови, в сюжете участвует еще один храм. Он похож на руины того Храма, о котором шла речь в «Покаянии»: разрушенный, но с уцелевшими кусками настоящих фресок, с видом в небо, и небо переглядывается с этими фресками как-то роднее, чем это сделал бы свежерасписанный купол... В этих развалинах собираются побалдеть, как умеют, сиротские мальчишки (все дети у Звягинцева -- сироты от рождения).

Если храмом-новоделом завершается тот порыв восстановить символический Храм и построить символическую Дорогу, которая ведет к нему (проект «религиозного возрождения» 90-х -- нулевых), то комментарии излишни. Дело, однако, не то чтобы сложнее, но богаче и значительнее. Старый разрушенный храм вносит в это -- как будто избыточно прямое и почти издевательское -- сопоставление мысль о какой-то другой возможности. Может быть, что-то еще не до конца исчезло? Может быть, этот остов, эти «кости сухие» поднимутся, и уже по-другому? Или этот взыскуемый Смысл, Цель, Причина («за что?») -- уже не в рукотворной архитектуре, а в великой стихии океана, в водах, похожих на те, которые мы воображаем в начале творения, безвидных и пустых, «и тьма над бездной?»

Я могу предположить, что случилось в пути к Смыслу и Храму, к Богу, что случилось за эти десятилетия. На эту мысль меня и навели два наших великих фильма. Тут мне придется попросить прощения у просвещенной публики: от исторических рассуждений мы перейдем к мистическим. А это разговор, в хорошем обществе запрещенный. Но ничего не поделаешь.

Проект построить Храм и Дорогу к нему не принял во внимание одного: прежде всего, необходимо было отречься от сатаны. Как в таинстве Крещения отречение от сатаны предшествует обручению со Христом. Иначе пространство жизни не может быть открыто для Другого. А герметически закрытое от Другого пространство, как известно, -- ад. То, что прошлое, из которого начинался наш «Исход», было не просто «тоталитаризмом» или как-то еще социологически определяемым устройством, а реальным союзом с нечистой силой, наглядно дает увидеть Абуладзе. Его Варлам, воюющий с солнцем, -- не гротеск, не художественный троп. Это прозрение. Власть сатаны -- вот из-под чего необходимо было выйти. Полностью из нее выходят, как известно, святые. Но вектор этого движения необходимо держать в уме и нам, невеликим душам. Этому учит Церковь: этому, а не борьбе за какие-то скрепы и устои. Я помню удивительное послание Патриарха Алексия II после августовских событий 1991 года. Он сравнивал нашу страну с гадаринским бесноватым, из которого вышли бесы. И, помню, говорилось там о том, что бывший бесноватый перестал пугать окружающие народы... Было это в воздухе: ощущение освобождения и очищения от чего-то совсем не «политического» в расхожем смысле слова. Но, как известно, в ту же очищенную горницу, если она остается пустой, могут войти злейшие бесы. Нашу горницу быстро заполнили всяческой пустотой и беспорядочной деловитостью, ремонтными работами, не размышляя, не совершая душевного труда, не произнеся решительного слова отречения. Не произнесли его те, на ком этот долг лежал в первую очередь. Поэтому героям Звягинцева в новом храме нечего делать. Там им не ответят. Варлам остался в своей могиле и окружен новым почетом. Жрецы Варлама без тени смущения меняют собственные богоборческие слова гимна на «благочестивые». Преступление вновь называется успехом. Младшие герои Абуладзе помалкивали о нем, но несомненно помнили. Герои Звягинцева, кажется, просто ничего об этом не знают. Им уже нечего скрывать; современность, которую они застали, как будто оторвана от истории. Они не знают собственной связи ни с ее палачами, ни с ее жертвами. Они знают одно: что все состоит из неправды, и уже не спрашивают, почему и с каких пор. Они как будто обречены никогда не быть открытыми.

Лицо Николая, когда он спрашивает: «За что?», плачущая перед зеркалом Лиля -- моменты открытости и разоруженности. Эта полная разоруженность светится и что-то обещает, как остатки фресок и небо на месте купола в разрушенной церкви. Но это уже не назовется Дорогой к Храму. Это требование правды Божией. А Господь, творец Левиафана, как мы знаем из истории Иова, любит человеческую правду. И никогда не услышит лукавого.

3279 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

http://www.mk.ru/social/2015/01/29/leviafan-eto-provokaciya.html

«Левиафан» - это провокация

Которая всем нам очень нужна

Сегодня в 20:37, просмотров: 2712
«Левиафан» - это провокация

В 2002 году, в лето вынужденного профессионального безделья, мы с Сергеем Цехмистренко снимали первую в нашей жизни документальную зарисовку «Русские грабли». (Никаких, упаси Господи, параллелей с «Левиафаном» - философской эпопеей, снятой признанным профессионалом и, что приятно, моим знакомым.) Около 60 тысяч долларов отважился тогда вложить в попытку двух безработных репортеров один интеллигентный олигарх ельцинского еще призыва, который бы точно предпочел, чтобы сейчас его имя в этом контексте не прозвучало. Оно и не прозвучит, поскольку не в именах дело.

Мы хотели сделать кино о природе человеческой усталости от жизни. О том, почему одни, кому однажды Бог дает, казалось, все, при серьезном испытании (бедностью, безработицей, завистью, обидой) за месяцы спаиваются и превращаются в полных моральных уродов. Перестают быть рабочими, директорами, водителями, врачами, библиотекарями и деградируют настолько, что вымирают целыми некогда преуспевающими поселками. Одного дядьку мы, помню, нашли прямо у дороги с полупрозрачным цветом кожи. Он пошел за грибами, но нашел водку, заснул и стал пиршеством для комаров. Кровь его, как пошутил его же приятель-мент (они там все философы) «не пропала зря, а уже кормит тысячи душ маленьких вертолетов».

Раньше там был Леспромхоз, и работы хватало на всех. Люди покупали машины и даже ездили на море. Переучиваться, затевать свой бизнес, строить жизнь заново не стал почти никто. У нескольких, кто стал - получилось, никакие рэкетиры их не поубивали, они неплохо зарабатывают, любят свою землю и даже к злой зависти односельчан они относятся с добродушным пониманием. Они больше переживают из-за того, что самый популярный продуктовый товар здесь теперь - водка, и запах смертельного перегара по утрам благоухает над селом, смешиваясь с ароматами свежей сосны и кувшинок.

Однажды местный электрик, восстановив в баре кислотно-щелочной баланс, улегся прямо в привязанной на цепь плоскодонке, в обнимку с бутылкой. Ногу свою он привязал покрепче этой же цепью: «Чтоб не убежала и чтобы от соблазна снова в бар пойти уберечься». В какой-то момент, распахнув глаза, он, видимо, решил прикоснуться к прекрасному и потянулся за кувшинкой. Лодка перевернулась. Наглотавшись воды, парень еле выжил - но сохранил чувство юмора. Его первой фразой в медпункте: «А водяры-то я все равно больше выпил!»

Таких трагикомичных историй и еще более красноречивого «лайфа» мы наснимали достаточно, но еще больше записали интервью с людьми, задавая им два извечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?» Виновата оказалась, разумеется, старая власть - куда попали и царь, и коммунисты, и Ельцин. Вина коммунистов, к слову, заключалась в том, что при них здесь лагерь закрыли, а это сразу лишило работы целую деревню.

Русский человек умный. Глядя в залитые «аква-витой» глаза бывшего прораба Васи, я спросил его: «Нет, не в развале страны или леспромхоза, а в том, что ты сейчас вот в этом дерьме живешь, а брат твой ягоды собирает, дело свое открыл, мотоцикл купил - в этом тоже коммунисты, или Ельцин виноват?» Вася спокойно ответил: «Нет, тут ты прав, тут мы все каждый по-своему виноват. Но беда в том, что такие, как брат мой, никому здесь не нужны, и лафа его скоро закончится. Придет начальник и заберет его ягодный бизнес, на...»

«А объединиться не пробовали?» - неосмотрительно поинтересовался мой друг Сергей.

«Это можно, - согласился Вася и грустно, словно птицу, проводил взглядом улетевший к облакам бычок. - Но у нас вместе никогда же не получается. Ни-ког-да. Русский человек долго заправляет, да быстро едет, на...» С этими словами он осушил еще один стакан, окончательно протрезвел и захотел прощаться.

«А куда едет-то?» - вопросили мы вслед.

Василий улыбнулся: «А куда получится, или куда повезут - туда и едет, на...»

В той нашей зарисовке были и другие люди - ныне известные, успешные, а когда-то убитые миром настолько, что прорубь казалась им единственной выходом. Нас, повторю, интересовала природа взлета и падения твари божией. Плюс - точки зрения самих россиян на то, куда должна пойти страна дальше. Ровно половина опрошенных нами жителей северных деревень и поселков требовала «твердой руки»; другая половина говорила, что никакая рука своих мозгов не заменит - а, стало быть, ответственность за жизнь надо брать самому.

Та зарисовка не вышла в свет ни на одном канале (скажу честно: на полноценный документальный шедевр она не тянула, а на меньшее мы не замахивались), однако, к нашему удивлению, получила три профессиональные премии. А к теме сегодняшнего разговора имеет отношение вот что. Качество сделанного, в отличие от нас, телеканалы устроило. Один из политически грамотных телечиновников (он лишился работы через год) согласился показать фильм - но при условии, что оттуда вырежут сцену, где простая селянка абсолютно искренне, живо, вообще без тени сарказма, объяснялась в любви новому президенту России, мотивируя свой выбор тем, что он «молодой, ошибок не наделал, и его бабы любят». Этот чудный фрагмент мы вырезать отказались, зато поинтересовались у телечиновника: «А вас не смущает, что в следующей сцене Жириновский (его занесло в тот же поселок на агитпоезде) вальяжно рассуждает о том, что России нужна монархия, что Путин выполняет многие его советы - вот, например, скоро губернаторов назначать станет, поставит себе преемника, а потом и вообще отменит выборы?» Чиновник усмехнулся: «Тетку уберите, перебор. А вот клоуна можете оставить - кто ж его слушать будет?» (Дело было в середине 2004 года. До отмены губернаторских выборов оставалось несколько месяцев.)

Это я к тому, что депрессивные кадры «русской чернухи» их не пугали тогда и, уверен, не пугают сейчас. Плевать им давно на образ России с тех же колоколен, откуда их деды сбрасывали колокола вместе с монахами. Их пугает сам факт спора, общенациональной народной дискуссии о том, «почему мужик долго запрягает и куда потом быстро едет». Спонтанного спора о самих себе, о своем прошлом и будущем, о своем месте в жизни и долге перед Богом, страной и, главное, - самим собой.

Я не собираюсь говорить здесь о художественных и прочих достоинствах «Левиафана». Его главное достоинство, повторю, - это вызов, приглашение к исповедальному разговору с самим собой.

Со столь бешеной международной рекламой, при незаменимой помощи пиарщиков из российского минкульта, картина обещает спровоцировать людей, русских людей в первую очередь, именно к такой общественной дискуссии, именно к такому переосмыслению собственного положения во времени и пространстве. И именно такой - неформальный, неподконтрольный - разговор может всерьез изменить страну.

Даже наша с Сергеем любительская зарисовка в «дремучем» 2004-м заставила сотни, ну, может, тысячи людей задать себе неудобные вопросы. Представляете, что в России 2015-го сможет сделать профессиональное кино режиссера с мировым именем? Учитывая, что, как не заметил только ленивый, «Левиафан» оказался в нужное время и в нужном месте: за Андреем Звягинцевым со своими образами Человека и России теперь непременно пойдут другие - молодые, талантливые, безбашеные.

А эти, подневольные госчинуши из пыльных кабинетов со стремительно лысеющей совестью... На самом деле этот спор им нужен больше, чем всем нам. Потому что только в таком - свободном и открытом - разговоре может родиться страна, в которой им не «влепят пятнашечку» и даже не сошлют строить новый лагерь в Карелию или возводить дом культуры в Териберке.

