Границы допустимого: кому нельзя давать слово в демократии

Границы допустимого: кому нельзя давать слово в демократии

от Евгений Волков -
Количество ответов: 0

Григорий Юдин

Границы допустимого: кому нельзя давать слово в демократии

https://www.goethe.de/ins/ru/ru/kul/sup/gre/aus/21156207.html

exclusion
© Yudin

Демократия предполагает свободу слова – равенство прав всех граждан на высказывание собственного мнения, а точнее, на обращение к публичному собранию. В афинской демократии этот принцип назывался изегорией. Афины, которые являются ключевым источником вдохновения для демократий, были построены на открытой публичной дискуссии. Чтобы правление осуществлялось народом непосредственно, необходимо коллективное обсуждение всех общественно важных вопросов с последующим коллективным же решением.

На холме Пникс граждане собирались на ассамблею, и каждый мог высказаться, взойдя на трибуну. Таким способом обеспечивалось гражданское равенство – ведь если граждане не равны, то правит уже не весь народ, а только его часть и о демократии не может быть речи. В современных условиях роль Пникса разделена между парламентом и публичной сферой. И то, и другое – площадки для выказывания суждений об общих проблемах. Между ними два различия: во-первых, парламент издаёт законы, а публичная сфера – нет; во-вторых, в парламенте выступают народные представители (то, чего греки пытались избежать), а вот в публичной сфере, теоретически, высказываться может каждый, так что изегория формально сохраняется.

Однако на деле всё обстоит сложнее. Публичная сфера – не холм, куда каждый может прийти. Даже в эпоху социальных сетей, когда у каждого есть собственная страница, доступ к публичной сфере распределён неравномерно. Разумеется, лучше всего слышно тех, кого транслируют наиболее влиятельные медиа – трибуны, с которых можно выступать.

И вот здесь возникает интересный вопрос: а действительно ли доступ к трибунам должен быть для всех одинаковым? Действительно ли каждый может говорить всё, что пожелает? Или же должны существовать какие-то правила? И если да, то где провести границы допустимого?
Возьмём, к примеру, радикальных националистов, которые стремятся разбудить ненависть по отношению к представителям определённых национальностей. Конечно, если они напрямую призывают к насилию, заблокировать им доступ на трибуну можно с помощью ссылки на Уголовный кодекс (хотя не будем забывать, что нет объективного способа установить, что считать уголовным преступлением, а что – нет; это всегда решают люди). Но что делать, если с точки зрения законодательства зацепиться не за что? Если пропагандируемые взгляды просто кажутся кому-то (возможно, даже большинству) бесчеловечными и опасными? Нужно ли давать свободу в выражении таких взглядов? Нужно ли давать таким людям возможность участвовать в дискуссии и стоит ли дискутировать с ними как с политическими оппонентами? Где проходит граница?

Впрочем, не стоит думать, что это только проблема националистов. Скажем, в России значительной части политиков также отказано в доступе к публичной трибуне, но уже по другой причине: говоря в общем, их взгляды настолько радикальны, что кому-то (пусть и не большинству) они кажутся предателями, работающими на подрыв государства. В самом деле, если чьи-то взгляды столь вредоносны, что могут уничтожить саму возможность дискуссии, то стоит ли давать ему слово? Не слишком ли это большая щедрость? Возможно, стоит ограничиться только теми, кто не представляет для государства угрозы и не сомневается в том, что укрепление государства должно быть прежде всего (а уже по прочим вопросам возможны разногласия)? Во всяком случае, именно так обосновывается зачастую отказа в доступе к медиа и даже в регистрации на выборах для некоторых российских политиков.

Таким образом, взгляды могут быть разными, а проблема остаётся той же самой. Представим себе, наконец, что одна из политических партий обещает в случае победы отменить (с помощью законных процедур) принцип изегории? Не должна ли демократия встать на защиту самой себя и исключить тех, кто хочет подорвать её саму, установить ограничения на допустимые мнения? Как реализовать изегорию на практике?

