Содержание
Карта
Онтокритика (блог)
Поиск по КОРНИ-проекту
Любовное переживание в жизни любого человека является настолько важным, что, исследуя его, мы рискуем упустить самую его суть. Мы идем на риск потому, что, нравится нам это или нет, любовные переживания облечены в понятия, и то, каковы эти понятия, влияет на связанную с ними сущность самого переживания. Если представления об идеальной любви или о том, какой должна быть идеальная любовь, строятся на авторитарном мировоззрении, то любовь становится еще одним человеческим чувством, которое, зачастую неосознанно, начинает служить авторитарному контролю. Кроме того, если идеалы любви недостижимы, это не только калечит наши чувства, но и неизбежно влечет за собой скрытый контроль, осуществляемый во имя любви. Чтобы объяснить, почему мы считаем необходимым исследовать любовь вкупе с контролем, определим сначала основные проблемы и понятия, а потом уже перейдем к более узким областям и конкретным примерам.
Многим хотелось бы, чтобы любовь и контроль никак не были между собой связаны. Возможно, потому, что им самим довелось испытать на себе контроль, осуществляемый во имя любви. Родители дают своим детям любовь или лишают их любви, превращая её в (288:) награду или наказание, и так же поступают друг с другом взрослые люди. В традиционных религиях считается, что Бог дарует любовь за послушание, и в результате послушание становится доказательством любви к Богу. Свидетельством же любви к государю или отечеству считается готовность умереть или убивать ради них. Образ матери, которая формирует в своих детях комплекс вины, апеллируя к своей жертвенной любви, чтобы тем самым держать их под контролем, стал классическим предметом обсуждения в психологической литературе. В реальной жизни ситуации, когда власть любви используется в целях контроля, достаточно обычны. Все эти примеры объединяет одно: получение или неполучение любви зависит от выполнения навязанных внешних условий.
Существует ли любовь, не выдвигающая условий или ограничений, не меняющаяся с течением времени? Концепция такой любви и сам факт её существования очень важны для некоторых людей — это помогает им любить и быть любимыми. Безоговорочная любовь объявляется вершиной любви. Представление о такой любви, известной под множеством имен, пронизывает всю нашу культуру и наши мечты. Это и вечная любовь, и абсолютная любовь, и бессмертная любовь, и истинная любовь, и беззаветная любовь, а также любовь, которая ничего не просит взамен, любовь, которая не знает границ и мерок, любовь, которая все приемлет, и любовь столь беспредельная, что может объять всех, а может быть, даже все, не оказывая никому и ничему никакого предпочтения.
Получается, что существуют две разновидности любви — обусловленная и безусловная, нечистая и чистая, преходящая и вечная, чувственная и духовная. Или первая — это низшее, несовершенное проявление второй? А может, обусловленная любовь и не любовь вовсе, а скрытое проявление наших эгоистических желаний? Или, как утверждают некоторые циники, любовь — это просто романтическая выдумка? На наш взгляд, такие вопросы вызваны особыми представлениями о любви, представлениями, которые устанавливают искусственное деление на бескорыстное и эгоистическое. Наша главная цель — показать, что именно это деление лежит в основе всех недоразумений по поводу любви.
Здесь мы взываем к снисходительности читателя, которому, наверное, уже стал надоедать наш анализ, ибо расхожая мудрость утверждает, что любовь по сути своей неопределима. Более того, (289:) говорят, что любая попытка определить любовь искажает ее, разрушая присущую ей магию. Мы не станем оспаривать утверждение, что слова не способны выразить сущность любви. Слова вообще не могут объять многие стороны жизни, не говоря уже о наших самых глубоких чувствах и переживаниях. Даже нечто столь прозаическое, как восприятие красного цвета, нельзя выразить словами. И все же можно утверждать, что красный цвет больше похож на оранжевый, чем на зеленый. Так же и про любовь можно сказать, что она более сродни влечению, чем безразличию. Цель настоящей главы — не играть словами, а показать зависимость самого переживания любви от устоявшихся представлений о ней. Укоренившиеся в культуре понятия о любви ограничивают её естественные проявления. Более того, понимание любви обществом является частью структуры контроля, скрытого в недрах общественного строя.
Мы не ставим под сомнение ни магию любви, ни её первостепенную важность. Жизнь без любви пуста. И все же в любви и интимной жизни люди сталкиваются со множеством проблем — как традиционных, среди которых и несчастные браки, и семейное насилие, и разводы, и одиночество, так и относительно недавно осознанных, например, связанных с боязнью вступать в связь или с синдромами «слишком сильно любящих женщин» и «любовной зависимости».
Мы уделяем такое внимание идеалу безоговорочной любви потому, что это понятие тесно переплетается с проблемами контроля и на уровне личности, и на уровне общества. Мы хотим показать, что любовь, важнейшее для человека переживание, стало объектом двойной морали, которая регламентирует, уродует и даже подрывает саму суть естественных проявлений любви, заботы и привязанности. Понятие «безоговорочной» любви не есть что-то самостоятельное. Оно является частью более широкой системы ценностей, разделяющей чистое и нечистое, бескорыстное и своекорыстное, духовное и мирское. Это те два полюса, вокруг которых вращается традиционная мораль. Мы хотели бы показать, как такое деление на полюса противопоставляет заботу о собственном «я» заботе о благе других, будто мы имеем дело с противоречащими друг другу понятиями. (290:)
Сам идеал безоговорочной любви содержит в себе кажущиеся парадоксы. С одной стороны, она провозглашается любовью без меры, а с другой — задает стандарт любви, с которым предлагается соизмерять все прочие её проявления. Таким образом, любовь без меры превращается в меру любви. Кроме того, в той степени, в которой люди испытывают потребность в любви, в той же степени эта потребность является эгоистичной. В то же время, жажду любви можно удовлетворить, только освободившись от эгоистичных потребностей. Люблю ли я тебя просто потому, что ты — это ты, или потому, что любовь дает выход переполняющим меня эмоциям? Но любовь лишь тогда всеобъемлюща, когда я вырываюсь из пределов собственного «я» и соединяюсь с тобой. Это происходит благодаря прорыву границ того самого «я», которое испытывает потребность любви. В свою очередь, любовное переживание настолько тешит «эго», что человек привязывается к тому, кто (или что) дает ему столь прекрасное ощущение. Другими словами, парадокс заключается в том, что для того, чтобы испытать чувство, которое бы его удовлетворило, человек должен вырваться за пределы самого себя. Такие головоломки искусственны и необязательны, потому что проистекают от умственного подразделения на «я» и «других», на бескорыстное и эгоистичное. Безоговорочная любовь — одно из понятий, берущих начало в таких противопоставлениях[1].
Обычно основой выдвижения условий являются эгоистические соображения. Каждое из требований вроде: «Я буду тебя любить, если ты будешь любить меня», «Не мучай меня, сделай то, о чем я прошу», «Не мешай мне делать то, что я хочу», «Не пытайся меня изменить», «Доставь мне удовольствие» и т.п. — ориентировано исключительно на собственные интересы. Под безоговорочной любовью может пониматься только такая любовь, которая не зависит от того, заслуживает ли её тот, кого любят. В идеале безоговорочная любовь только дает — без конца и без меры, не прося ничего взамен. Короче говоря, она бескорыстна. К тому же если ты чувствуешь, что тебя любят безоговорочно, неважно кто — другой человек (мать) или некое воплощение совершенства (Христос или (291:) гуру), — это означает, что тебя полностью принимают таким, каков ты есть, что бы это ни значило.