«Левиафан», я уверен, вы увидите все. А потому, пользуясь случаем, раскажу, чем закончилась так нигде не показанная притча «Русские грабли»:

Озеро. Закат. Лодка. Я гребу, старчок, похожий на тролля из сказки (не актер) произносит (дословно) следующий текст:

«Куда дальше поедем, спрашиваешь? Вот слушай. Было у старика три сына. Старший Федор, средний Василий и младший Иванушка. Вышел как-то в огород Федор, наступил на грабли, а другим концом по лбу ему - бах! Помер Федор. Похоронили его, помянули. Через полгода вышел в огород средний сын, Василий - и такая же история. Наступил на грабли, другим концом по лбу, не стало брата Василия. Еще через полгода вышел в огород Иван. Молодой, зоркий. Увидел грабли. Призадумался. Пригорюнился. А деваться-то некуда...»

1219 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Андрей Звягинцев: «Социальное измерение в моих новых фильмах -- не стратегия»

САМЫЙ КАННСКИЙ ИЗ РОССИЙСКИХ РЕЖИССЕРОВ -- О КИНОКРИТИКАХ, КОНЦЕ ВРЕМЕН И КРАСОТЕ НЕУДАЧ

текст: Денис Рузаев

Detailed_picture(c) Вячеслав Прокофьев/Коммерсантъ


http://www.colta.ru/articles/cinema/2936

Только что Каннский фестиваль объявил программу основного конкурса. Российское кино в нем будет представлять «Левиафан» Андрея Звягинцева, история безнадежного противостояния человека государственной машине. Действие «Левиафана» происходит на краю света -- на Кольском полуострове (кажется, наше кино прочно закрепляет за Севером функцию чистого сердца России) -- и явно продолжает социальную тему, начатую Звягинцевым в «Елене», работая на размывание растиражированного прессой образа режиссера как неорелигиозного автора. Корректирует наше представление о Звягинцеве и сборник «Дыхание камня. Мир фильмов Андрея Звягинцева», недавно вышедшая в издательстве «НЛО» антология кинокритических и киноведческих текстов о «Возвращении», «Изгнании» и «Елене», в сущности, первая попытка всерьез проанализировать эти картины, задать им контекст вне фестивального шума и суетливых рецензий «к выходу в прокат». Денис Рузаев пробует продолжить этот анализ в беседе с самим режиссером.

-- Вы довольны вышедшей книгой?

-- Вполне. Там собраны хорошие тексты и замечательные имена: Наум Клейман, Долин, Плахов, Манцов. Очень глубокий текст Евгения Васильева об «Изгнании». Вдумчивые и подробнейшие разборы Людмилы Клюевой, благодаря инициативе которой книга эта и состоялась. Впервые об этой затее с книгой я услышал шесть лет назад, когда ее студенты обратились ко мне с просьбой об интервью для этого сборника. Никогда не думал, что работа над книгой -- движение от замысла к воплощению -- такой же длинный путь, как в кино.

-- Я почему об этом спрашиваю: когда ваши фильмы только выходили, их первая критика не всегда была достаточно... заинтересованной, что ли. В них быстро находили какие-то формальные библейские аллюзии, но как-то не стремились проникнуть вглубь, дальше этой формы.

-- В Каннах на второй или третий день после показа «Изгнания» у меня начались интервью с журналистами. И чуть ли не первый же из них, русский, говорит: «Ну слушайте, понятно: в самом начале один брат умывает руки от крови другого -- параллель с Каином и Авелем. Девочка по имени Ева слышит: "подай яблоко”. Ясно же, какое яблоко. Дети собирают пазл "Благовещение”. И что? Какая тут связь? Что это вообще такое?». Примерно то же говорили мне и другие. Только спустя несколько лет я прочел разгромную статью HollywoodReporter, опубликованную на следующий же день после каннской премьеры, где американский критик с таким же недоумением перечисляет ровно те же (и в том же порядке), как их можно было бы назвать, «бусины». То есть люди, как вороватые сороки, видят -- что-то блестит то тут, то там, но для них ускользает связь этих вещей, и виноватым в отсутствии этой связи они отчего-то считают автора, а не собственное невежество. Они не дают себе труда остановиться и подумать и несутся дальше со своими претензиями и резкими высказываниями. Одному я тогда так и сказал: «Ребята, идите на фуршет, отдыхайте. Вам незачем смотреть кино, если вы говорите такие пустые вещи». А там чего только не звучало: и «издевательски длинный фильм», и «пустой, глянцевый ребус», и «духовный гламур». Я не создавал ребус, я обращался, наверное, к какой-то другой аудитории. И, как понимаю теперь, аудитория эта есть. Все это я к чему говорю -- когда я позже столкнулся со статьей Евгения Васильева, я с радостью обнаружил, что все нужные «бусины» он собрал в ожерелье, он сумел вытянуть из кинотекста все необходимые смыслы, просто потому что у него в руках была нить, он владел ею, он разглядел те связи, которые первые критики фильма не желали видеть в упор. Можно сказать, из-за верхоглядства какого-то американца, которого они, похоже, начитались накануне разговора со мной, досталось и мне, и моему фильму. Выходит, журналисты эти артикулировали даже не свои идеи. Выходит, задавая свои вопросы, они не понимали даже, о чем вообще говорят. Что меня возмутило тогда -- ну если вы усматриваете связь с Каином и Авелем, продолжите сами эту мысль, скажите, пожалуйста, какой смысл в этой параллели? Где там еще хоть один намек, что речь идет именно об этом предмете? Ну где? Значит, наверное, это все-таки ваше ошибочное мнение, а не мои ребусы? Давайте возьмем вот эту чайную чашку и назовем ее Чашей Грааля -- станет она таковой от этого?.. Одним словом, слепота и воинственное невежество многих в какой-то момент времени меня возмущали, а когда я понял, что спорить с этим непродуктивно, я просто перестал об этом думать.

Выход предельно простой: дышите там, где вам дышится легко и уверенно.

Как сказал Гераклит: «Все есть мнение, общественное или частное. Реально существуют только сгустки атомов, все остальное -- мнения о них». Умный рецензент пребудет в своей вселенной и станет заниматься тем, что ему понятно и близко. Отойдет в сторону, если решит, что эта планета не имеет той среды обитания, которая позволяет ему дышать. Выход предельно простой: дышите там, где вам дышится легко и уверенно. Конечно, ранят, задевают какие-то резкие высказывания, но я стараюсь больше на это не реагировать, я закрыл для себя эту тему. Навсегда.

-- Мне кажется, вот эта попытка зацепиться за аллюзии неправильна в том смысле, что отталкивается от следствия, а не от причины. Мне вообще кажется, что ваши фильмы -- это попытки собрать такую конфигурацию сюжета, героев, эпизодов, мизансцен, которая сама по себе будет транслировать торжественную и немного мистическую, я бы даже сказал -- сакральную, ауру, причем в неких универсальных обстоятельствах условной мировой культуры. Так ли это? Не появляются ли эти высокие аллюзии сами по себе, не производит ли их сама форма фильма?

-- Интересная постановка вопроса. Хотя сам я об этом никогда не думал в таком ключе. Не думал, что повторение гаммы, или того же набора нот, брошенное в новые обстоятельства, по вашей мысли, само по себе генерирует сакральное или, скажем скромнее, создает то же напряжение смыслов, которое в этом наборе событий закодировано. Конечно, первая мысль, приходящая в связи с таким предположением, -- что это было бы слишком просто, что дело не только в повторении нот, но и в исполнительском мастерстве. Но, возможно, тут есть еще о чем подумать.

К сценарию, который ты прочел, необходимо подыскать правильные ключи. Да, некоторое количество текстов отсылает нас туда, к Библии, к сакральным сюжетам, о которых вы говорите. Происходит это по простой причине: все мы с вами живем в христианизированном мире, который, конечно, испытывает сейчас кризис, но пока на смену ему не пришло что-нибудь хоть мало-мальски сравнимое и столь же значимое. Это наш общий опыт, давний опыт, даже древний. Как, знаете, ребенку предлагают простой тест -- нарисуй то, чего нет. И это нерешаемая задача, нельзя нарисовать то, чего не видел, поэтому ребенок непременно нарисует то, что уже есть. Так и тут. Ничего другого, кроме христианской этики, у нас просто нет. Эти истории мы репродуцируем сами, потому что мы, как планеты на орбите, связаны вместе этим притяжением. Можно назвать это пленом, можно назвать это вселенной, циклом, из которого невозможно вырваться, потому что без этого притяжения, без ориентиров, без ценностей, общих для всех, невозможно существование в принципе. Этим могучим притяжением мы все спаяны, и спайку эту разорвать очень непросто. Возможно, что только в этом все дело. Сакральный сюжет отзывается в сердце зрителя потому, что он уже там и причем давно, с ранних лет, если не сказать -- с молоком матери, поселился в душе.

Ничего другого, кроме христианской этики, у нас просто нет.

Ваш подход, если я его верно толкую, -- в беспечном отношении к тексту, который считается священным. То есть просто автоматически повторил сюжет, и он автоматически же сработал. Мне кажется, этого одного недостаточно. Ведь дело не только в сюжете как таковом. Надо ухватить, прочувствовать его дух, потому что иначе он не оживет. Впрочем, я готов предположить, что, возможно, мне просто нелегко согласиться с тем, что роль рассказчика так умалена в случае автоматического пересказа. Но что-то мне подсказывает: и в рассказчике зарыта существенная часть этого события -- рождения в душе смотрящего чего-то живого. Грубо говоря, ты, автор, должен заново прожить этот сюжет, воссоздать его снова. Без твоего собственного перевоссоздания его сам он не оживет.

-- В «Возвращении» и «Изгнании» вы будто бы исключаете социальное измерение -- для того чтобы, как мне показалось, выкристаллизовать историю...

-- Акцентировать вертикаль, а не распыляться по горизонтали -- можно так сказать.

file.jpg(c) Стас Владимиров/Коммерсантъ

-- Да. И мне интересно, как в ваши фильмы -- «Елену», будущего «Левиафана» -- это социальное измерение вернулось.

-- Представьте себе ситуацию: осенью 2008-го грянул кризис, причем такой, что все продюсеры поджали хвосты и не с кем было даже разговаривать о новых проектах. Еще за месяц до начала кризиса, летом 2008-го, мы запустились с большим пятнадцатимиллионным проектом с компанией «Централ Партнершип». Мы засели с Олегом Негиным писать сценарий -- у нас он, правда, туго шел, за двадцать дней, которые мы с ним просидели в Крыму, у нас не был написан ни один эпизод. И тут вдруг, как раз осенью, звонит мне Рубен Дишдишян: «Андрей, прости, но я должен тебя остановить. Не пишите сценарий, потому что нет гарантий, что мы справимся теперь с таким бюджетом». Ударил кризис, и Рубен не мог взять на себя исполнение обязательств. Он поступил честно. Но только представьте, какой это был удар для нас! Мы несколько месяцев шли к этому соглашению, и вдруг такой поворот. А замысел был огромный: Киевская Русь, 1015 год, деревянный кремль в Киеве, битвы, всадники, в общем, история могучая и очень нас волновавшая. Мы останавливаемся -- и перспектив никаких. Штиль полный. Впереди -- неизвестность. Киноиндустрия в состоянии полной стагнации. В России, по крайней мере.

Если ружье висит, то оно обязательно выстрелит. А хочется, чтобы не выстреливало.