В октябре 2017 года вокруг Центра Ханны Арендт, который действует в Бард Колледже в Нью-Йорке, разгорелся скандал. Руководители центра пригласили выступить на конференции Марка Йонгена, одного из идеологов крайне правой партии AfD, в прошлом – философа, а ныне – депутата Бундестага. Йонген предсказуемо обрушился в своём выступлении на мигрантов. Через несколько дней целый ряд исследователей творчества Арендт заявили центру публичный протест, подписав письмо, в котором указано, что недопустимо позволять правым экстремистам пользоваться именем Арендт для распространения и легитимации своих взглядов, особенно когда речь о мигрантах – группе, чью уязвимость Арендт многократно подчёркивала.

Попадание имени Арендт в центр скандала, связанного с границами публичной сферы, весьма интересно. Дело в том, что именно Арендт выступила в современной политической мысли одним из главных защитников публичной политической речи[1]. С точки зрения Арендт, политика возможна только как публичная деятельность – деятельность в которой каждый из нас открыт своим согражданам и ориентирован на них, на заботу об их общем деле. Арендт восхваляет публичную политическую конкуренцию, потому что она подталкивает людей к тому, чтобы продемонстрировать свою доблесть в словесном сражении с оппонентом и получить признание от сообщества. Такая конкуренция называется агонистической (от греческого «агон» - борьба), она предполагает, что соперники находят ценность в самом споре и его публичном характере. Агонистическая конкуренция отличается от более знакомой нам рыночной конкуренции, поскольку она не нацелена на получение каких-либо благ за счёт конкурента. Иными словами, Арендт полагает, что конфликт благотворен для демократической политики – он составляет её публичную сущность.

Эта позиция может показаться странной. В самом деле, стоит ли радоваться политическим конфликтам, да ещё и с участием радикалов? Современные либеральные демократии построены иначе. Они, в самом деле, предполагают, что между гражданами, у которых разные интересы, конфликты неизбежны, и эти конфликты должны решаться путём заявления каждым участником своих требований (притязаний) и последующего поиска разумного решения. Важно, что решение должно быть именно разумным – иначе как можно согласовать противоречащие друг другу интересы?

Именно так представляет дело один из ключевых теоретиков современного либерализма, Джон Ролз. С точки зрения Ролза, любые притязания имеют право на существование, пока они не подрывают базис процедуры, предназначенной для их согласования[2]. Иными словами, если кто-то требует, чтобы основанная на разуме процедура примирения конфликтующих интересов была уничтожена, то его следует исключить из этой процедуры. Наиболее показательным является случай «исключения исключающего»: тот, кто не готов признать за другими права на легитимные притязания, сам перестаёт быть легитимным участником коммуникации. К примеру, тот, кто не готов считаться с притязаниями мигрантов, сам не имеет право заявлять свои притязания. Таким образом, граница проводится по линии, обозначающей согласие с правилами игры.

Обратим внимание, что эта либеральная концепция отличается от демократической. Во-первых, она иначе смотрит на конфликт: здесь в конфликт вступают в силу различий между интересами, мотивация публичного состязания здесь не важна (хотя конфликты, тем не менее, разрешаются публично). Во-вторых, здесь обнаруживается некоторое недоверие демократии: страсть демократии к конфликтам опасна и должна быть ограничена, чтобы ей не воспользовались противники демократии.

Впрочем, как мы видели, определить, кто в действительности является недопустимой угрозой, не так просто, и в конечном счёте это зависит от личных политических предпочтений. Что же произойдёт, если мы проведём границу и исключим кого-либо? Здесь либеральная теория уже не так убедительна. Предполагается, что исключённый, подобно преступнику, захочет вернуться в публичную сферу, и для этого скорректирует свои взгляды, так чтобы его впустили обратно. Однако на деле этого не происходит, а наблюдается как раз обратное: когда какие-то взгляды объявляются недопустимыми и просто дисквалифицируются из публичного пространства, их носители убеждаются в том, что их притесняют именно потому, что их взгляды верны. Есть существенная разница между тем, чтобы просто оставить кого-то за дверью и добиться, чтобы он оставил за дверью свои взгляды. В первом случае наказанный вряд ли откажется от своих убеждений; скорее, он ещё сильнее будет в них упорствовать.