Когда идеалы, на которых строится представление о любви, оказываются несовместимыми с реальной жизнью, поскольку они отрицают или принижают жизненно важные стороны человеческой природы, результатом становится нечто большее, нежели просто разочарование. Усвоение нереалистических ценностей неизбежно создает серьезные личностные и межличностные проблемы. До тех пор, пока люди пытаются воплощать в жизнь идеалы, соответствовать которым невозможно, им остается либо сознательно терпеть заведомую неудачу, либо обманывать себя. Кроме того, несбыточное ожидание идеального поведения от других в конечном итоге неизбежно приводит к разочарованию или даже рождает ощущение, что вас предали. Другим результатом принятия идеалов, по которым невозможно жить, бывает восприимчивость к влиянию людей, якобы олицетворяющих эти идеалы[2].
Утверждение, что понятие безоговорочной любви является частью системы взглядов, составляющих основу авторитарных убеждений, поначалу может показаться парадоксальным. Разве безоговорочная любовь не есть полная противоположность контролю? Чтобы разобраться в этом, попытаемся ответить на следующие вопросы:
Люди преображаются, когда испытывают чувство единения с другими. Вопрос в том, почему у многих возникает с этим столько проблем, если людям, как и другим общественным животным, присуща врожденная способность к объединению с себе подобными? Рассматривая эти вопросы, мы исследуем различные сложные аспекты сегодняшних взаимоотношений: власть, контроль, межличностные барьеры, подсознательные роли, соизмерение возможностей, выдержка, умение прощать.
Изрядная доля притягательности понятия «безоговорочная любовь» заключается в том, что это не просто абстрактная выдумка. Оно безусловно проистекает из человеческого опыта, причем по меньшей мере двоякого: первое — это сиюминутное ощущение свободы от всяких ограничений, условий или ожиданий, возникающее иногда в процессе переживания любви, а второе — испытанное большинством людей в определенный период (по крайней мере, в раннем детстве) чувство, что их полностью и безоговорочно принимают такими, каковы они есть. Оба переживания очень сильны, и воспоминание о них вызывает острое желание их возврата. К тому же каждому человеку свойственна естественная потребность чувствовать себя особенным, каждому хочется, чтобы его любили и принимали со всеми его достоинствами и недостатками, и это желание легко переходит в стремление постоянно ощущать одобрение и признание.
Если можно испытать нечто подобное безоговорочной любви, как в роли её субъекта, так и в роли объекта, то почему же тогда её относят к разряду «концепций»? Постараемся выяснить, в чем тут дело, соблюдая такт и не забывая об ограниченных возможностях словесных определений.
Подлинное любовное переживание несет в себе такую энергию, такой уровень возбуждения, что человек как бы вырывается за границы собственной личности и обретает способность входить в небывалый контакт с чем-то, находящемся вне его. В этот миг все личные проблемы, казавшиеся столь важными, исчезают. Вместе с тем вся нервная система «омывается» чрезвычайно приятным эмоциональным ощущением, которое в полном смысле этого слова воспринимается как чудо. Способность вступать в тесные отношения с другими и устанавливать связи, не подвластные времени, и делает человека, в числе прочего, социальным существом. (293:)
Это переживание является основным, первичным, поэтому, пребывая во власти его очарования, человек не задается вопросом о его природе. Разум начинает сравнивать состояния присутствия и отсутствия любви, лишь когда сила её идет на убыль. Тогда и рождаются такие определения любви, как вечная, непреходящая, бескорыстная, безоговорочная, короче говоря, её наделяют свойствами, отличными от прочих переживаний. Основная ошибка заключается в том, что мы имеем дело с переживанием, которое ощущаем как вневременное, и заявляем, что так может или должно продолжаться «всегда». Это, по сути, снова возвращает любовь в рамки времени, хотя мы продолжаем переносить на неё качества вневременного. Таким образом, не оговоренное никакими условиями любовное переживание сопряжено с тем моментом жизни, когда ощущение времени исчезает, однако концепция безоговорочной любви пронизана представлениями о будущем, в котором человек предполагает любить и быть любимым непреходящей любовью всегда. Такое недоразумение лежит в основе концепции безоговорочной любви[4].
Но даже если это и так, что от этого принципиально меняется? Перед нами не просто упражнения для ума, призванные продемонстрировать логические противоречия. Поскольку безоговорочная любовь провозглашается вершиной любви, к которой стремятся все люди, происходит усвоение исторического представления о её двойственной природе. В результате духовные устремления объявляются бескорыстными, а телесные потребности и желание самоутверждения — низменными и эгоистичными. На практике это означает, что любовь, как и духовность, связывают с жертвенностью, особенно с самопожертвованием. Последствия этого противопоставления оказываются крайне губительными — люди восстают против своего природного начала, что, в свою очередь, приводит к очередному психологическому расколу: одни устремления объявляются возвышенными, когда человек во имя любви пытается обойтись, как минимум, без надежд на награду, а другие — «нечистыми», когда он рассчитывает на некоторую (294:) взаимность. Эта система взглядов поощряет мазохизм и мученичество, что в результате порождает ситуации, когда женщины соглашаются терпеть жестокое обращение, а мужчины жертвуют собой ради неких идеалов, не заботясь о последствиях[5].
Сами по себе понятия «обусловленное» и «безусловное» («безоговорочное») — абстрактные категории в рамках двойственного контекста, являющегося порождением человеческого разума. Однако противопоставление этих понятий выявляет реальное противоречие: стремиться давать или получать «безусловную» любовь — значит налагать на любовь условие, чтобы она не была ограничена никакими условиями. И это не просто каламбур. Абстракции, по сути своей, не учитывают живую ситуацию, а когда дело касается эмоций, это становится особенно опасным. Если абстракции упускают или принижают важные аспекты жизненных ситуаций, результатом могут стать странные, а зачастую и вредные последствия и отклонения. Чтобы надлежащим образом выявить путаницу, возникающую при рассмотрении концепции безусловной, безоговорочной любви, и проанализировать порождаемые ею конфликты, необходимо углубиться в отношения, существующие между временем и вневременным.
Оставим в стороне метафизику времени, включающую вопрос о том, является ли время объективным свойством Вселенной или оно зависит от субъективного восприятия человека (как считал Кант); возможно, для нас данное разграничение не столь уж важно. Существенно лишь то, что люди способны ощущать себя и во времени, и вне его, и что эти ощущения имеют совершенно различный характер. Когда человек полностью чем-то поглощен или когда он глубоко о чем-нибудь задумывается, он перестает ощущать течение времени, пребывая исключительно в настоящем. Чувство любви может быть всепоглощающим, а потому вневременным. (295:)
Ощущение себя частью потока времени («пребывание во времени») подразумевает способность ума в какой-то степени охватить и прошлое, и будущее. Наши цели и программы, желания и страхи, ожидания и амбиции неизбежно сопряжены и со стремлением заглянуть в будущее, и с обращением к прошлому, к памяти — отсюда рождается ощущение непрерывности, а значит, и времени. Все это — попытка задать условия нашего будущего. И в самом деле, условия можно ставить только будущему, но не настоящему. Настоящее, как и любовь, — таково, каково оно есть. Все, чего человек хочет добиться от другого, может, по определению, осуществиться лишь в будущем. Потому сам факт постановки условий ставит нас во временные рамки. Можно хотеть чего-то сейчас, но хотя само желание относится к настоящему, его осуществление принадлежит будущему. Не является исключением и желание, чтобы все оставалось так, как есть.