И вот в феврале 2009 года приходит письмо от британца, который предлагает нам семь миллионов долларов на картину, притом любую. Я сразу отправил ему наш с Олегом уже готовый сценарий о Великой Отечественной войне, но он ответил: «Нет. Обязательное условие проекта -- английский язык». Ясно было, что новеллы, которые входили в этот замысел, -- Бабий Яр, блокада Ленинграда -- снимать на английском было бы предательством. Мы стали думать над новым замыслом. И вот когда вскоре родился сценарий «Елены» -- а Олег Негин написал его за двенадцать дней, на чистом вдохновении, -- британец говорит: «Ребята, это фильм на два с половиной миллиона, а я вам предлагаю семь. Подумайте еще, используйте мои возможности». Мы отказались думать дальше: «Либо это, либо мы расходимся». Так вот, почему я так долго об этом рассказываю: мне было настолько очевидно, что у нас в руках то, что нужно делать именно сейчас, что даже на фоне кризиса в родной киноиндустрии, в ситуации, когда тебе предлагают роскошные финансовые условия чужестранцы, ты отчетливо понимаешь, что тебе нужно делать именно то, что у тебя в руках, и именно у себя на Родине. И я счастлив, что не сложились отношения с британским продюсером, что эта вещь не стала какой-нибудь американской драмой, снятой русским режиссером на английском языке где-нибудь в Америке. Слава богу. Она должна была стать русским современным фильмом, при всем том что тема этой картины была и остается вечной и универсальной. Ни в «Елене», ни в «Левиафане» никакого намеренного перехода к социальному не было. Социальное измерение в этих моих новых фильмах -- не стратегия, это только и исключительно случай. Хотя находились те, кто утверждал, что, дескать, я решил услышать и отреагировать на упреки кинокритиков в России, не принявших мои предыдущие два фильма. Признаюсь, мне совершенно все равно, что там у них на уме.

-- Никто не снимает фильмы, думая о кинокритиках.

-- Похоже, они сами другого мнения. Мы можем пойти дальше и сказать, что и о зрителях тоже. Потому что лучший зритель -- ты сам. В зале сидят такие же люди, как ты. Если ты честен перед собой, они останутся. Если нечестен -- разбегутся все.

И еще про честность или правдивость. В индуизме есть такая идея, что наша цивилизация уже давно пребывает в эпохе Кали-юга. Это один из четырех (и последний) циклов исторического витка, после которого все обнулится и вновь вернется на первый круг. И вот что интересно -- с переходом на каждый новый виток этой бесконечной спирали одна из добродетелей, которых четыре, умаляется до ничтожного состояния. Эти четыре добродетели -- Аскеза, Милосердие, Чистота и Правдивость. Мы с вами живем в последнюю, четвертую эпоху, когда и Чистота, и Аскеза, и Милосердие умалены до предела, на этом витке эволюции общее падение нравственности всеохватно: от жрецов религиозного культа до простолюдина. Единственная добродетель, которая еще живет среди нас, -- Правдивость. Надо понимать также, что эпохи эти имеют огромную протяженность во времени, это, мягко говоря, в нашем земном -- или, лучше сказать, в человеческом -- измерении даже и не время вовсе, оно не меряется циферблатами, речь идет о тысячах тысяч лет. Но это не отменяет саму идею и даже прямую сопряженность с ней всего, что нас окружает. Мне кажется, нельзя не чувствовать, что именно Правдивость и есть наше с вами последнее достоинство. В истории России художник со времен Пушкина был заложником этой прекрасной и чистой необходимости -- говорить правду, какая бы она ни была. Если хотите, это и определяло меру могущества государства. Чистых сердцем людей, на которых держалась эта традиция в России последние 200 лет, множество, всех тут не назвать, но ключевые фигуры в искусстве, конечно, Пушкин, Достоевский, Толстой, Солженицын, Шаламов... Наш долг -- не прерывать эту традицию. А для этого нужно просто честно, согласуясь со своей совестью и только с ней, чувствуя происходящее вокруг, называть вещи своими именами.

file.jpgКадр из фильма «Елена»

-- Хочу вернуться к разговору о жанрах, если позволите. Мне кажется, что и «Возвращение», и «Изгнание», и «Елена» вполне укладываются -- возможно, против вашей воли и даже вопреки развитию самих историй -- в стандартные жанровые модели. Роман воспитания, жестокий романс, трагедия о смерти Бога соответственно. Кажутся ли таковыми они вам, допускаете ли вы такую трактовку?

-- Вы, похоже, в силу профессии на эти вещи смотрите шире. Для меня же слово «жанр» всегда было тем, от чего я бежал. Если ружье висит, то оно обязательно выстрелит. А хочется, чтобы не выстреливало. Хочется нарушить канон, и тогда, возможно, возникнет пространство для чего-то нового, чего-то, что можно будет назвать стилем, методом или уж, в крайней своей точке, да -- жанром. Жанр для меня -- это штамп, некий коридор, из которого нельзя выскочить, и зритель в фильме ужасов никогда не увидит какой-то сентиментальной драмы -- даже на уровне эпизода, потому что тем самым можно смутить зрителя, ввести его в заблуждение. Он привык к знакомому ему коридору. Мне же всегда хотелось эти коридоры расширять.

-- Но не получается ли так, что, уходя от канона, искривляя его -- но подразумевая при этом его существование, ты тем самым уже укладываешься в его рамки? Грубо говоря, пистолет проходит сквозь «Изгнание» -- и не выстреливает, но само ожидание того, что он может выстрелить, уже определяет развитие истории.

-- Тут можно запутаться в определениях, потонуть в словах, а я говорю только о том, что не хочется заниматься ремесленным делом, становиться за конвейер, чтобы «изготавливать изделие» -- по шаблонам, закрепленным раз и навсегда. Хочется создавать свободные от жестких определений, новые вещи.

-- Мне кажется, с каждым следующим вашим фильмом трение между каноном и вашими авторскими искривлениями этого канона становится меньше.

-- Возможно, вам со стороны виднее, но если даже это действительно так, я не смогу ответить сейчас, хорошо это или плохо.

file.jpgКадр из фильма «Левиафан»

-- Не уверен, что здесь работают категории хорошо/плохо -- в случае каждого фильма это решается по-разному.

-- Наверное. Есть же и другое направление в преодолении границ. У Тарковского была мечта сделать фильм без единой музыкальной ноты. Как он об этом ни мечтал, но сделать это он так и не смог. Это тоже как раз попытка выйти за пределы. Часто за свои только собственные пределы. Ведь есть же множество авторов, которые не мечтали, а просто делали это. И продолжают делать.

-- Тот же фон Триер с «Догмой», которая предполагала отсутствие музыки.

-- Да, эти ребята ее объявили, сняли два фильма -- и иссякла сила «Догмы». Любой манифест -- часто только декларация о намерениях, красивые слова. Нет, я сейчас говорю не о фон Триере, у которого, вообще говоря, много музыки в кино, а прежде всего о Брессоне, Ромере, других кинематографистах. О Бакуре Бакурадзе, например, в фильмах которого нет музыки. Для них всех это органично. Но когда ты осознаешь это как некую сверхзадачу -- «я пойду поперек», -- это уже не органично. Мне кажется, мечтать снять фильм без музыки, но не уметь это сделать -- это органичнее. Либо быть таким аскетом, когда фильм, в котором нет ни одной ноты, -- это прямое продолжение тебя самого. Как у Ромера, самого открытого, по-моему, ясного, искреннего, влюбленного по уши в литературу. Спросите у него, почему в его фильмах нет музыки, и он не найдет что ответить. И только потому, что это не является для него вопросом или задачей. Я очень люблю его способ рассказа, его простоту, даже простодушие, с которым он рассказывает удивительные истории. Или великий Брессон -- у него нет ни одного лишнего слова, ни одного лишнего кадра, ни одной лишней ноты. Его фильмы -- это само совершенство
.

2659 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Андрей Звягинцев

Андрей Звягинцев: «Что за жизнь...»


Виктор Матизен. Закон о запрете кинематографического мата коснулся и «Левиафана». Что вы об этом думаете?

Андрей Звягинцев. Глупая мера. Мату учатся не в кино, а в школе, на улице и дома. Нельзя запрещать авторам показывать персонажей, которые разговаривают так же, как в жизни, а взрослым людям - слушать их речь. В отношения «автор - зритель» влезает вдруг третья сторона - государство и начинает разъяснять двум взрослым, что такое хорошо и что такое плохо. А для несовершеннолетних достаточно ярлыка 18+.Kinotavr logoТо, что стоит за этим законом, - не глупость, а тенденция ограничения гражданских прав, об этом мало кто говорит. Без зазрения совести, среди бела дня нарушается конституционный запрет на цензуру.

Виктор Матизен. Большинство наших законодателей реакционно и этих прав за гражданами не признает. Впрочем, если спросить народ, поддерживает ли он запрет мата в кино, то он, матеря Костомарова с Расторгуевым, Серебренникова, Германику и вас, радостно поддержит инициативу власти.

Андрей Звягинцев. Не сомневаюсь. Лицемер, и в особенности лицемер-обыватель, - глуп и, глядя в зеркало, видит в нем не себя, а какое-то прекрасное далёко.

Виктор Матизен. Не сомневаюсь, что вы, как и я, допуская мат в кино, против матерщины в телепередачах. Но почему, собственно?

Андрей Звягинцев. Потому что люди, покупая кинобилеты, заключают общественный договор с создателями фильмов и продавцами билетов. Одни платят другим, будучи предупреждены, что идут на фильм, содержащий ненормативную лексику. Все очень просто. А с телевидением не договоришься, оно тебе диктует - и точка. И называется все это - общедоступное вещание. Значит, доступное детям. И вот тут уже двух мнений быть не может.

Виктор Матизен. Что же делать тем кинематографистам, которые не хотят приглаживать действительность?

Андрей Звягинцев. Не знаю. Надеюсь только на то, что сильные мира сего (из рядов культурной элиты) захотят повлиять на такое положение вещей и внести какие-то коррективы в эти законы.

Виктор Матизен. А вы себя не ощущаете сильным мира сего?

Андрей Звягинцев. Нет, конечно. В России сильны только те, кто близок к власти.

Виктор Матизен. Да, забыл еще про традиционалистский довод против мата в искусстве: «Классики обходились без мата, и это не повредило их произведениям». Почему же сейчас нельзя обойтись?

Андрей Звягинцев. А вот и неправда - частенько использовали. Классичней классика не сыскать - Александр Сергеевич Пушкин, грешен был, метко вворачивал иной раз, не стеснялся. Когда в думских совещаниях, вращая разговор вокруг аргументов нравственного начала этого нового закона, кто-то на беду спросил, а как же, дескать, поступать будем с Пушкиным - цензурировать в печати? Кто-то возьми да скажи: «Пушкин был человеком в высшей степени нравственным, ему можно». Согласитесь, нарочно не придумаешь. Просто Чехов какой-то или даже Салтыков-Щедрин.

Если говорить серьезно, такой прежде подход был к тексту, такая была традиция: крепкое словцо использовалось только в самом крайнем случае, да и то отнюдь не всеми великими. К тому же классики не слишком часто обращались к жизни людей, не обходившихся без ненормативной лексики. Сегодня искусство движется по направлению к действительности, язык персонажей становится все более похож на язык реальной жизни. Недаром появляются такие драматургические и литературные формы, как вербатим. Искусство ищет новые формы, это нормальный процесс, общество также ищет новую идентичность, освобождается от каких-то табу, нельзя этого не замечать или препятствовать этому естественному процессу. Консерватизм не дает двигаться дальше, а только отбрасывает нас назад. Очень жаль. Ну пусть ханжа или лицемер не берут в руки эту гадкую книжонку или плюнут в экран, но вы-то, господа законодатели, зачем же делаете запруду, вода все равно свое русло найдет. Кинематографисты, и не только в документальном кино, но и в игровом, стремятся честно представить на экране сегодняшнюю реальность, а в ней очень важное место занимает социальная среда, в которой матерный лексикон является обиходным. Использование эвфемизмов или запикивание пойдут во вред поискам современного искусства.

Виктор Матизен. Конечно.

Так что же, можно будет в России увидеть «Левиафан» на большом экране без цензурных купюр?

Андрей Звягинцев. Боюсь, что нет. За авторской версией придется за границу ехать. Там же, с оказией, и фруктов с овощами да сыров с рукколой прикупить можно будет, если кому-то без них не жить, и фильмы посмотреть с ненормативной лексикой.

Виктор Матизен. Вижу, что вы включены в актуальный контекст.

Андрей Звягинцев. Только в самом общем смысле. Телевизор не смотрю - сейчас у меня его просто нет. Знаю только, что нормальные люди презирают Киселева с Леонтьевым, Мамонтова, Соловьева и прочих пропагандистов.