Политика последних лет подтверждает эти опасения: те взгляды, которые считаются опасными и ограничиваются, становятся всё более привлекательными. Это происходит с радикальными противниками действующих режимов повсюду – запреты вредят им лишь временно, и вместе с тем армия их сторонников растёт. Последователи партии AfD только убеждаются в правоте обвинений в адрес мигрантов, и новая поддержка рекрутируется из числа тех, кто не находит себе места в действующей либеральной системе.

Философ Шанталь Муфф обращает внимание, что это недоверие в отношении демократии со стороны либерализма приводит к недооценке потенциала демократии по продуктивному разрешению конфликтов[3]. С точки зрения Муфф, публичная сфера обязательно должна быть агонистической – то есть не сводиться к согласованию интересов, а предполагать жёсткое соперничество, конфликт. В самом деле, конфликт в обществе неизбежен просто потому, что человек – политическое существо, и ему необходимо признание со стороны окружающих. Весь вопрос только в том, что делать с этим конфликтом. Либеральная модель фактически предлагает вытеснить конфликт, запретить занимать позиции, которые могут привести к слишком радикальным разногласиям. Однако в этом случае существует большой риск, что конфликт никуда не денется, просто он преобразуется в конфликт между теми, кто находится внутри границы допустимого, и теми, кто исключён за её пределы. Этот конфликт может долго оставаться незаметным, ведь кажется, что исключённые просто замолчали. Однако он с большой вероятностью проявится внезапно – в какой-то момент окажется, что в обществе давно сформировались гораздо более серьёзные противоречия, чем те, что можно найти внутри разрешённой зоны.

Есть и другой вариант, основанный на последовательной реализации идеи агонизма. В этом случае не стоит торопиться объявить, что наши радикальные противники находятся за границами допустимого, и спор с ними непозволителен. Напротив, имеет смысл войти с ними в прямой публичный конфликт, не ограничивая их право изъявлять своё мнение. В этом случае потребуется победить их в честном публичном состязании – то есть, убедить публику в собственной правоте.
Это может показаться невозможным. В самом деле, можно ли победить в публичной полемике популиста, который играет на тяге масс к поиску виноватых? Да и стоит ли опускаться до дискуссии с оппонентом, придерживающимся неприемлемых взглядов, и тем самым добавлять ему легитимности?

Однако можно задать и другой вопрос: не являются ли такого рода сомнения проявлением глубинного недоверия демократии? Если демократию невозможно защитить демократическими средствами, то она начинает выглядеть просто как предлог для исключения неугодных групп. Собственно, именно таким образом слово «демократия» воспринимается сегодня значительными социальными группами, которые чувствуют себя исключёнными из политического процесса. Иными словами, демократия оказывается под угрозой не потому, что её слишком много, а потому что её слишком мало.

Недоверие демократии происходит из ошибочного понимания природы демократического конфликта. Если исходить из того, что конфликт должен быть разрешён с помощью компромисса, найденного в рациональной политической дискуссии, то у сторонников такого взгляда на демократию и впрямь немного шансов в открытой демократической борьбе. При столкновении с противником, который игнорирует разумные аргументы, постоянно переходит на личности и пользуется «недозволенными» приёмами,  вероятность убедить его совсем невелика. Однако это может и не понадобиться, если взглянуть на конфликт иначе. Если смысл конфликта состоит не в том, чтобы быть прологом к компромиссу, а в том, чтобы вовлекать граждан в политическую дискуссию и добиться их признания, то задача убедить противника вовсе не стоит. Задача состоит в том, чтобы лишить его козырей в публичной дискуссии, обезвредить его.

И здесь обнаруживается, что основным козырем противников демократии зачастую оказывается как раз их исключённость из публичной политики. Парадоксальным образом, антидемократические позиции приобретают силу именно потому, что защищаются демократическими средствами, ведь за ними стоит требование равенства права на слово, требование изегории. Достаточно вступить в открытый спор с носителем антидемократических взглядов, чтобы лишить его самого сильного риторического преимущества.