Разумеется, все, включая мысли о прошлом или будущем, происходит только в настоящем. Необходимо осознавать прошлое и будущее, чтобы иметь возможность ощущать непрерывность течения времени в каждый конкретный момент. Мы называем переживание вневременным, если хотим подчеркнуть его отличие от тех мгновений, когда течение времени ощущается более отчетливо. Понятие «вневременный» имеет смысл только потому, что выпадает из основного контекста ощущения хода времени. Распознать каждое из этих внутренних психологических состояний — ощущение течения времени или ощущение вневременности — можно лишь, исходя из их контраста. Само понятие «вневременности» могло возникнуть только из сравнения воспоминания о каком-то моменте, когда казалось, что «время остановилось», с другими, когда бег времени ощущался особенно отчетливо. Только живое существо, которое может помнить, мечтать, думать о прошлом и будущем, способно распознавать различные состояния ощущения времени. Две кажущиеся противоположности — время и вневременность — в действительности присутствуют друг в друге, а потому состоят в так называемой диалектической взаимосвязи[6].
Идеалы безоговорочной любви превращают в святыню только вневременное, утверждая, что любовь не меняется с течением (296:) времени. Напомним ряд требований, предъявляемых к идеальной любви: истинная любовь ничего не просит взамен; она не пытается изменить другого; она длится вечно. Интересно, однако, что все эти утверждения, свидетельствующие, на первый взгляд, о неподвластности времени, так или иначе соотносятся с ним: понятие «вечно» имеет отношение ко всему времени; отсутствие перемен или колебаний может наблюдаться только во времени; ни о чем не просить или не пытаться изменить другого означает предполагать существование во временном континууме. Все эти рассуждения о времени вовлекают в структуру исследуемых понятий само время, предполагая его бесконечную продолжительность в будущем.
Несмотря на то, что любовное переживание может создавать ощущение вневременности, безусловности, часто игнорируется тот факт, что переживание всегда происходит в некой конкретной ситуации. А ситуация в большой степени определяется временем и накладывает свои условия. Люди не переживают момент вневременности в некоем вакууме, они приходят к нему, обладая прошлым, с надеждами и ожиданиями на будущее. Желание продлить чувство любви, боязнь утратить его или испытать разочарование из-за недостатка взаимности — все это привносит время во вневременный момент, тем самым, изменяя его. Хотя любовь дает ощущение вневременности, говоря «я тебя люблю» обычно подразумевают нечто большее, нежели «я испытываю это чувство в данный миг, и не более». Слова «я тебя люблю» обращены и к настоящему и к будущему, и предполагают, как минимум, некие сопутствующие условия, которые позволят чувству любви укорениться и расцвести.
Мы хотим, чтобы читателю стало ясно, что любовь, ощущаемая в конкретный момент как безусловная, может состояться только в ситуации, которой условия не только присущи, но и необходимы для её продолжения. Поэтому вневременная любовь существует только в контексте времени. Хотя подлинные чувства имеют место в настоящем, они так проникают во временную среду нашей жизни и отражаются в ней, что любовь становится не просто мимолетным событием. Вот почему слова «я тебя люблю» имеют отношение к будущему.
Магия любви состоит в том, что она может прийти неожиданно, и тогда в организме человека открываются возможности для запуска особых биохимических процессов. Когда приходит любовь, человеку (297:) обычно хочется открыться ей, если только из чувства страха он не уходит в глухую оборону. Разумеется, если человек пережил глубокую личную драму, боязнь снова испытать любовь может оказаться настолько сильной, что вызовет желание скрыться от нее. Подлинная проблема человеческих взаимоотношений — создание условий для постоянного обновления любви. Поскольку многие ситуации способствуют как раз обратному, люди из страха потерять любовь часто пытаются превратить её в свою собственность, посадить любовь в клетку, надеясь таким образом её сохранить. Проблема в том, что для обновления любви человеческие отношения не должны быть застывшими, и люди сами должны меняться вместе со своими чувствами. Если что и меняется со временем, так это условия, при которых человек сохраняет способность открываться любви.
Когда бескорыстие превращают в основу добродетели, а заботу о собственных интересах начинают считать если не отъявленным злом, то уж, разумеется, далеко не добром, это становится чревато большими недоразумениями в делах сердечных. Люблю ли я тебя потому, что ты — это ты, или потому, что ты воспламеняешь во мне яркие чувства? Что здесь главное: мои глубокие чувства или ты? Во что человек влюблен — в любовь, то есть в свое чувство влюбленности, или в другого человека? Что делать, если из-за разлада, гнева, разочарования или просто из-за отсутствия новизны эти чувства угасают, и тогда появляется кто-то другой, который воспламеняет их снова? Должен ли я во имя любви пожертвовать этими чувствами ради тебя или лучше следовать новой страсти, куда бы она ни завела? Решение столь сложной задачи не станет легче, если считать любовь бескорыстной, а страсть — плотской и эгоистичной. Это превращает любовь в долг, поскольку ей сопутствуют обещания, идеалы или вполне понятное желание не причинять боль другому — что, в свою очередь, еще более ослабляет любовь, лишая её былой магии. Чтобы снова воспламенить угасающее чувство, необходимы не долг или самопожертвование, а изменение ситуации, которая уже не обеспечивает необходимую для любви атмосферу.
Многие из нас влюблялись в юности — в кого-то прекрасного и недоступного, возможно, в старшеклассника или кинозвезду. И хотя (298:) обуревавшие нас чувства были одновременно мучительными и пленительными, ситуация не способствовала их продолжительности, потому что не располагала некоторыми необходимыми условиями. Главное, что поток чувств был слишком однонаправленным. Утверждать, что это не настоящая любовь, а просто влюбленность, значило бы предвзято судить о столь непростых чувствах. Бескорыстная любовь обычно вспыхивает в конкретной ситуации — по большей части, в ранней юности, и с возрастом люди ее, как правило, перерастают. Если бы истинная любовь действительно не нуждалась во взаимности, то сохранение таких безответных эмоций считалось бы похвальным и здоровым, но это не так. Такая любовь не может долго существовать, потому что она совершенно лишена равновесия, как и идеальные представления о том, что истинная любовь не требует ничего взамен.
Если же в любовных отношениях начинаются взаимные счеты и выяснения, кто больше дает, а кто получает, — эта любовь обречена. Тем не менее, сведение любви к одному лишь даянию становится замаскированным авторитарным предписанием, диктующим человеку, каким ему следует быть, и является искусственным порождением морали, основанной на делении на бескорыстное и эгоистическое. Любовь не укладывается в рамки подобной дихотомии, а попытки принудить её лишают людей возможности разумно общаться. «Ты — эгоист», «ты меня больше не любишь», «ты пытаешься меня контролировать», — такие аргументы часто идут в ход, когда жизнь не согласуется с идеалами. Все это — признаки изменившейся ситуации, требующей пересмотра. Идеалы безоговорочной любви в этом случае не только не помогают, но могут привести к еще большему отчуждению и, к тому же, вызвать у человека внутренний раскол, поскольку в его душе борются эгоизм и бескорыстие. При наличии любви даяние и получение неразделимы и никакой борьбы не происходит. Попытка разделить их свидетельствует, что равновесие в отношениях нарушено.
Усвоение представления о безоговорочной любви препятствует созданию условий, при которых любовь могла бы развиваться. Попытка следовать непригодному для жизни идеалу заставляет людей либо ощущать свою неполноценность (если они считают, что не соответствуют ему), либо поддаваться самообману (если они считают, что ему соответствуют). При этом формируется иллюзорный идеал (299:) чистоты, без высокопарного возвеличивания не может обходиться ни одна система авторитарного контроля. Разумеется, если мы кого-то любим, то можем каждый миг отдавать себя, не ставя никаких условий. Это не является предметом нашего обсуждения, как не является им и выяснение того, что же в действительности представляет собой такой идеал. Скорее, идеал безусловной любви требует от нас соблюдения постоянной безусловности. Такие идеалы не только порождают нездоровые отношения, но и стимулируют подсознательные проявления власти и контроля, губительные для любви. Сам по себе контроль не всегда вреден и может даже способствовать развитию отношений, если использовать его разумно и осторожно.