Виктор Матизен. Но при такой отстраненности вы все же подписали письмо, осуждающее отъем Крыма от Украины.

Андрей Звягинцев. А как еще относиться ко всему этому безумию? Если президент декларирует развитие российского общества в направлении демократических ценностей, тогда дайте ответ на простой вопрос: Крым еще не так давно был частью другого государства, ведь так? Тогда как могло случиться, что без согласия одной страны другая возьми да объяви чужую территорию своей? Никакой «исторической необходимостью» или «территориальной безопасностью» не оправдать беззаконие. И потом, разве мы не наследуем договоренности будапештского меморандума 1994 года, по которой в числе трех государств: Великобритания, США и Россия - являемся гарантом территориальной целостности Украины?

Рассорились с огромным числом стран, разбудили и разъярили медведя, спавшего в берлоге, - невыветренный имперский комплекс. Я только что был в Хорватии. Думаю, капитализм у них тот же, что и у нас. Я помню прежние времена, когда в домах двери не запирались. Ни днем ни на ночь. А сейчас? Охранники, шлагбаумы, решетки, ограды. Дома превратились в крепости. Что это за жизнь? Это и есть торжество буржуазных ценностей? Где еще, в какой «капстране» можно найти пригород с глухими заборами вокруг коттеджей? Все, что пересаживается на нашу почву, почему-то портится. У нас даже капитализм диковатый какой-то, неисправимо бесчеловечный.

Виктор Матизен. Число охранников на душу населения не меньше, чем при Сталине, когда, согласно крылатой гиперболе, полстраны сидело, полстраны сторожило.

Андрей Звягинцев. Распространенная сейчас профессия. Люди, которые ничего не делают и ничего не создают - ни вещей, ни идей, ни хорошего настроения.

Виктор Матизен. «Левиафан» - ваша третья работа с Олегом Негиным. Как вы нашли друг друга?

Андрей Звягинцев. В 2000 году после «Черной комнаты» Дима Лесневский предложил мне запуститься с полным метром. Я стал искать литературный материал, который можно было бы превратить в фильм, и через приятеля вышел на сборник рассказов Негина. Один из них меня вдохновил, мы познакомились и решили вместе что-нибудь сделать. Но пока думали, нашелся полнометражный сценарий под названием «Ты», написанный Моисеенко и Новотоцким, который и стал фильмом «Возвращение». Вскоре после победы картины в Венеции Негин предложил написанную в жанре романа историю из времен Киевской Руси - 1015 год, раннее христианство. Лесневский прочел, но решил не запускать. И тут мне в руки попал сценарий «Запах камня» Артема Мелкумяна, написанный им по повести Сарояна. Мне показалось, что там требуется некоторая переработка, но, так как Артема я не знал близко, взялся за переделку вместе с Олегом. Так что у сценария, который в результате стал фильмом «Изгнание», можно сказать, четыре автора.

zvyagintsev-2
«Возвращение»

Виктор Матизен. Согласно только что вышедшей книжке о создании «Елены», к ней привели две независимые истории. Набросок одной - о том, как дети убивают родителей, - сделали вы, а другую придумал Негин после того, как у него умер отец и родственники заподозрили, что к этому причастна жена покойного.

Андрей Звягинцев. Идеи витают в воздухе. Их нужно только суметь почувствовать и схватить, как жар-птицу за хвост. Сюжет, лежащий в основе фильма «Елена», конечно же, не нов. Как говорит Булгаков, москвичей испортил квартирный вопрос. Разумеется, не только м­осквичей и не только в прошлом веке.

Виктор Матизен. В той же книге Негин начинает рассказ о фильме с символического плана. Владимир, «владеющий миром», воплощает идею власти и богатства, Елена - суть бедности... Может, вначале все же была абстрактная идея - столкнуть два мира и две морали?

Андрей Звягинцев. Нет, Олег писал свой текст постфактум, специально для книги. Тут больше результативных мыслей или обобщений. Я не сторонник так напирать на символические аспекты. Более того, в начале нашей работы герои носили английские имена - Ричард, Хелен, Кэтрин, так как мы писали в расчете на английского продюсера, который потом отпал. Просто родилась вполне жизненная история, корни которой питают и символический, и мифологический план. За частным случаем должно открываться нечто большее.

Виктор Матизен. Истоком «Левиафана» был только случай Химейера?

Андрей Звягинцев. Отправной точкой, да. Позже был найден протосюжет - Книга Иова. Еще один важный текст питал этот замысел в идейном плане: трактат о природе государства английского философа Томаса Гоббса. И, пожалуй, последнее, что я могу здесь назвать, - новелла «Михаэль Кольхаас» Клейста. Я читаю медленно, но ее проглотил за двадцать минут. По сути, в этой, написанной двести лет назад новелле Клейст рассказывает почти ту же историю, что случилась с Химейером: восстание оскорбленного, униженного достоинства, когда человек, не сумев добиться справедливости законными средствами, ценой собственной жизни - и с лихвой - отомстил обидчикам. Причем, похоже, это не вымысел Клейста, а реальная история бунта. Во всяком случае, в материалах к этой новелле говорится, что она основана на хронике времен Реформации. Там даже Лютер фигурирует как один из персонажей...

zvyagintsev-3
Андрей Звягинцев. Венеция-2003

Виктор Матизен. Можно было оттолкнуться еще и от «Дубровского». А вы сразу решили не дать своему герою отыграться на притеснителях?

Андрей Звягинцев. Не сразу. Поначалу хотели посадить его на трактор, чтобы он своротил мэрию.

Виктор Матизен. Признаюсь, что во время просмотра мне очень хотелось, чтобы он все-таки разнес ее, причем вместе с домом архиерея, который априори благословляет все действия мэра. Или пристрелил пару негодяев, как взбунтовавшийся фермер в «Долгой счастливой жизни» Бориса Хлебникова.

Андрей Звягинцев. Мне кажется, наш финал честнее и страшнее, чем если бы это был финал реальной истории Химейера с его бунтом, самоубийством или, чего доброго, героической смертью в схватке с силами зла. Это было бы как выпустить пар. Александр Зиновьев в «Зияющих высотах» говорит, что власти позволяли существовать Театру на Таганке, чтобы гражданское недовольство имело выход в общественном месте.

Виктор Матизен. Японцы с той же целью выставляли для битья манекены начальников. А вы, значит, принципиально отказались не только от хэппи энда, но и от катарсиса, луча надежды и света в конце тоннеля, чтобы оставить зрителей в кипящем состоянии?

Андрей Звягинцев. Скорее, в положении по ту сторону отчаяния. Мы находим нашего героя в абсолютной прострации, когда потеряно все - дом, жена, друг, сама жизнь катится под откос. Когда все главные понятия, все якоря жизни поставлены, что называется, под вопрос и не осталось никаких опор... Какой тут, скажите, хэппи энд?

Виктор Матизен. Что вы думаете о реакции министра культуры на «Левиафан»? Я имею в виду его слова о том, что в России так не пьют...

Андрей Звягинцев. Думаю, он не знает настоящую Россию.

Виктор Матизен. А я полагаю, что это вообще не его дело - давать оценки фильмам.

Андрей Звягинцев. Ну почему же? Как всякий зритель, он имеет право на собственное суждение. На ваши кинокритические лавры он не претендует. Министр замахивается на что-то гораздо большее. Мне кажется, он свято верит, что если очистить от «скверны» фильмы, которые отражают жизнь, то и сама жизнь станет лучше. Это продолжение его борьбы с «мифами»: о русском пьянстве, казнокрадстве, мздоимстве и еще о многом, чего, по его мнению, в России на самом деле не существует.

Виктор Матизен. Давайте вернемся к Иову. Его-то господь бог гнобил с целью испытать, глубоко ли он верует. Создатель в роли естествоиспытателя...

Андрей Звягинцев. Испытывал-то он руками дьявола.

Виктор Матизен. Это понятно. Руки бога должны остаться чистыми.

Андрей Звягинцев. Вы как-то с наскока хотите обсуждать вопросы, которые требуют более серьезного подхода. Помните, что говорит Бог Иову после всего, что с ним сделал дьявол?

Виктор Матизен. Помню, что засыпает его кучей вопросов.

Андрей Звягинцев. Он спрашивает: «Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Заведешь ли ты пику под чешую его, которая сама есть броня?» И так далее перечисляет все то, что человеку не под силу, опосредованно создавая картину величия мироздания, рядом с которым человеческие беды ничтожно малы.

Виктор Матизен. То есть внушает ему мысль о полном бессилии человека и полном своем могуществе. И ваш герой, подобно Иову, не ропщет, а покорно принимает незаслуженные кары.

Андрей Звягинцев. Он лишь тихо спрашивает: за что? Получил ли он ответ на свой вопрос, мы не знаем.

Виктор Матизен. Но Иову хотя бы возвращают имущество, а вместо потерянных детей позволяют завести новых, вашему же фермеру не воздается ничего. Со времени «Забавных игр» Ханеке ничего более страшного я не видел. Безжалостный вы человек.

Андрей Звягинцев. Только по отношению к персонажам, но не к зрителям. Зритель может выйти из зала или закрыть глаза. Чего не скажешь о главном герое фильма. Впрочем, с ним уже все произошло. Главное теперь будет происходить в сознании зрителя.

Виктор Матизен. Это художественный прием, заставляющий нас задуматься, или еще и ваше убеждение в торжестве зла?

Андрей Звягинцев. Легче легкого ответить, что прием. Но согласитесь также, что в картине нет подгонки под трагический финал. Вы ведь не можете сказать: «Так не бывает!»?

Виктор Матизен. Увы.

Андрей Звягинцев. Конечно, есть тут определенное сгущение. Мир все-таки устроен гораздо шире, объемнее, и есть лакуны, где можно отдохнуть умом и душой, почувствовать, что мир не так уж безнадежен, как может показаться. В «Левиафане» их нет, в пространстве этого фильма нельзя уйти от тяжелой, давящей реальности. Так он устроен. Вообще, это очень сложный вопрос - идти до конца в безжалостном, как вы говорите, прямом взгляде на происходящее или дать возможность зрителю насладиться красотами природы, например, не обременять тяжелыми мыслями, а развлечь. Есть, конечно, и середина. Для меня ответ очевиден: бескомпромиссный диалог с аудиторией, честный и правдивый рассказ - вот чего ждет настоящий зритель. Возьмите «Груз 200» - ведь это тоже совершенно безжалостное кино, и страшное. Я помню, с каким чувством вышел из кинозала. Я несколько раз ловил себя на том, что физически не могу вдохнуть. Хотелось кричать: «Не смотрите это кино, его нельзя смотреть, оно вынет вам душу!»

Виктор Матизен. У меня возникло другое чувство. Я вспомнил то, что сказал Толстой об Андрееве: «Он пугает, а мне не страшно».

Андрей Звягинцев. Почему?

Виктор Матизен. Потому что Балабанов позволил себе то, что вы назвали «подгонкой». И когда я замечал швы, то думал уже не о том, что происходит в фильме, а о том, что происходит у него в голове. Если начальник милиции средь бела дня везет к себе в квартиру похищенную дочь секретаря райкома, а его подчиненные приносят туда гроб с покойником, то на какой планете это происходит и какое имеет отношение к советской реальности? Это же элементарный кинофокус.

Андрей Звягинцев. Перефразируя Гамлета, скажу: «Жизнь может преподнести настолько фантастичный сюжет, друг Матизен, что и не снилось нашим сценаристам». И потом есть же законы стиля, метода, поэтики. Есть гротеск, которым прекрасно владел Балабанов. А то, что его художественные сгущения основаны на том, что вполне могло происходить в советской реальности, я не сомневаюсь. Ничуть. Так что ваши вопросы сворачиваются, если ты открыт зрелищу и с доверием воспринимаешь то, что тебе предлагает экран.