В целом, взгляд на политику как поиск компромисса исходит из того, что политика является сферой рациональности. Как указывает Муфф, это односторонний и ошибочный взгляд на человеческую природу: в политической деятельности мы нередко руководствуемся эмоциями в гораздо большей степени, чем разумом[4]. И это нормально, ведь именно наши страсти, жажда признания и эмоционально насыщенное отношение к другим людям (соперничество, дружба, презрение, уважение, сочувствие) подталкивают нас к политической жизни, благодаря им мы не ограничиваемся собственными интересами, а хотим участвовать в политике. Демократический конфликт отнюдь не исчерпывается рациональным согласованием позиций, аргументы могут быть сильными благодаря своему риторическому содержанию, потому что они обращаются к священным для нас идеалам, символам и понятиям. Для того, чтобы участвовать в демократической политике, необходимо владеть риторическим мастерством: как говорил Цицерон, ratio parum prodesse – одного ишь разума едва ли будет достаточно.

Не стоит рассчитывать на то, что в полемике с противником демократии его удастся с помощью рациональных аргументов убедить, прижать к стенке и признать поражение. Успех будет выглядеть иначе: часть его сторонников, утратив чувство обиды за исключённость с политической сцены, будет дрейфовать в сторону умеренных позиций. Другая же часть, ослабленная и утратившая ореол гонимой, либо примется искать более политически перспективные позиции, либо останется маргинальной группой. Важно понимать, что такое поражение вряд ли будет окончательным: через некоторое время те же или похожие отвергнутые позиции могут возникнуть вновь и вновь попытаться добиться господства. Представление о том, что некоторые позиции не имеют права на существование, потому что «их место в прошлом», и они «навсегда преодолены», наивно, противоречит демократии и только добавляет таким позициям привлекательности. Но демократия и не нуждается в таких уловках, она способна защитить себя теми средствами, которые ей наиболее органичны – публичным агонистическим спором.

Исключение и включение – два противоположных подхода к решению проблемы границ допустимого. Исключение предполагает, что допустимые позиции не должны отклоняться слишком далеко от господствующих взглядов, и тем самым косвенно признаёт политический потенциал таких радикальных взглядов. Включение, напротив, исходит из того, что с опасными взглядами следует сталкиваться лицом к лицу, и бороться с ними лучше путём включения их в общее пространство демократического конфликта. Как показывает история, антидемократические позиции имеют больше шансов добиться успеха демократическими средствами, когда они исключены за пределы публичной сферы. Тот, кто не хочет стать жертвой демократии, должен быть верен ей без всяких ограничений.

[1] Arendt H. Vita activa, oder Vom tätigen Leben. München: Piper, 2011.
[2] Rawls J. Political Liberalism. New York: Columbia University Press, 1996.
[3] Mouffe C. The Democratic Paradox. London; New York: Verso, 2000.
[4] Mouffe, The Democratic Paradox, p. 15.

Автор

Greg Yudin is a PhD student at NSSR Politics. He studies political theory of representation with the special emphasis on public opinion polls as a technology of representation and governance in contemporary politics. In the past academic year, Yudin was invited to deliver three talks at various institutions. One of his talks was in February 2016 at a Conference 'How to be Authoritarian?' held by Bard College, in New York, where he presented his recent research project Governing through polls: Putin’s support and political representation in Russia. The other talk Yudin delivered was in October 2015 at KomPost Project Final Conference in Berlin, where he discussed Assembling the people: Strategies of manufacturing popular sovereignty through opinion polls. In January 2016 he also participated in First Braga Colloquium in the History of Moral and Political Philosophy dedicated to ‘Representation, the People, and Political Leadership’ with the talk on Public opinion polls as a technology of dual representation. Among his other interests are political and economic anthropology of debt/credit relationships and philosophy of human and social sciences. He holds a PhD in Philosophy from Higher School of Economics, Moscow with a dissertation on Husserl’s phenomenology of science. In the past 2015-2016 academic year, he has been working on his latest article, Sociology as a Naïve Science: Alfred Schütz and the Phenomenological Theory of Attitudes (to be published in Human Studies 2016). Currently, he is co-editing a special issue of the journal The Public on Russian public sphere. He teaches political philosophy and social theory in Moscow at Higher School of Economics and Moscow School of Social and Economic Sciences, and also contributes to several major Russian newspapers, such as Vedomosti and Slon.ru.

Copyright: автор, Гёте-Институт

всего слов - 2427