Любовь обладает энергией, выплескивающейся за границы человеческого «я» и наполняющей жизнь радостью и смыслом, с которыми не сравнится никакое самоутверждение. Чувство любви может ощущаться как бескорыстное, и когда люди влюблены, они часто ставят интересы любимого существа на первое место. Из этого легко сделать логический вывод, будто можно воссоздать любовь или продемонстрировать ее, признав интересы кого-то другого главенствующими. Неудивительно поэтому, что идеальную любовь связывают с самопожертвованием.
Его примерами изобилует задающая тон религия. В христианстве Бог проявляет любовь к своим творениям, принося в жертву самое дорогое — своего Сына, дабы спасти погрязшее в грехе эгоизма человечество. Образ распятого Христа приравнивает любовь к страданию, а страдание — к искуплению. Христос — единственное чистое (имеется в виду неэгоистичное) бренное существо, безо всяких условий полностью отдает свою жизнь и любовь, чтобы спасти ближних. Вообще монотеизм, за редким исключением (деизм), возводит бескорыстие и покорность в ранг высших добродетелей. Если все мы — творения всемогущего Бога, то какая еще цель может быть у нас, кроме служения Его божественной воле? Противиться Божьей воле не только «грешно», но и неразумно. Христос как послушный сын авторитарного Отца является совершенной моделью добровольного самопожертвования и подчинения «высшим» целям.
Восточные представления о просветлении и космическом единстве тоже несут в себе внутренний смысл, идеализирующий бескорыстие: образ совершенного учителя, или просветленного, который (300:) слился с божеством, преодолев иллюзию обособленности до такой степени, что больше не отождествляет себя с самим собой как с отдельным существом. Следовательно, никакого эго нет, и всякая деятельность, проистекающая от такого существа, направлена исключительно на благо других. Просветленные учителя изображаются любящими все человечество безусловной любовью: они переродились (вернувшись в человеческом облике в колесо перерождений) с единственной целью — привести других к высшим состояниям[7].
Одно дело — в какой-то жизненной ситуации отбросить собственные интересы, что является естественным выражением заботы о других, и совсем иное — когда от вас ожидают того же в качестве доказательства любви. Такое ожидание может исходить как от других, так и от вас самих. Представление о чистой любви автоматически превращает любовь в некое подобие института, в рамках которого строго очерчены роли, обязанности и правила, регламентирующие поведение. Так, в частности, считается, что любовь Христа была чистой и безусловной, тем не менее тот, кто не подчиняется правилам христианства, рискует угодить в ад или чистилище или же, в качестве более утонченного варианта Божьей кары, лишается милости Господней. Гуру утверждает, что его любовь не оговорена никакими условиями, но если не покориться ему полностью (то есть не следовать его правилам), он потеряет к вам интерес. Считается, что родители проявляют любовь к своим детям, принося себя им в жертву, а дети взамен должны их слушаться. Роль женщины в семье традиционно заключалась в том, что она во имя любви приносила свою индивидуальность в жертву мужу и детям.
Мы не сомневаемся в необходимости того, чтобы матери, общество или человеческий род в целом ставили на первое место благо детей — в том числе и проявляя к ним любовь. Во всех обществах много говорится о том, как важно уделять внимание детям, однако ожидается, что обо всем необходимом позаботятся родители, главным образом матери. Одна из причин того, что человечество находится под угрозой, заключается в том, что забота о благе детей предоставлена почти исключительно семьям и, в частности, матерям, хотя и те и другие больше не способны справляться в одиночку. В этом отношении общество стало походить (301:) на родителя, уклоняющегося от исполнения своего долга перед детьми. Старый общественный строй и его система морали основаны на том, что женщины ставят на первое место интересы мужчин и детей. И какими бы современными мы себя ни считали, нам трудно избавиться от этих глубоко укоренившихся убеждений и соответствующих ожиданий.
Способы формирования общественной системы ценностей и её усвоения членами этого общества лежат в основе системы контроля, осуществляемого как на социальном, так и на личностном уровне. Посредством шкалы ценностей общество не только оправдывает контроль, но и руководствуется ею при распределении средств и установлении приоритетов, призванных впоследствии контролировать и направлять происходящие в обществе изменения. Если первостепенной ценностью является цель стать сильнейшей военной державой, то жизнедеятельность всего общества подчиняется этой цели. Кроме того, система ценностей не случайно используется людьми, чтобы контролировать самих себя[8].
Мы не ставим под сомнение ценность самих ценностей. Общепринятые ценности, безусловно, должны существовать, во всяком случае, на некотором уровне, чтобы люди могли найти общий язык. Мы только пытаемся объяснить, каким образом причисление чистоты к разряду ценностей вытекает из двойственной системы морали, использующей неоднозначное понятие чистоты в качестве стандарта для измерения достоинств. Чем ближе стандарт к абсолюту, тем легче его использовать в качестве эталона. Вот почему золото, чистоту которого довольно легко измерить, стало эталоном измерения материального благосостояния. Наделяя представления о любви и добродетели признаком чистоты, мы тем самым задаем для каждой из них некий стандарт, такой же, как стандарт бескорыстия, который используют для определения достоинств по линейной иерархической шкале ценностей: чем бескорыстнее человек, тем он лучше[9].
Чистый и нечистый — понятия взаимопроникающие. Как и множество других противоположностей, они имеют смысл только во взаимосвязи. Система морали, ставящая чистоту выше (302:) нечистоты, воздвигает иерархию ценностей, в которой все, что считается не абсолютно чистым, оценивается, исходя из стандарта чистоты. Таким образом, возникает правило: чем чище, тем лучше. Поэтому если чистая любовь не выдвигает никаких условий, то чем меньше условий выдвигает нечистая любовь, тем она лучше. И еще: если чистая добродетель подразумевает полнейшее бескорыстие, то чем бескорыстнее намерения человека, тем добродетельнее он сам. Вот почему понятие безоговорочной любви как любви без меры в действительности превращается в устройство для её измерения. Если чистая любовь связана с жертвенностью, то чистоту этой любви можно измерить величиной жертвы. Идеалы чистоты обязательно связаны с человеческими личностями, что приводит к атомистическому взгляду на взаимоотношения. В таком представлении взаимоотношения не рассматриваются как системы, влияющие на природу межличностного контроля. Напротив, такие идеалы заранее предполагают, что люди могут (и должны) полностью контролировать степень своей щедрости и жертвенности, как будто взаимоотношения на это никак не влияют. Если логически продолжить подобные рассуждения, можно прийти к выводу, что чем хуже взаимоотношения между людьми, тем скорее путем жертвенности можно доказать свою чистоту и любовь.