Виктор Матизен. Ну если отключить голову... И вообще, критик - профессиональный скептик.

zvyagintsev-4
«Изгнание»

Андрей Звягинцев. Да вы, батенька, закостенелый реалист. Вам нужно документальное кино смотреть. Интересно, что же вызвало у вас сомнения в «Левиафане»?

Виктор Матизен. Почему вы умолчали о некоторых важных, на мой взгляд, вещах? К примеру, оставили зрителей в неведении насчет гибели жены героя - покончила ли она с собой, была убита или нечаянно упала с обрыва?

Андрей Звягинцев. Все три предположения небезосновательны. Что было на самом деле, пусть каждый решает сам, мы лишь предоставили возможность интерпретации. Мне нравится мысль, что не только мы смотрим фильмы, но и они смотрят нас.

Виктор Матизен. Могу добавить: когда критик рецензирует фильм, фильм рецензирует критика. Но это не всегда на пользу обоим. Вот вы на «Кинотавре» смотрели «Класс коррекции» Ивана И. Твердовского. Хороший дебют, но с несколькими зияющими дырами. Отчего, например, мальчик, влюбленный в девочку, вдруг перестает ее замечать?

Андрей Звягинцев. Странный момент, я тоже обратил на него внимание.

Виктор Матизен. Ему можно придумать десять объяснений, но я бы предпочел выдумкам прямую экранную мотивацию или какие-то детали, которые позволили бы мне сделать однозначный вывод о том, что случилось. А домыслы - проекции на пустом или полупустом месте. Но я вот подумал, что вы прибегаете к умолчаниям еще и для того, чтобы ваши фильмы пересматривали в надежде разгадать загадки. И вспомнил когда-то читанную стенограмму обсуждения панфиловской «Темы» на худсовете «Мосфильма». Они там всерьез решали вопрос, умирает герой Ульянова или только теряет сознание. Только что врача не вызывали, чтобы пульс у него прощупать. Мне показалось, что измученный поправками Глеб Анатольевич сам едва не упал в обморок, когда доведенный до кипения директор «Мосфильма» Сизов заорал: «Если кому-то непонятно, что герой остается жив, финал надо переснять!» Хорошо, что Бондарчук возразил: «Нет, Николай Трофимович, если кому-то это непонятно, финал надо пересмотреть!»

Андрей Звягинцев. Какое все-таки счастье, что сейчас нет подобных худсоветов...

Виктор Матизен. Нет. Но будут. И все-таки, Андрей, вас не смущает, что неясные места фильма наводят на подозрение, будто действие идет не само собой, а по воле автора? Что герои - марионетки в его руках?

Андрей Звягинцев. Я всего лишь позволяю себе умолчание, чтобы у зрителя появилась возможность интерпретировать некоторые события по-своему. Так и в жизни: от нашего внимания нередко ускользают какие-то связи, так ведь? Вы можете наблюдать некое событие, но не понимать, какие причины привели к нему. Тогда сознание самостоятельно достраивает недостающие звенья. Какое же тут своеволие автора? Напротив, приглашение зрителя к соавторству.

Виктор Матизен. В действительности мы многого не знаем. Но в своем произведении авторы обычно всеведущи. А вы?

Андрей Звягинцев. Я всего лишь свидетель происходящего.

Виктор Матизен. Свидетельские показания часто недостоверны. Притом вы же не везде придерживаетесь этой позиции. При разговоре мэра с архиереем свидетелей ведь не было.

Андрей Звягинцев.Тут мы, разумеется, домысливаем, о чем и как они говорили или как бы мог строиться в кабинете мэра его диалог с прокурором города, судьей и начальником полиции. Я знаю лишь несколько слов из их лексикона. Например, «фаберже». Услышал на вечеринке от человека, вхожего в самые высокие круги. В строительстве подобных диалогов приходится прибегать к фантазии и предположениям.

zvyagintsev-5
«Елена»

Виктор Матизен. Согласитесь, однако, что ваша авторская позиция противоречива.

Андрей Звягинцев. Авторство - это чистый произвол. Но в нашем случае он напрямую связан с наблюдением за жизнью. Никто не поверит, если это будет чистый вымысел, не основанный на жизненных впечатлениях и опыте.

Виктор Матизен. Перефразруя Пушкина, вы не соблюдаете законов, которые сами над собой поставили. Правда, без насилия над реальностью, которое я увидел у Балабанова. Но не без поигрывания зрительскими ожиданиями. Вы же могли, к примеру, подготовить любовную сцену, грехопадение героини Лядовой, как сделали бы на вашем месте многие режиссеры.

Андрей Звягинцев. Не совсем понимаю, при чем тут Пушкин с его знаменитой максимой о законах творчества. Что же касается любовной сцены, я решил, что значительно интереснее, если зритель не будет готов к такому повороту.

Виктор Матизен. Как будто застукал свою жену со своим товарищем?

Андрей Звягинцев. В жизни случается всякое. Я просил актеров, чтобы до этой сцены они никак не проявляли свои отношения. А то актеры обычно играют так, словно знают авторский промысел, - это теат­ральная выучка.

zvyagintsev-6
Канн-2011. Перед премьерой фильма «Елена»

Виктор Матизен. Вам было важно повергнуть зрителей в гностический шок, открыть им собственное незнание и отсутствие точки опоры?

Андрей Звягинцев. Мне нравится притча Мирандолы, в которой говорится, что Бог дал всем вещам и живым существам свое место. Камень будет здесь, тигр - здесь, дерево - здесь, река - там, скала - тут. Но когда дошла очередь до человека, сказал: «А ты будешь вечно искать свое место».

Виктор Матизен. Человек от природы свободное существо.

Андрей Звягинцев. Именно - свободное. Может опуститься или возвыситься. Сегодня кого-то спас, завтра - предал. Тигр не может развоплотиться, перестать вдруг быть тигром, камень навсегда останется камнем, человек же не есть что-то раз и навсегда утвержденное, он пребывает в постоянном становлении. И стать он может этим или тем. Это его собственное, никем не регламентируемое право, его свобода и его ответственность.

zvyagintsev-7
Андрей Звягинцев на съемочной площадке

Виктор Матизен. «Широк человек - неплохо бы сузить». Но откуда вы знаете, кто такой Пико делла Мирандола? Для человека с чисто актерским образованием это нехарактерно, да и не каждый режиссер слышал об этом итальянском гуманисте.

Андрей Звягинцев. Это достаточно верное замечание. Я, например, до сих пор ощущаю пробелы в своем образовании. В обучении актеров ставка делается на мастерство, все остальные дисциплины практически факультативны. Я знаю случай, когда студента с выдающимися актерскими данными педагог спас от экзамена по русской литературе, который он бы стопроцентно провалил.

Виктор Матизен. Жаль, что меня в университете никто не спас от истории КПСС...

Андрей Звягинцев. Зато необходимость знать этот предмет, похоже, закалила в вас идиосинкразию к советской утопии. Кстати, наш курс в ГИТИСе взбунтовался против лекций по научному коммунизму. Было это в 1986 году. И ректор отменил эту дисциплину. Самообразованием я занялся в 90-е годы, после окончания учебы, когда решил не идти работать в театр и по сути стал безработным. Ходил в Музей кино и читал все, что под руку попадало. А время для чтения было благодатное. Появлялись невероятные издания, о которых и помыслить было нельзя за несколько лет до этого. Бердяев, Шестов, экзистенциалисты, Ницше и многое другое.

Виктор Матизен. А откуда столь жесткое отношение к церкви? Ваш архиерей откровенно служит сильным, которые попирают слабых. А в конце, когда выясняется, на каком месте поставлен храм, - просто мороз по коже...

zvyagintsev-8
«Левиафан»

Андрей Звягинцев. Помните эти грандиозные слова Достоевского: «Если бы как-нибудь оказалось, что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины»? А ведь это не простая фигура речи, тут есть тайный смысл, если всерьез задуматься о том, что имеет в виду Достоевский. Или - помните коллизию «Легенды о Великом инквизиторе»? Каким рисует Достоевский иерарха церкви? И я не думаю, что Федор Михайлович избрал главной целью своей беспощадной критики именно католического священника. Важнее то, что он поместил свою поэму на самую темную страницу истории церкви как таковой: церковь времен инквизиции. Но говорит он главным образом о том, как люди приспособили существо Христова учения к своим плоским властным нуждам, к своим скудным рабским представлениям. Принимать дары от людей, которые творят беззаконие, воруют и бесчинствуют, - ведь нельзя же не знать, из рук каких благодетелей принимаются эти дары: часы стоимостью в десятки тысяч долларов, кабриолеты и часовни, это ли не ложь пред Создавшим нас?! В то время как долг священнослужителей пред Богом обличать неправду в глазах людей, давать нравственную оценку неправедным деяниям, они молчат, они «соработничают». Они давно превратили Христа в пугало, в Петрушку, которого вынимают из кармана «по надобности», они давно не служат посредниками между Господом и людьми, но трудятся ради собственного благополучия. Можно лишь посочувствовать им. И тем, кого они вводят в заблуждение, отодвигая Бога от человека в слишком трансцендентную даль, а не сближая в интимной духовной глубине человека с откровением о нем самом, даримым Богом в каждый миг бытия. Задумайтесь, что бы сделал Христос, если бы явился в кабинет к такому служителю?

Виктор Матизен. Не знаю, есть ли бог, но предпочитаю мыслить так, как будто его нет, а вести себя так, будто он есть. Пора немного поговорить о фильмах, которые вы судили на «Кинотавре». Попробуем синхронизировать наши качалки, как в пьесе Уильямса.

Андрей Звягинцев. Скорее контрапунктировать. Мне очень понравился «Дурак» Юрия Быкова. Знаю, что его картину критикуют за прямолинейность, но в ней невероятная энергия правды каждого кадра и каждого персонажа. А главный герой, сантехник... Лучше бы, кстати, электрик! Это же Прометей, который принес людям свет знания, и за это был «распят». Тут же вспоминается и платоновский миф о пещере - из «Государства», где говорится о тенях вещей и о сути самих вещей, а еще о том, что могут сделать с человеком-вестником, который попытается показать сами вещи. Сила и жажда высказывания в картине Быкова заслуживает уважения и серьезной поддержки.

Виктор Матизен. В «Дураке» тот же взгляд на власть, что в «Левиафане».

Андрей Звягинцев. Это взгляд на вещи, как они есть. В цивилизованной стране народ знает, а власть понимает, что она - только обслуживающий аппарат. А у нас власть ведет себя так, будто она от Бога, а не от людей. И люди отчего-то согласны с этим положением дел. Как и с тем, что мы, как дикая азиатская страна, принимаем ситуацию с наследным правителем или правопреемником-назначенцем. Какая демократия, какая выборность? Не согласна с этим только небольшая кучка людей, которые книжки читают и смотрят сложное кино. Таких читателей никто не считал, а таких зрителей - тысяч сто, если верить Сергею Сельянову. Остальные - «Уралвагонзавод» и прочие «патриоты» или бездумно влюбленные подданные. Вот вам портрет России сегодня.

Виктор Матизен. В XX веке строили сперва коммунизм, потом демократию. А в XXI начали строить «рашизм». Но я вас отвлек от «подсудимых» фильмов.

Андрей Звягинцев. Понравился мне и «Еще один год» Бычковой. Удивительно тонко схваченное состояние влюбленности и красиво, даже девственно чисто сделанные интимные сцены.

Виктор Матизен. Это все есть. И актеры выразительные, и отношения переданы, но мне было скучновато, так как из первой же - хорошей - сцены понятно, что происходит между героями. Любовный инстинкт тянет их друг к другу, а воспитание отталкивает, и этот мезальянс обречен. Дальнейшее не приносило мне ни новых чувств, ни нового знания. В том числе эротические сцены и «атмосферные» эпизоды тусовок.

Андрей Звягинцев. Это потому, что вас интересовало главным образом целое, а меня - детали.

Виктор Матизен. Как и в фильме Светланы Проскуриной «До свидания, мама» по мотивам «Анны Карениной»?

Андрей Звягинцев. Да, в нем тоже замечательно передано психологическое состояние героев - «Анны», «Вронского» и «Каренина». Фильм сделан с нежностью и состраданием по отношению ко всем участникам драмы, особенно к ребенку, который болтается, как маятник, между матерью и отцом. А вам, как я вижу, что-то не понравилось?

Виктор Матизен. То, что герои Толстого обрисованы как социальные индивиды, да и вообще человека делает таковым человеческая среда. Проскурина же вырвала своих персонажей из среды, чем сильно обед­нила. И Серебренников в «Измене» сделал, по-моему, ту же ошибку.

Андрей Звягинцев. И я в «Изгнании»?

Виктор Матизен. Возможно. Но не в «Елене», где вы очень точно охарактеризовали социальное состояние своих героев, не потратив лишнего метра пленки и обойдясь без прямого обращения к общественной среде.

Андрей Звягинцев. Хорошо, соглашусь с тем, что Проскурина могла бы показать, кто эти люди и почему живут в таких невероятных интерьерах... Но для вас, я давно заметил, как-то очень важно, чтобы в фильмах все было подробно и совершенно достоверно представлено. Так что, это вы выступаете сейчас в роли судии «подсудимых» фильмов, я же по-прежнему настаиваю на скромной роли свидетеля.

Виктор Матизен. Хорошо, перейдем к главному призеру «Кинотавра» - «Испытанию» Александра Котта.

Андрей Звягинцев. Я бы сказал, это гимн, лебединая песня авторского кино, его поэтического языка. Поразительная красота каждого кадра. Смотрел не отрываясь. А вам, конечно, опять не хватило социальности и правдоподобия?

Виктор Матизен. Если честно, на двадцатой минуте я устал от испытания этой красотой и не знаю, что было дальше. Но ничего против фильма не имею. Каждому - свое. Что мы упустили?

Андрей Звягинцев. «Звезду» Анны Меликян. Конечно, это мейнстрим, в котором соединены элементы арткино и публичного зрелища, но очень искусный. Замечательно придумано встречное движение, когда девочка ниоткуда и девица с самых высот сходятся в одной точке на грани жизни и смерти, в которой происходит внезапная перемена. И еще то обстоятельство, что девчонка эта со страшной силой хочет изменить собственное тело. Эта напасть глянца, которая не дает женщине оставаться самой собой, отнимает у нее веру в свою природную гармонию и красоту, унифицирует живую плоть, превращая жизнь в имитацию... Но об идеях очень трудно говорить. И о чужих, и о своих. Два-три года размышлений и работы - как это подытожить?

zvyagintsev-9
Канн-2014

Виктор Матизен. Предпоследний вопрос: у вас сменился продюсер? Был Лесневский, стал Роднянский. И, надеюсь, останется. Почему?

Андрей Звягинцев. После «Изгнания» Лесневский не взялся ни за один из проектов, которые я ему предлагал. Ну я и пошел искать деньги. С англичанином не сложилось, начал искать в России. Обошел нескольких продюсеров, пока на свое счастье не встретился с Роднянским. Он прочел сценарий и тут же сказал, что надо запускаться. Так мы с ним сделали «Елену», а теперь и «Левиафан».

Виктор Матизен. И последний: что вас сейчас больше всего тревожит в контексте культурно-политических событий этого года?

Андрей Звягинцев. Схлопывание русского мира из-за «рашизма» и ограничительных законов, которые неизвестно чем ограничатся. Сужения вольного языка, вольного слова, в том числе художественного высказывания. Не так давно мы нежданно-негаданно обрели свободу, а теперь теряем ее с каким-то нарастающим, как снежный ком, кошмарным и планомерным постоянством. Это очень печально.

4569 words

In reply to Евгений Волков

Re: Знать и различать, различать и знать: о современной безграмотности российских интеллектуалов

by Евгений Волков -

Кох Альфред

20 января 2015 г.· https://www.facebook.com/koch.kokh.haus/posts/1404823066481565

Посмотрел Левиафана.

Бесприютная, голая земля. Скалы, жухлая трава, мох. Серое, холодное море. Судя по всему, когда-то давно здесь что-то происходило. Какая-то жизнь. Об этом говорят остовы брошенных кораблей, развалившиеся дома и храмы, пустые ангары с провалившимися крышами, брошенная, заржавевшая техника...

Теперь тут живут потомки тех людей, что когда-то здесь устроили все это движение, всю эту пульсирующую жизнь. Эти самые потомки - очень странные люди. Они почти не разговаривают друг с другом обычными повествовательными предложениями.

У них сплошные восклицания и сдавленная ненависть друг к другу. Типа: «Здравствуй, мусор!» «Привет, козел!» Это они просто так приветствуют друг друга. «Починишь шефу машину?» «Да пошел он на хер, твой шеф!» Одним словом - поговорили. И ведь (как не странно) - чинит. После всего этого - чинит машину и с шефом общается. Оказывается они - друзья...

Приезжает к другу старый друг. Сильный, надежный, верный. Начинает помогать в трудную минуту. И, между делом, трахает жену друга. Просто так. Без всякой задней мысли. При всем хорошем к другу отношении. Берет - и трахает.

Или вот приезжает запутавшийся, уставший, испуганный человек к священнику. К служителю Бога приезжает. И хочет ему что-то рассказать. Что на душе наболело. Что гнетет, от чего страшно. А тот ему - отстань. Ты ж не на исповеди! Чего слюни распустил? Иди и сам решай свои проблемы. А мне они - неинтересны...

Эти люди не охотятся. Они просто стреляют по бутылкам и портретам. В чем кайф - неведомо... Просто такой способ выплеснуть агрессию: стрелять по портретам старых вождей. А по портретам новых - боязно. Здесь их агрессия кончается...

Живут две семьи рядом. Дружат, вместе выпивают, празднуют дни рождения. А потом одна семья пишет на главу другой семьи донос. В самую трудную в его жизни минуту. И его сажают в тюрьму на 15 лет. Зачем? Зачем писали донос? Непонятно... Их попросили - они написали. А потом мальчика, оставшегося сиротой, усыновили... Зачем? Дык друзья ведь! Как же мальца бросить-то на произвол?

Один у другого отобрал все, что у него есть: землю и дом на ней. Да еще в тюрьму посадил. Зачем? А кто его знает... Просто так. Ему эта земля даром не нужна. Он на ней от нечего делать - церковь построил. Священник попросил - тот ему и построил. Тому самому священнику, которому все его проблемы были до фени... Да ему и самому этот священник до лампочки...

И все время пьют. Но это - уже банальность... Пьют, пьют, пьют, пьют, пьют... Водку. Строго одну водку. Пить не умеют. Косеют быстро. Теряют человеческий облик. Неплохие в общем-то люди... Добрые по-своему... Но все волевые функции ослаблены: то пьяный, то - с похмелья... Ох, башка трещит! Дай выпить! Завтра все порешаю, сегодня что-то никак...

Они то ли любят, то ли не любят... То ли ненавидят, то ли им все равно... То ли хотят бороться, то ли не хотят... И только один мальчик рыдает у скелета кита. Когда-то это было большое, сильное животное. А теперь - груда костей... И у мальчика нет никакой надежды. Никакой. Понимаете? Никакой...

Почему нет надежды? Потому, что нет народа, общества, социума. Все распалось на молекулы. Нет ничего. Все сгнило, заржавело, забылось. Отменено за ненадобностью... Никаким человеческим привязанностям нет места. Люди попросту потеряли память. Они уже и не знают - зачем им все эти условности: долг, дружба, сострадание, чувство локтя, ощущение себя частичкой единого народа... Смутно они понимают: зачем-то это было когда-то придумано...

Но, теперь уже не вспомнить... Ладно, завтра об этом подумаю. Сейчас башка трещит. Дай-ка выпить...

557 words

In reply to Евгений Волков

Сильнейшая реакция ненависти к «Левиафану» — просто нежелание смотреть в зеркало

by Евгений Волков -

Андрей Звягинцев: Сильнейшая реакция ненависти к «Левиафану» -- просто нежелание смотреть в зеркало

Ксения Соколова поговорила с режиссером о том, в чем он видит главную коллизию «Левиафана», почему фильм вызывает негативную реакцию в России и в чем заключается его обнадеживающий месседж

+T-
Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

САндрей, прежде чем начать разговор, хочу сказать две вещи: во-первых, мне очень нравится ваше кино. И «Елена», которую я посмотрела с огромным интересом несколько раз, и «Левиафан» -- я видела фильм на показе в ЦДК, еще в декабре.

Спасибо.

СВо-вторых, мне очень не нравится, что за последние два месяца вы дали несколько десятков интервью. Поэтому, чтобы не заставлять вас повторять уже много раз сказанное, понадобится кое-какая драматургия. К счастью, она -- хоть и вполне «кое-какая» -- у нас есть.

Интересно...

СПосмотрев ваш фильм в ЦДК, я, не будучи с вами знакома, узнала ваш телефон и написала SMS размером с простыню. Вы не ответили.

Вы не представляете, сколько всего мне сейчас пишут!

СЯ понимаю и совершенно не обиделась. Тем более что у меня имеется возможность лично зачитать вам мое вдохновенное послание. Вот оно: «Андрей, мы не знакомы, но я посмотрела ваш фильм, и мне пришла в голову одна вещь. Большинство тех, кто видит ваше кино -- великолепное, что вы и сами знаете, -- видят в нем жестокое обвинение режиму. Это на поверхности. Второй пласт -- христианский. Мытарства. Но есть еще кое-что. Это пласт предательства, *** -- сорри, если не любите мат...»

Иногда он к месту!..

С«...По-моему, героев в конечном итоге погубил не режим, а поступок женщины. Предательство -- самое страшное, что может сделать человек с человеком, именно оно приводит к дьявольским последствиям. Внешнего врага можно победить, если стоять насмерть и стоять вместе. Или умереть, но не сдаться, что тоже означает победить. Но предательство близкого, того, кому доверяешь, лишает преданного всего -- энергии, силы сопротивляться, фатально ослабляет его. После такого поражения внешнему врагу остается лишь довершить работу. В вашем фильме этот механизм идеально прорисован. Вы этот мотив сознательно закладывали или он сам проявился, как бывает, если вещь талантливо сделана?» Пусть это и будет мой первый вопрос.

В ваших словах есть резон. Но то, что она делает, -- это, по-моему, не предательство, это что-то, что лежит глубже. Она женщина, и ее поступки -- это форма реакции на действительность и ее искажения, реакции спонтанной, но глубинно верной, словно это ее бегство из царства неопределенности. Она только чувствует, что все не так, как должно быть. У меня в запасе тоже есть SMS, которое мне прислал мой товарищ. Послушайте, как это красиво звучит: «Мужчина ищет "правила”, женщина знает "исключение”. Но жизнь -- это одно сплошное исключение из правил, созданных путем "исключения исключений”. Всюду, где подлинная жизнь, царит не правило, а исключение. Мужчина: борьба за "правило”, женщина: живой опыт "исключения”». И говорит это, кстати, очень серьезный человек, православный священник Александр Шмеман. Мне кажется, фигура Лили значительно сложнее, ее невозможно свести к предательству и уж тем более -- к ***. Потому что она -- то самое исключение, она чувствует неполноту, чувствует свою собственную неполноту. Николай говорит: «Люблю тебя». Лиля отвечает: «Я знаю». Разве можно предать того, кого ты не любишь? Она единственная во всем фильме говорит слова: «Я виновата во всем». Все остальные не виновны ни в чем и никогда не признают своей вины. Она одна...

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

ССмерть Лили -- это самоубийство?

Вот тут как раз я не настаиваю. Я никому не отвечаю на этот вопрос, потому что внутри кинотекста достаточно пищи и для версии о заказном убийстве, и, конечно, для версии о самоубийстве.

СЧестно говоря, я подумала, что это однозначно самоубийство. Она говорит: «Я виновата» -- и словами, и делом.