Ничто не может происходить в вакууме, вне всякой среды. Авторитарные системы иерархии власти являлись всеобъемлющей средой с тех самых пор, как человечество вступило в раннюю стадию накопления. И любовь как естественное проявление человеческих чувств тоже не существует сама по себе[10]. Может быть, одна из самых непростых для честного и открытого исследования областей — это взаимоотношения между любовью и властью. Разве стал бы кто-то подчиняться Богу, вождю или гуру и любить их, не считайся они всевластными?[11]
Идеал безоговорочной любви ставит любовь выше власти, считается даже, что власть может запятнать чистоту любви. На самом же деле это ведет к установлению двойного стандарта морали. Понятие (303:) бескорыстной любви укрепляет этот двойной стандарт, внося раскол не только в общественный строй, но в и психику живущих в его условиях людей. Предполагается, что есть две сферы: сфера любви, которая смыкается с духовностью, и развращающая сфера власти. Области, где можно хотя бы попытаться проявить бескорыстную добродетель, — это материнская любовь, романтическая любовь, духовные поиски, гуманистические устремления. Отдельно от них существуют сферы соперничества и власти, где весьма вероятна опасность «запачкать руки». Таким образом, считается, что служитель церкви, святой или мать чисты, во всяком случае, более чисты, чем солдат, политик, бизнесмен или актриса. Двойной стандарт в морали означает, что для каждой сферы определены свои правила игры. От первых ожидается, что они посвятят свою жизнь тому, чтобы путем бескорыстного служения стать образцом для других, вторые же посвящают жизнь достижению определенного успеха — при этом приходится чаще жертвовать совестью, чем собственными интересами. Разделение на чистое и нечистое отразилось и на отношениях между полами: женщинам предписывалось и в сексуальном, и в нравственном смысле быть более чистыми (то есть более целомудренными и жертвенными), тогда как мужчинам позволялись значительно большие вольности.
Желание сохранить обособленность этих двух сфер есть стремление к тому, чтобы любовь оставалась неподкупной, а значит, чистой. Однако это невыполнимо, потому что любовь не только существует в условиях власти, но и сама является проявлением власти, по крайней мере, потенциально. Народная мудрость подтверждает это, говоря о «власти любви» или утверждая, что любовь горы свернет. Трудности возникают там, где любовь и власть пересекаются. Попытки очистить любовь, устранив власть, не только не достигают цели, но, напротив, приводят к тому, что проявления власти меньше осознаются, что облегчает ей скрытое манипулирование людьми.
Покорность «другому» может проявляться весьма страстно. В авторитарных иерархиях покорность находит свое выражение в рамках структуры подчинения. В иерархических религиях — это подчинение Богу или гуру; в традиционных патриархатах — подчинение правителю и мужчинам. Господство и подчинение создают среду для эмоциональной покорности. Мы называем её авторитарной покорностью, потому что она подразумевает подчинение без (304:) сопротивления благодаря усвоенным авторитарным ценностям. Как и в других ситуациях, покорность убирает барьеры, сдерживающие проявления любви. И пока человек согласен играть роль подчиненного, ему обеспечены приятные ощущения. Одной из причин, по которым люди в подобной ситуации продолжают подчиняться, является то, что человек легко привязывается к эмоциям, которые она порождает. Вследствие этой подчиненности чувство, которое ощущается как безоговорочная любовь, на самом деле оказывается функцией среды, где условием является подчинение. Любовь к Богу всегда была верным залогом возникновения страсти, потому что такой любви внутренне присуще подчинение.
Материнская любовь — общепризнанный образец безусловной любви — наилучшим образом демонстрирует связь между любовью и властью, как на личностном, так и на общекультурном уровнях. Самая привычная среда, в которой развивается безусловная любовь, — отношения между матерью и ребенком. Конечно, она может наблюдаться и между отцом и ребенком, но создается впечатление, что мужчинам легче удается соблюдать дистанцию, особенно в отношениях с маленькими детьми. Поскольку женщина вынашивает ребенка и кормит его своим молоком, присутствие у неё некоего генетического механизма, затрудняющего сохранение рубежа между ней и ребенком, имеет эволюционный смысл. Достаточно хотя бы понаблюдать, насколько неодинаково действует детский плач на мужчин и на женщин. Независимо от того, являются подобные различия генетическими или нет, образец материнской любви — это мать, которая безоговорочно приемлет вскормленное ею дитя и готова отдать ему всю себя. В известном выражении «Его только мать может полюбить» отражены ожидания, возлагаемые на стойкость материнской любви.
Во многих культурах, где роли полов четко разграничены, а главенство мужчины воспринимается как нечто само собой разумеющееся, материнство считается делом священным. Здесь бытуют выражения: «Моя мать — святая» (имеется в виду, что она неумеренно жертвует собой ради других) или обращенное к сыну: «Никто не будет любить тебя так, как я» (то есть, никто не будет ставить человека на совершенно исключительное место так, как это делает мать). Возведение матери и материнства на пьедестал достигало столь крайней степени, что нанесенные им оскорбления порой служили поводом для (305:) кровавой мести. В таких культурах не только эмоциональная связь между матерью и сыном считается более прочной, чем связь между мужем и женой, но и власть женщины осуществляется через её сыновей. Женщина, не имеющая сына, становится предметом жалости.
Женщины, как и мужчины, заинтересованы в обеспечении своей безопасности, благополучия и положения в обществе — факторов, влияющих на качество жизни. Если женщина лишена прямого доступа к власти, у неё не остается иного способа обезопасить себя, кроме как воспользоваться покровительством мужчины. Поскольку и финансовое благополучие женщин зависит главным образом от мужчин, традиционный путь «слабого пола» к власти основан на том, чтобы вынудить представителей сильного пола эмоционально зависеть от них. Поведение женщины регламентируется идеальным представлением о её готовности к самопожертвованию, но и сама она использует тот же идеал, дабы контролировать (или пытаться контролировать) тех, кому приносит себя в жертву. При этом все участники процесса испытывают чувство вины и обиды. Неосознаваемое, завуалированное переплетение контроля и самопожертвования не раз заставляло людей обращаться к психотерапевтам и становилось предметом исследования в психологических трактатах и бесчисленных романах.
Жесткое распределение ролей между полами приводит к закреплению за каждым из них различных сфер власти, причем одна сторона неизбежно считает другую наивной, даже инфантильной. Действительно, поскольку любому из полов весьма трудно реализовать себя в сфере деятельности, где главенствует противоположный пол, в этом есть доля истины. Женщины часто говорят: «Мужчины — те же мальчишки», имея в виду, что их эмоциональное развитие замедленно и что они слишком заняты собой. От мужчин можно услышать: «Женщины — как дети, им нужна защита». Под этим подразумевается, что женщины слабы и не могут сами постоять за себя. Как мужчины, так и женщины всегда были кровно заинтересованы в том, чтобы сохранять за собой обособленные, дополняющие друг друга сферы власти, потому что такая ситуация придавала жизни надежность и упорядоченность. При этом каждый пол оставался, так сказать, ребенком в глазах другого, поскольку и во взрослом возрасте оба пола продолжали играть друг для друга роли отца и матери. Женщины по традиции полагались на мужчин, когда речь шла об (306:) экономической поддержке и физической защите, мужчины же искали у женщин эмоциональной поддержки и физической заботы.
Если лишить человека власти в одной сфере, это неизбежно влечет за собой попытку обрести её в другой приемлемой культурной сфере. Вот почему власть женщин основана на эмоциональном и сексуальном влиянии. Хотя в современном обществе социальные роли полов уже не столь четко очерчены, традиционное деление на женские и мужские сферы деятельности не исчезло, как это может показаться на первый взгляд. Многие современные женщины жалуются, что мужчины фактически хотят видеть в жене мать, то есть человека, который ставит их на первое место и отдает им всю свою жизнь. Поскольку женщина видит свое первейшее предназначение в принесении себя в жертву своим детям (особенно когда они становятся старше), то и им она внушает, что любовь — это жертва. Девочки и мальчики обычно воспринимают это по-разному. Мальчики со временем начинают ожидать, чтобы женщины ставили их на первое место, доказывая тем свою любовь; девочки же усваивают, что жертвенное поведение — это способ заполучить и удержать мужчину, и часто начинают думать, что если мужчина в них нуждается и зависит от них, то это и есть любовь. Кроме того, матери ждут, чтобы дочери в свою очередь доказывали свою любовь к ним самопожертвованием. Вот почему взаимоотношения между матерями и дочерьми обычно бывают наиболее болезненными и запутанными.
Многие современные семьи подсознательно расставляют акценты на вопросах власти и авторитета, руководствуясь идеалом безоговорочной любви. Теперь, когда образ авторитарного отца вышел из моды, этот вакуум заполняет скрыто-авторитарный образ матери. Матери, как правило, отождествляют свою готовность всегда ставить детей на первое место с уверенностью, что они лучше понимают нужды своих детей. Такое убеждение, поддерживаемое обществом, может быть использовано для контроля над всей семей: «Дорогой, нам пора домой — нужно укладывать детей».
Многие отцы благодушно мирятся с этим, потому что не могут или не хотят состязаться с той великой самоотдачей, которую принято приписывать материнской любви. Поэтому они обычно снимают с себя основную ответственность за повседневное благополучие детей. Подобная ситуация создает порочный круг, поскольку, (307:) оставляя это поле деятельности, мужчины все более отдаляются от детей и тем самым только поддерживают убежденность женщины, что она действительно «лучше в этом разбирается». Часто можно видеть отца, с готовностью отдающего плачущего младенца матери и приговаривающего при этом: «Ну кто может сравниться с мамой?» Довольный, а иногда и снисходительный взгляд, которым отвечает ему жена, говорит не только о её уверенности, что она единственная, кто может успокоить ребенка, но и о том, что это источник её эмоционального удовлетворения и власти. Отцы тоже умели бы успокаивать детей, если бы дали себе труд задуматься о том, что для этого нужно делать.
В тех случаях, когда отцы все же берут на себя заботу о детях, матери, как правило, считают, что они должны это делать по их, материнским, меркам, до которых мужчины обычно не дотягивают. Общество поддерживает идеал матери, ставящей детей на первое место. Мужчины с ним соглашаются, но сами редко проявляют готовность соответствовать столь высокому идеалу самопожертвования. Поэтому они мирятся с материнским эгоизмом и ищут власти и радостей жизни на стороне, в то время как женщина продолжает оставаться эмоциональным оплотом семьи. В сочетании со служением и жертвенностью материнская любовь также зачастую становится основой подсознательного авторитарного контроля.
Многие мужчины поначалу обещают делить ответственность поровну, не понимая, что это означает на самом деле. И когда они терпят неудачу, женщины часто воспринимают это как предательство. Женщинам не хочется нести всю ответственность за своих детей, особенно если у них есть какое-то другое занятие. Тем не менее, они обычно подсознательно стремятся занять положение главного эмоционального центра для своих детей и авторитета, определяющего, что для них лучше, и тем самым получить неограниченную власть в семье. Они хотели бы, чтобы им больше помогали, но на их условиях и при сохранении ими всей полноты власти. Поскольку это, по сути, превращает мать в «начальника» отца в деле воспитания детей, мужчина, по вполне понятным причинам, пытается уклониться от этого занятия, чем вызывает еще большее недовольство женщины.
Такой вполне заурядный сценарий приводит к появлению в семейной жизни скрытой неудовлетворенности и разочарований, (308:) имеющих глубокие последствия, включая и крах эротических отношений. Альтернативой так называемой зацикленности на детях, («Все лучшее — детям») может стать понимание того, что любой ребенок во все времена более всего нуждается в том, чтобы его родители состоялись как личности и были счастливы вместе. Для этого следует в корне изменить подход к ответственности и власти, провозгласив главной целью необходимость уравновесить потребности всех членов семьи. В этом случае на первое место будет поставлена личная, в том числе и сексуальная, жизнь семейной пары[12].
Современные выступления против семейного диктата используют понятие безоговорочной любви, чтобы положить конец контролю в близких отношениях между людьми. Этот контроль определяется самим существованием института брака. С момента, когда жених и невеста произносят традиционные клятвы, семейные роли строго расписаны — благодаря ограничительной сущности самого института и сильному общественному давлению, вынуждающему выполнять условия брачного контракта. Само выражение «брачные узы» подразумевает, что вступающие в брак уже заранее ожидают, что их будут контролировать. В наше время многие по-иному смотрят на отношения между супругами, поскольку как огня боятся контроля и считают, что люди не должны пытаться контролировать друг друга, особенно если они друг друга любят. Любить кого-то означает принимать его полностью. Желание, чтобы тебя любили таким, какой ты есть, и в ответ любить так же, вполне объяснимо. Это еще один из соблазнов концепции безоговорочной любви.
Когда мы полностью принимаем кого-то или нас полностью принимают, нашу душу как бы омывают струи любви и понимания, что невыразимо приятно. Но желая или ожидая, чтобы нас всегда полностью признавали, мы тем самым пытаемся продлить, распространить на будущее чувство, переживаемое в данный момент. Тому, у кого было счастливое детство, эти прекрасные ощущения хорошо знакомы, однако взрослые достаточно рано начинают формировать характер детей в соответствии со своими требованиями и оценками. (309:)
Родители колеблются между естественным стремлением принимать детей такими, какие они есть, и желанием утвердить свое право их контролировать. По мере того как ребенок взрослеет, признание и послушание все больше переплетаются; ребенок усваивает, что послушание создает условия для того, чтобы его признавали.
Освобождение от родительского авторитета и указаний является частью процесса взросления. Если в юности желание безоговорочного, бесконтрольного признания вполне понятно, то стремление к полной бесконтрольности в зрелом возрасте свидетельствует о некотором инфантилизме. Дело в том, что для близких отношений взрослых характерно и проявление власти, и желание по крайней мере иногда контролировать другого.
Если человек последовательно придерживается предписанной ему обществом роли, регламентирующей его поведение и очерчивающей сферы власти, то вероятность конфликтов сводится к минимуму. Однако при любом длительном союзе, когда роли подвижны и люди ценят свободу от жестких ролевых установок, неизбежны значительные разногласия в вопросах о ценностях, о том, что и кому следует делать. Любые близкие отношения дают человеку некоторую власть над партнером, позволяющую его контролировать, и попытка игнорировать реальность этого контроля свидетельствует о нежелании взрослеть. Исторически это новая проблема, возникшая в личной жизни в результате влияния демократических ценностей и идей о равноправии полов.
Для установления близости между людьми необходимо время, поскольку человек должен поверить, что его открытостью, готовностью сломать барьеры, отделяющие его от другого человека, не будут злоупотреблять. Близость может быть условием, но не гарантией взаимного приятия, тем более постоянного. Как это ни печально, но чем выше наши идеалы, тем меньше мы на деле способны принимать тех, кто им не отвечает. Попытки следовать идеалу, например, «всегда жить друг для друга», обычно порождают обиду, разочарование или неприязнь и в конечном итоге — еще большую закрытость.
Идеал безоговорочной любви также может усиливать замкнутость. Хотя этот идеал провозглашает необходимость оставаться открытым и приспосабливаться ко всему, что бы ни делал партнер, не пытаясь его контролировать, но существует и альтернативное (310:) представление о возможности безоговорочно любить, оставаясь замкнутым. Например, бывали случаи, когда люди утверждали, что продолжают любить безо всяких условий, хотя при этом не желали даже еще раз увидеть предмет своей любви. Это могло означать, что их больше заботило то, как они сами выглядят в роли беззаветно любящего, нежели реальный любимый человек. Ошибкой было бы рассматривать любовь и контроль как нечто свойственное отдельному человеку, вместо того чтобы понять, что близость создает взаимозависимую систему отношений, которую ни один из партнеров не может контролировать полностью.