Возможно, если аккумулировать некоторую логику, начиная с того момента, когда все начинает рушиться и валиться из рук, и до эпизода, где Лиля плачет, стоя у зеркала. Или когда мальчик кричит ей в лицо: «Это ты виновата, ты все испортила». На самом деле он формулирует то, что она давно чувствует. Прибавьте к этому то бремя, которое она ощущает каждое утро, когда надо встать в пять, чтобы к шести как-то выглядеть и идти на автобус, который повезет ее на постылую работу. Вещество ее человеческого материала в плену необходимости, которая неотменима и чужда ей. И как бы ни пыталась она убедить себя, что нашла свою судьбу, она не может в это поверить, потому что чувствует, что это не так. Я не знаю как еще обозначить это чувство. Лиля просто не на своем месте, она ищет лучшей доли, как всякий человек, согласитесь. И теперь, когда их жизнь разбита на куски, все попытки склеить ее снова обречены. Это нестерпимо. Я бы, короче говоря, не спешил ее обвинять в предательстве, вот что я хочу сказать.

СЯ не обвиняю. Но, согласитесь, именно с момента, когда она заходит в комнату к адвокату и спит с ним, запускается какой-то дурной, дьявольский механизм, который превращает обыденную историю борьбы хорошего человека с порочной государственной системой в ад на земле. Вы этот момент превращения действительности в кошмар, когда начинает действовать только рок и с этим уже ничего нельзя сделать, предельно точно ухватили. И да, Лиля сама не осознает, что она делает, на ручку какой двери она нажимает и в какой комнате оказывается. Мы к этому вернемся. Но, раз уж мы начали это интервью цитатами, я, с вашего позволения, приведу один отзыв на ваш фильм, который имеет отношение к тому, о чем мы говорим, и который вам, думаю, сильно не понравится.

Валяйте.

СЯ увидела эту ссылку в фейсбуке Татьяны Толстой. Автора зовут Юлия Беломлинская. «Фильмы режиссера Звягинцева -- это подлые фильмы. Подлая "Елена” и теперь подлый "Левиафан”. Это не слабое кино. Не бездарное. Хорошо сделанное. Хорошо играют актеры.
 Кадры хорошо поставлены. Оператор хорош. А у кого в русском кино когда был не хорош оператор? Беда всегда в сценарии. 
Как и в "Елене”, здесь я вижу сценарий, полный лжи. 
Лжи совершенно не в том, что отбирают участок, что забирают в менты.
 И что участок отдают церкви. И что церковь заодно с властью... Но для меня фильм-то не об этом... Для меня этот фильм перестал существовать с момента, когда жена героя пришла в номер к его другу-адвокату и он ее вые..ал. Вот это такая большая неправда, после которой грош цена всей дальнейшей истории.
 И я попробую объяснить почему. Фильм с сюжетом, как власть имущие отбирают у простого человека его домик,
 бизнес или нефтяную скважину, это классика жанра для нормального капиталистического кино. То есть, есть такой жанр в мире. Про коррумпированную власть, обижающую простого трудягу... Но в таком американском фильме мы увидим человека, опорой которого
 остается его семья, даже если он предан всеми друзьями и соседями.
 Опорой и одновременно мишенью для его врагов. Если же у героя есть какой-то верный друг, то и он остается верным другом, опорой для героя и мишенью для врагов. Так строится жанр. На этом строится сюжет, приключения, драма. Враг мучает жену, мучает друга, мучает ребенка... Есть какие-то правила. Каноны жанра, которые нельзя менять. И есть другой жанр, не называемый "социальная драма”. Называемый "личная драма”, "психологическая драма”. О том, как у человека есть лучший друг, вот такой армейский друг, с которым побывали в передрягах, съели не один пуд соли. И вот этот друг влюбился в жену героя, и она в него.
 И вот об этой драме кино.
 Это драма о предательстве. Предательстве друга. Предательстве жены. А что мы видим в "Левиафане”? Смешение этих двух жанров. Ведь этот друг адвокат -- он честный и хороший. В тот момент, когда эта баба приходит к нему в номер, он только что, в его понимании, победил врага... Есть ситуации, которые невозможны. Так не делают... Не делают такого в ситуации, когда ты приехал спасать друга, который тонет. Никто из моих знакомых так никогда бы не поступил.
 У Звягинцева больные, нездоровые отношения в первую очередь с самим собой. Во вторую очередь с человеком вообще. И, как вытекающее из двух первых, с богом... Его фильм -- для меня подлый тем, что он настаивает на том, что человек есть подлое животное. Не просто слабое животное, но именно подлое животное. [...] Такой режиссер, безусловно, имеет право на высказывание... Звягинцев действительно очень антихристианский человек и "Левиафан” -- очень антихристианский фильм.
 Как и в "Елене” -- тут присутствует сила Нелюбви. Нелюбви к человеку вообще...»

Зачем вы мне все это читаете?!

СЧтобы вас разозлить. Но и не только.

Я не стану комментировать этот отзыв. Фильм живет своей жизнью и производит разное впечатление на различных людей. Скажу лишь, что, на мой взгляд, «Левиафан» -- не «социальное кино».

СА какое?

И не «личная драма». Фильм шире, значительно шире, чем любой жанр, которым можно было бы его определить. Совершенно точно одно: это трагический сюжет с неизменным катарсисом.

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

СДа, вполне древнегреческая история.

И я имею в виду трагедию даже не как жанр. А как сюжет, который проистекает и животворится трагическим сознанием, ощущением трагизма жизни. Бог из машины не вознаградит нашего Николая, нашего несчастного Иова, если проводить эту параллель. В литературном источнике, в «Книге Иова», естественно, есть это вознаграждение, и именно вознаграждения мученика жаждет душа человека, читателя или зрителя, смотрящего на экран. Душа человека жаждет «правильного» финала, но я задаю себе вопрос. И вам сейчас задаю, хотя не жду ответа, это вопрос риторический. Вот Иову якобы вернулось все. Но у него истребили все семейство! Пастбище вернуть можно, овец других нагнать на эти пастбища и сделать так, чтобы пролился дождь и выросла новая трава, снова возвести жилище и т. д. Но скажите, как можно вернуть жену и детей, которые были у него отняты?! Я сейчас не спорю с сакральным текстом, я просто задаю этот вопрос сам себе. Что значит «вернуть жену и детей»? Что значит в нашей истории вознаградить Николая, что значит сделать так, чтоб ему все вернулось? Вы смотрите на экран и принимаете такую безмерную условность -- вернули жену и дом -- только потому, что вам хорошо тогда сидится в кинозале, можно заказать еще попкорну. Вот это и есть подлость потребителя -- отказать человеку в его реальности и насладиться шаблонной патокой -- читай: ложью о человеке. Где тут отвага заглянуть в темные глаза «мрачной бездне»? Убежден, наш финал единственно верный. Еще один  возможный финал: Николай сел на трактор и сделал то, что сделал американец Марвин Джон Химеер, от чьей реальной истории мы отталкивались, и сделал счет если не равным, то по крайней мере «отомстил обидчикам». Это типичный финал для американского кино. Он сел на трактор, погиб, но в душе зрителя происходит разрядка.

СКатарсис?

Да! Но и катарсис может быть разным. У нас есть притязания на то, что чистота или градус этого катарсиса лежат совершенно в другом плане, его можно почувствовать в совершенно ином измерении.

СКаком? Это «измерение трагедии»? Полное поражение героя без всякой надежды?

Нет, я не считаю это полным поражением. Достаточно того, что Николай остался жив. В «Книге Иова» первая сцена -- беседа Бога с Дьяволом. Дьявол предлагает Богу спор: он будет искушать Иова, и тот отречется от своего Бога. Бог говорит: «Сделай это. Сделай с ним все, что пожелаешь, только душу его не тронь». С человеком, действительно, можно сделать все что угодно. Буквально: все что угодно! Единственное, какую мену совершает сам человек, -- это потеря его подлинного сокровища, души. Страх часто способствует этой потере. Так вот, наш Николай не делает эту мену. Что, на мой взгляд, весьма обнадеживает. Если некоторые зрители -- например, эта барышня, которую вы цитировали, -- не видят этого, то нам просто не по пути, мы никогда не договоримся. Вы говорите, прочитали этот отзыв в фейсбуке у Татьяны Толстой?

СОна ее процитировала.

Как солидарная с ней?

СПо-моему, она написала, что это любопытно.

Это женщины оберегают свое племя!

СПрошу прощения?..

Поразительный миф, невероятно красивый. Вообще говоря, вы знаете, откуда эта традиция, почему плачут на свадьбах, древняя племенная традиция...

С«Запевки и заплачки» называется.

А знаете, почему «заплачки»? Потому что в архаическом сознании существовали только два племени, которые вечно враждуют друг с другом, иногда один из членов племени приносится в жертву другому. Речь идет о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами. Собственно, обряд свадьбы -- это и есть принесение такой жертвы, дабы задобрить бога этой войны, этого вечного противостояния. Интересно, что мы вышли на эту тему. Я в начале Шмемана вам процитировал. Мне кажется, это о том, что мужчина ищет правила, структуру, что он вообще рационален, а женщина стихийна, она вибрирует. Читать дальше>>

Читать с начала>>

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

СЭто вы все пытаетесь красиво обставить момент, когда ваша героиня Лиля ни с того ни с сего ложится в постель с лучшим другом мужа? Пытаетесь выдать за поступь рока недоработку в сценарии, как сказала бы неприятная вам барышня.

Как вообще можно использовать подобные фигуры речи: «так не делают, так не бывает, так невозможно», рассуждая о поступке Лили и Дмитрия?! Слушайте, если вы будете мне рассказывать, что это невозможно, то я не буду продолжать разговор! Потому что это бесстыдство -- врать, что коллизия, которая возникла, когда Лиля вошла в номер к Дмитрию, невозможна в жизни! Стрелы, которые выпущены в адрес авторов, женские стрелы -- это на самом деле продолжение войны, защита своих. Попытка создать вокруг своего племени охранительный купол и сказать мужчинам, этим подлецам, что мы, дескать, не такие! А вот такие! Ксения, это не ***, это что-то совершенно другое.

СЧто?

А вот что! Сколько вам лет, скажите мне?

ССтолько-то.

И у вас не было никогда таких обстоятельств, в которых вы сами бы почувствовали, что делаете что-то сильно не так, но не можете этого не делать?

СБыли разные коллизии.

Да или нет?

СО'кей, я вам отвечу. Я делала в жизни много всего не так, под влиянием момента, эмоций, фазы луны и т. д., но никогда не делала и не могла бы сделать -- если меня только не пилить циркулярной пилой -- ничего, что связано с предательством. Мне с этим делом пришлось в очень раннем возрасте столкнуться, и, как написано в известной поэме, «с тех пор я не приходил в себя и никогда не приду». И я утверждаю, что предательство -- это поступок, разрушающий в человеке само человеческое, разъедающий основы и порой даже более чудовищный, чем убийство. Поэтому именно с предательства Лили я начала с вами этот разговор.

Да, на личности мы зря перешли. Но если вы будете утверждать, что люди не делают этого, то это просто даже смешно!

СО, я этого отнюдь не утверждаю! Совсем наоборот! Скажу вам больше: только благодаря негативному отзыву, который я упомянула, наш разговор принял характер спора. Если бы спор не был мной спровоцирован, беседа сводилась бы к тому, что вы бы говорили, а я подобострастно поддакивала. Потому что я с вашим видением согласна, а на некоторые аспекты бытия имею взгляд даже более пессимистичный. Тем не менее интересно, что вы заговорили о женской «клановой солидарности».

А разве нет?! Одна женщина это написала, другая женщина это перепостила.

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

СНу да, а третья вам это прочла -- все сходится, заговор. На самом деле мне показалось, что в этом отзыве отразились главные мировоззренческие претензии к вам как художнику. Самая очевидная из них -- это тоска по положительному герою. В глобальном смысле. Вас обвиняют в том, что вы специально смешали жанры и создали нереалистичный сценарий, чтобы нагнать мрака и безнадеги, очернить русского человека в частности и человека вообще, а в реальности так не может быть. Должен быть хоть кто-нибудь положительный, хороший.