Если считать идеальной любовь, не ограниченную никакими условиями, может возникнуть ошибочное убеждение, будто власти и контролю вообще нет места в отношениях между близкими людьми. Мы привыкли ценить открытость и близость и при этом противиться контролю. Представление о том, что можно быть открытым своему партнеру и в то же время не стать объектом контроля с его стороны или не контролировать его самому, — есть заблуждение и способ самозащиты. Людям присуще естественное желание как-то контролировать свои чувства и направление, в котором развивается их жизнь. Быть открытым по отношению к другому человеку, к окружающему миру, да и вообще к чему угодно — значит подвергаться чьему-то влиянию, а следовательно, не вполне контролировать свои чувства. Быть открытым для своих детей — значит ощущать их боли и их радости. Поэтому в той мере, в которой человек открывает границы своей личности, своей души, он попадает под внешний контроль. При этом вполне естественно, что он сам хочет контролировать методы и степень этого контроля. Аналогичным образом люди стремятся контролировать загрязнение воздуха, от которого их не защищают никакие барьеры, поскольку от этого зависит их здоровье.
Очевидно, что если наша эмоциональная открытость по отношению к другому человеку дает ему право и возможность влиять на наши чувства, то нас, в свою очередь, должен активно интересовать характер его деяний. Понятно, каждому хотелось бы, чтобы другие совершали поступки, вызывающие у нас хорошие ощущения, а не плохие. Поэтому если кто-то может воздействовать на наше эмоциональное состояние, у нас возникает неизбежное ответное желание влиять на то, как он это делает, и контролировать (311:) его. Стремление ограничить влияние, оказываемое на нас другими людьми, независимо от того, является ли это стремление осознанным или бессознательным, тайным или явным, обычно приводит к тому, что мы либо начинаем сами их контролировать, либо стараемся себя от них как-то оградить.
Один из мощных и обычно подсознательных способов проявления контроля во взаимоотношениях между людьми — возведение и разрушение вокруг себя барьеров[13]. В отношениях с близкими людьми мы практически совершенно не владеем этим средством. Можно вполне сознательно хотеть отгородиться от человека, который нас оскорбил, и все же быть не в силах так поступить. Или наоборот, иногда мы обижаемся и замыкаемся в себе, сами того не желая. Партнер может воспринять такое отчуждение как наказание и решить, что его пытаются контролировать, иными словами, стараются как-то его изменить. Обычно такие поползновения вызывают возмущение, и он либо может обвинить нас в том, что мы от него отгородились, либо сам стать более закрытым.
Контролировать эмоции, с проявлениями которых мы не желаем сталкиваться, в какой-то степени возможно, если пустить в ход такие средства, как отчужденность, подавление, отрицание, заверения, или если попросту удалиться. Однако эмоции не полностью поддаются контролю, поскольку невозможно избирательно отгородиться только от того, что приносит неприятные ощущения. И постоянное ощущение подконтрольности, и необходимость самому все время контролировать собственные так называемые отрицательные эмоции (подавляя или не выпуская их наружу) приводят к росту чувства неудовлетворенности, а это одна из важных причин того, что взаимоотношения, зарождавшиеся как взаимная любовь, терпят крах.
Способ, с помощью которого осуществляется контроль, часто остается неосознанным, что можно объяснить двумя основными причинами. С одной стороны, хотя контроль изначально присущ таким ролям, как роль родителя, супруга или учителя, но при этом его проявления бывают основательно замаскированы понятием «прав», (312:) неразрывно с ними связанных. Люди, исполняющие перечисленные роли, обычно считают (или объявляют) себя противниками контроля и могут осуществлять его незаметно даже для самих себя, думая, что действуют в рамках данных им прав или же что выполняют свой долг. С другой стороны, человек может быть убежден в том, что он не вправе пытаться контролировать кого-либо, поскольку общественное мнение утверждает, что это нехорошо. Однако те, кто выступает против контроля, недопонимают тот факт, что когда один человек говорит другому: «Перестань меня контролировать, иначе я тебя брошу», то этими словами он также пытается установить контроль. Нравится вам это или нет, контроль является неотъемлемой составляющей человеческой близости.
О том, насколько жестким может быть контроле в некоторых семьях, хорошо известно. При этом идеалом отношений между теми, кого связывает кровное родство, считается полнейшая взаимная открытость, верность, поддержка и безоговорочное приятие. Интересно проследить, что происходит, когда эти идеалы приобретают законный статус, претворяясь в права, обязанности и виды на наследство. Для многих кровное родство означает главным образом необходимость «стоять друг за друга всеми правдами и неправдами, что бы ни случилось». Фактически это равносильно запрещению родственникам отгораживаться друг от друга. В результате все свои чувства и переживания члены семьи не держат в себе, а вываливают в общий «семейный котел» и ждут такой же открытости от всех остальных. В итоге, однако, оказывается, что они бывают более невнимательны, более категоричны, требовательны и эмоционально жестоки друг к другу, чем к посторонним людям, которые, если бы с ними обходились подобным образом, давно прекратили бы столь неприятное общение.
Наряду с этим бытует правило, запрещающее «выносить сор из избы», то есть требующее, чтобы все происходящее в лоне семьи оставалось недоступным постороннему взгляду. Здесь, среди своих, за закрытыми дверями, выходят на поверхность те подавляемые стороны личности, отражающие дихотомию «самоотверженность—себялюбие», которые на людях выглядят не особенно привлекательно. Вот почему, вопреки идеальным представлениям о семье, она часто становится ареной страданий. И по этой же причине если кто-то попытался разорвать семейные оковы и зажить (313:) собственной независимой жизнью, это вызывает такую обиду, что вновь разрушить барьеры и вернуться обратно бывает чрезвычайно трудно. Хотя негласный запрет возводить преграды между членами семьи обеспечивает каждому из них эмоциональную защиту, однако в этом есть и свои отрицательные стороны — не даром семья часто оказывается одним из величайших источников ненависти и насилия, а также рассадником эмоциональных отклонений. И дело здесь не только в том, что требование открытости как нечто обязательное губительно для настоящей любви, но и в том, что отсутствие возможности оградить свой внутренний мир заставляет людей терпеть жестокость и провоцирует их самих быть более жестокими в отношениях с близкими, нежели с посторонними Кроме того, в семье люди ощущают наибольшую эмоциональную бесконтрольность. Это проявляется отчасти в нагнетании напряжения и в легкости, с которой члены семьи наступают друг другу на больные мозоли. Если следовать нашей теории, семья становится тем местом, где обычно сдерживаемые, неприемлемые стороны нашего «я» выплескиваются на поверхность, так как предполагается, что остальные члены семьи должны с этим мириться[14].
Контроль — тема с бесчисленным множеством вариаций: от высказанной в лоб угрозы типа «Если ты этого не сделаешь, я тебя убью» до завуалированного отказа вроде: «Не сегодня, дорогой, — у меня разболелась голова». И отношение к контролю колеблется от полного его неприятия до отождествления с заботой. Все это вполне объяснимо, ибо каждый стремиться получить побольше того, чего ему хочется и, естественно, поменьше того, чего не хочется. Но даже если человек принимает почерпнутую у некоторых восточных религий теорию, согласно которой лучше всего вообще не иметь никаких желаний, он неизбежно начинает заниматься самоконтролем, пытаясь выяснить, есть ли они у него. Это приводит к внутренней борьбе между желаниями человека и идеалом отсутствия желаний[15].