Положительный герой! Это понятие я стряхнул с себя как пыль еще лет двадцать назад. Я не пользуюсь этой риторикой. Я давно занимаюсь театром, в 1980 году поступил в театральное училище, там нам четыре года рассказывали, что есть положительные и отрицательные герои. Наследие социалистического реализма. Искусство давно уже действует на другой территории. Ну, или можно сказать, и на других тоже. Очнитесь и разглядите это! Классический пример: в «Мертвых душах» Гоголя нет ни одного положительного героя, кроме самого языка. Как в «Ревизоре» нет ни одного положительного героя, кроме смеха. Это ответ, который чудом нашел сам Николай Васильевич, когда его обвиняли в том, что в «Ревизоре» у него нет положительных персонажей. Это спор тех, кто воспринимает искусство как жевательную резинку, как инструкцию к пользованию жизнью, словно это учебное пособие. «Фантазия бесценна, когда она бесцельна» -- так говорил Набоков, не находя в искусстве никакой практической цели. Ксения, прошу вас, давайте про положительного героя не будем говорить, потому что я устал, зубья все сломал об эту тему!

СТеперь, когда «зубья сломаны», я наконец признаюсь вам, зачем прочла тот отзыв. Я не кинокритик, но полагаю, что ваш фильм вызвал такую глубинную реакцию отторжения и яростного неприятия вот по какой причине. Вы чутьем художника ухватили нечто самое важное, самое главное о стране Россия и современном русском человеке. То, что зрители интуитивно наотрез отказываются принимать. По-моему, наша страна на сегодняшний день является абсолютно уникальным обществом, где почти полностью утрачена, истреблена мораль. На ее месте представлены самые разнообразные виды аморальности, иногда до того фантасмагорические, что вызывают остолбенение. Я сейчас не хочу никого обижать или обвинять. Я отдаю себе отчет в том, что глобальная утрата морали -- результат цепи трагических исторических обстоятельств, случившихся с Россией, действительно напоминающих какой-то по сей день длящийся дьявольский эксперимент. Тем не менее результат этого эксперимента поражает: такой естественной, почти детской, кристальной массовой аморальности, принимающей самые причудливые формы, как в современном российском обществе, я, пожалуй, не могу найти аналогов. Это нечто совершенно выдающееся, и, по-моему, это именно то главное, что вы зафиксировали в своем кино.

Это очень жесткая и печальная оценка. Но, пожалуй, я вынужден с ней согласиться. В процессе работы над «Левиафаном» нас консультировала Ольга Романова, создатель «Руси сидящей», фонда помощи пострадавшим от судебного и надзорного произвола. Могу вас заверить, что по сравнению с историями, которые она рассказывала о своих подопечных, сюжет «Левиафана» -- это просто невинный полевой цветок.

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

СЯ знаю множество историй, подобных тем, что вам рассказывала Романова. Цепь подобных историй случились за последние 100 лет в России с членами моей семьи. И я до сих пор не могу ни понять, ни простить, ни внутренне примириться с этим -- для меня эти события не являются прошлым. Более того, мне лично приходилось быть свидетелем и невольным участником совершенно диких с нравственной точки зрения коллизий и наблюдать такое поведение людей, когда ты просто не можешь поверить своим глазам и ушам. Самое поразительное в аморальности, о которой я говорю, -- это ее массовость и обыденность. Живя в России, ты как будто пребываешь в дурном сне, где тебя постоянно уверяют, что ужас -- норма жизни. Что лгать, предавать, изменять, воровать, презирать слабого -- это совершенно естественно, и все так живут, а ты один наивный идиот. Я даже не говорю про власть или телевизор -- проблема в том, что граждане массово воспроизводят отвратительные паттерны поведения, присущие власти, в отношениях друг с другом, на всех уровнях. Можно рассуждать о причинах этого явления: целенаправленное уничтожение в несколько приемов цвета нации, войны, отрицательная селекция, уничтожение религии, людоед Сталин, ГУЛАГ, цепь адски унылых вождей. Интересно на самом деле другое: что нужно сделать здесь и сейчас, чтобы запустить обратный расчеловечиванию процесс, и можно ли вообще его запустить на данной стадии деградации? Возможно ли «вочеловечивание» обратно?

Знаете, я недавно натолкнулся на удивительный текст Ольги Седаковой, написанный для журнала «Гефтер». Она рассуждает о фильмах «Левиафан» и «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Во-первых, это стилистически блестящий текст, как, впрочем, и другие ее тексты. А во-вторых, там речь идет примерно о том, что вы сейчас затронули. Она пишет о том, что после падения СССР люди в России начали строить Храм. Но оказалось, что построить Храм мало, не было сделано главного. Седакова оговаривается, что вступает на территорию мистического... Но я вам лучше это прочту -- мы же с вами сегодня обмениваемся цитатами. Седакова пишет: «Я могу предположить, что случилось в пути к Смыслу и Храму, к Богу, что случилось за эти десятилетия. На эту мысль меня и навели два наших великих фильма. Тут мне придется попросить прощения у просвещенной публики: от исторических рассуждений мы перейдем к мистическим. А это разговор, в хорошем обществе запрещенный. Но ничего не поделаешь. Проект построить Храм и Дорогу к нему не принял во внимание одного: прежде всего, необходимо было отречься от сатаны. Как в таинстве Крещения отречение от сатаны предшествует обручению со Христом. Иначе пространство жизни не может быть открыто для Другого. А герметически закрытое от Другого пространство, как известно, - ад. То, что прошлое, из которого начинался наш "Исход”, было не просто "тоталитаризмом” или как-то еще социологически определяемым устройством, а реальным союзом с нечистой силой, наглядно дает увидеть Абуладзе. Его Варлам, воюющий с солнцем, -- не гротеск, не художественный троп. Это прозрение. Власть сатаны -- вот из-под чего необходимо было выйти. Полностью из нее выходят, как известно, святые. Но вектор этого движения необходимо держать в уме и нам, невеликим душам. Этому учит Церковь: этому, а не борьбе за какие-то скрепы и устои. Я помню удивительное послание Патриарха Алексия II после августовских событий 1991 года. Он сравнивал нашу страну с гадаринским бесноватым, из которого вышли бесы. И, помню, говорилось там о том, что бывший бесноватый перестал пугать окружающие народы... Было это в воздухе: ощущение освобождения и очищения от чего-то совсем не "политического” в расхожем смысле слова. Но, как известно, в ту же очищенную горницу, если она остается пустой, могут войти злейшие бесы. Нашу горницу быстро заполнили всяческой пустотой и беспорядочной деловитостью, ремонтными работами, не размышляя, не совершая душевного труда, не произнеся решительного слова отречения. Не произнесли его те, на ком этот долг лежал в первую очередь. Поэтому героям Звягинцева в новом храме нечего делать. Там им не ответят. Варлам остался в своей могиле и окружен новым почетом. Жрецы Варлама без тени смущения меняют собственные богоборческие слова гимна на "благочестивые”. Преступление вновь называется успехом. Младшие герои Абуладзе помалкивали о нем, но несомненно помнили. Герои Звягинцева, кажется, просто ничего об этом не знают. Им уже нечего скрывать; современность, которую они застали, как будто оторвана от истории. Они не знают собственной связи ни с ее палачами, ни с ее жертвами. Они знают одно: что все состоит из неправды, и уже не спрашивают, почему и с каких пор. Они как будто обречены никогда не быть открытыми».

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

 

СТекст действительно блестящий. Автор -- человек очевидно религиозный -- называет «непокаянием», неотречением от Сатаны то, что мы с вами определили как отсутствие морали. И, кстати, г-жа Седакова совершенно справедливо просит прощения у публики, переходя к мистическим рассуждениям. На этом поле доказать ничего невозможно -- ты либо признаешь эти вещи, либо нет. Я признаю, вы, видимо, тоже. Мне вообще иногда кажется, что Россия -- это такая «страна-Иов», которую по какой-то неизвестной причине подвергают дьявольским испытаниям. И эти испытания-истязания все продолжаются. В связи с этим, собственно, возникает следующий вопрос: если ты чувствуешь эти вещи, то какой может/должен быть личный выбор? Помимо очевидного -- «держаться подальше от торфяных болот».

Мой выбор, как режиссера, -- двигаться дальше, делать фильмы, называя вещи своими именами, то есть свидетельствовать о происходящем. У меня нет ясной стратегии, я не знаю, каким будет следующий фильм. Моя стратегия -- наблюдать и пытаться фиксировать. Так пришла идея «Левиафана» -- спонтанно, из ниоткуда, из воздуха. Мы просто знали, что нечто крайне важное требует фиксации, об этом необходимо сказать. Тот эффект, который производит сейчас фильм в России, сильнейшая реакция ненависти -- просто нежелание смотреть в зеркало. «Я хочу это зеркало разбить, потому что оно рассказывает не про меня!» Значит фильм попал в точку! Зритель ждал какого-то понятного, «правильного» финала, выдоха -- таков шаблон, облегчающий ему душевную работу. В «Левиафане» такого финала нет. Набранный в легкие воздух там и остался. И вдохнувший злится, ему кажется, что у него отняли надежду. На самом деле надежда есть.

СКакая?

Нужно научаться отыскивать ее в самом себе, а не ждать, когда ее тебе как блюдо подадут непосредственно перед финальными титрами. Разве нельзя черпать надежду из такого утверждения: «Можно потерять все, но суметь сохранить душу -- свое единственное достояние»? Это ответ на ваш вопрос про выбор.

СЛегко сказать «сохранить душу»... Когда взамен требуют отдать все.

Но другого выбора нет!

СНо почему же нет? Можно быть мэром, президентом, попом, ментом, какой-нибудь другой процветающей ***.

Знаете, я вдруг сейчас что вспомнил? То, с чего мы начали этот разговор, -- про Лилю. Что именно в том самом месте, когда Лиля входит в комнату к адвокату, начинается расширение истории. То есть до этого момента мы действительно имеем дело с классическим сюжетом, сводимым к теме «битва маленького человека с системой». Но в миг, когда она входит в эту комнату, вдруг будто какая-то воронка начинает закручиваться и захватывать все большие и большие круги.

Фото: Егор Слизяк
Фото: Егор Слизяк

С«О чем я имел честь писать вам в прошлый раз» (с). Дьявол начинается с предательства.

Мы вдруг догадываемся, что дело вовсе не в мэре, и не в продажных попах, а все именно так, как вы написали мне в вашем SMS, то есть что именно с нас все начинается! Спрос не с них, спрос со всех нас, с каждого. Из какого иного сырья созданы они, как не из того же, что и мы сами? Мы их в себе таим. Левиафан обитает среди нас, его сеть накинута на всех.

СИ что с этим делать?

По-моему, спасти ситуацию можно. Левиафана можно победить. Просто нужно перестать бояться. Страх -- первопричина всех человеческих бед. Надо выдавливать из себя раба. «По капле», как еще Антон Павлович Чехов завещал. Победить страх -- это и значит победить Левиафана. По крайней мере, первый шаг к тому.

СНо если этот страх и аморальность, как его производная, уже в генах, если из страха состоит сама человеческая суть, -- а именно это мы наблюдаем вокруг, -- возможна ли вообще такая борьба? Человек не может победить свою сущность.

Неправда, страх не является сущностью человека. Это территория нашей слабости, которую мы и позволяем заполнить Левиафану. Это он вселяет в нас страх. Надо преодолеть себя, надеть «очки вечности», посмотреть на свой трагический век с улыбкой, спокойно. Это личная задача каждого из нас. Победить чужой страх нельзя. Работать можно только с собой -- только победив в себе страх, можно перестать быть рабом и стать свободным.

СПохоже, мы сформулировали обнадеживающий месседж «Левиафана», которого все так ждали.

Я постоянно это формулирую! И зрители это слышат. Знаете, недавно один парень написал мне письмо: «Спасибо, я посмотрел сегодня ночью ваш фильм. Я захлебываюсь слезами, ловлю ртом воздух и понимаю, что во мне умер прежний человек. Я больше не буду бояться». Читая это, я понимаю, что фильм достиг цели. Для меня это важно.

СТо, что этот парень вас услышал?

То, что он услышал себя.С

4197 words