Подобно тому, как стремление контролировать окружающую среду и управлять ею для своих целей и нужд является врожденным (314:) свойством человека, так и желание контролировать других людей — тоже часть человеческой природы. Мы действуем так в целях самозащиты или самоутверждения, или потому, что якобы знаем, как следует поступать. Поскольку контроль в отношениях между людьми, особенно близкими, неизбежен, встает вопрос, для чего он, собственно говоря, нужен. Универсальных формул для всех разнообразных вариантов контроля не существует. Дать осознанный ответ на вопрос, что ты собираешься делать с контролем, довольно сложно, поскольку люди либо считают, что вправе контролировать других, либо уверены, что вправе не быть объектом контроля, причем в зависимости от ситуации эти позиции могут меняться. Помимо вопроса о праве на контроль, ситуация усложняется тем, что часто контролем явным образом злоупотребляют, и это стало причиной его дурной репутации. Контроль является неизбежной составляющей человеческих взаимоотношений, но, к счастью, при правильном с ним обращении он имеет и положительные аспекты. Контроль — один из способов, с помощью которых люди могут влиять друг на друга, открывая для себя широчайшие возможности. Если подойти к контролю осознанно, он может стать источником новизны и творческого подъема. Делая то, что хочет от нас партнер, мы испытываем особые переживания, которые могут преобразить как нас самих, так и наши взаимоотношения, а также дадут партнеру возможность почувствовать, что его действительно любят. Готовность обеих сторон изменяться под влиянием друг друга — вот что сохраняет трепетность и живость в самых продолжительных союзах. Перемены происходят благодаря взаимодействию контроля и покорности.
Контроль на любом уровне предполагает выдвижение неких условий. Идеальное понятие «безоговорочной любви» означает, что мы никак не оговариваем условия и степень нашей открытости. Таким образом, это лишний раз свидетельствует о недостижимости идеала, потому что никто не может полностью контролировать степень собственной открытости в каждый момент общения, и еще потому, что будущее, по сути своей, неопределенно. Идеал превращается в авторитарное предписание того, как надлежит поступать, что отдаляет нас от живого мига зарождения любви. Такие формулы являются скрытой попыткой контролировать любовь и саму жизнь.
Само понимание безоговорочной любви как любви самоотверженной и бескорыстной противопоставляет её какой-то другой (315:) любви, оговоренной определенными условиями. При этом мы как бы не замечаем, что, объявляя любовь безоговорочной, мы тем самым предписываем ей необходимость отвечать достаточно жестким требованиям — не выдвигать никаких условий и быть совершенно бескорыстной. Любовь нужна людям, чтобы чувствовать себя состоявшимися, и эта потребность, как и другие потребности, эгоистична. Справедливы оба утверждения: и то, что любовь возможна лишь когда человек начинает беспокоиться о ком-то кроме себя самого, и то, что забота о других приносит самоудовлетворение. Нельзя втискивать любовь в рамки противопоставления условное—безусловное или бескорыстное—эгоистичное, в противном случае это приведет к разделению человеческого «я» на хорошую часть, которая старается любить бескорыстно, не прося ничего взамен, и эгоистичную, которая хочет получить что-то взамен и от которой никогда не удается полностью избавиться.
Теперь нелишне рассмотреть еще два вида зависимости (трактуя это понятие в широком смысле), поскольку они иллюстрируют связь между любовью и контролем. Первую иногда называют «любовной зависимостью», имея в виду зависимость от любви к тому, кто вам не подходит. Религиозная зависимость — еще одно недавнее дополнение к постоянно расширяющемуся списку зависимостей. Здесь подразумевается зависимость от определенных видов эмоциональных переживаний, являющихся частью религиозного контекста. Мы рассматриваем эти два вида зависимости одновременно, потому что им присущи сходные движущие силы. В сущности, если относить их к разряду зависимостей, проще и правильнее следовало бы назвать их «зависимостью от эмоциональной капитуляции»[16].
Контроль и капитуляция, надзор и освобождение, принуждение и согласие — эти противоположные аспекты взаимоотношений переплетаются в течение всей человеческой жизни. Они, как два лика (316:) Януса, определяют то, как мы относимся к своим переживаниям. Однако противопоставление здесь только кажущееся, на самом деле они тесно взаимосвязаны[17]. Когда взаимоотношения строятся на контроле, с одной стороны, и капитуляции — с другой, легко впасть в зависимость от удовольствий, приносимых тем или иным состоянием. Удовольствия от контроля — это Прометеевы удовольствия, связанные с проявлением власти. Власть может опьянять не хуже (а может, и лучше) любого наркотика; одержимым манией власти движет постоянная потребность устанавливать контроль — чаще всего над другими, но иногда и над самим собой.
Восторги покорности или капитуляции больше всего напоминают чувство, возникающее при самозабвенной самоотдаче, когда благодаря мощному разрушению всех барьеров мы как бы вырываемся за пределы собственной личности. Эмоции, называемые любовным или религиозным экстазом, столь незабываемы, что человеку, раз их испытавшему, невольно захочется их повторить. Эти чувства чаще всего возникают в особых условиях. В частности, чтобы пережить религиозный экстаз, необходимо, как правило, быть членом группы единомышленников, смысл существования которых заключается в полном подчинении той высшей власти, в которую все они верят. При этом групповое воздействие концентрирует и усиливает вожделенные эмоции[18].
Условия так называемой любовной зависимости также предполагают покорность некой высшей власти, но в данном случае такая власть сосредоточена в любимом человеке. Дисбаланс власти, заставляющий человека полностью подчиниться господствующей стороне, приводит к тому, что вместе с чувством покорности возникает страстная любовь. При этом партнер, занимающий господствующее положение, может «подпитывать» эту страсть, удовлетворяя тем самым свою потребность во власти и поклонении, однако он вряд ли в состоянии испытывать настоящее уважение к проявляющему такую покорность. Если покорность односторонняя, то любовь и власть постоянно приходится механически стимулировать. Часто таким стимулятором становится жестокость, как бы подстегивающая и (317:) усиливающая ответную страсть. (В этом заключается, в частности, суть «Истории О», романа, в котором описаны крайние проявления садомазохизма.) Воспитание женщин традиционно предписывало им играть роль подчиненной стороны. Фрейд считал мазохизм имманентным свойством женщин, потому что в Викторианскую эпоху покорность была их главным средством достижения любви.
Любовная зависимость развивается при условии наличия власти, и страсть, которую она порождает, бывает совершенно механической, независимо от того, как она ощущается. Жертвы любовной зависимости нуждаются в человеке, которому они могли бы покориться, а его жестокое обращение может только усилить чувство любви. Это часто усугубляется верой в то, что беззаветная любовь может послужить «спасению» мучителя, смягчить его сердце и зажечь ответную любовь. Человек действительно попадает в зависимость от особой любви, вызванной покорностью, и тогда подчинение более сильному становится легким и естественным путем обретения любви. Этот сценарий может повторяться либо с одним и тем же партнером, или с другими, создающим для него такие же условия. Конечно, особа, играющая господствующую роль, попадает в зависимость от своей власти, выражающейся в данном случае в «обладании» человеком, «любящим» его настолько, что будет ему поклоняться при любых обстоятельствах. Весьма показательно, что такие зависимые, лишенные равновесия и цельности отношения выглядят, а изнутри часто и воспринимаются как безусловная любовь. Это во многом выявляет сущность самого идеала, согласно которому человек должен любить, как бы находясь в вакууме, независимо от того, как к нему относятся.
Сознательное восприятие жизни подразумевает соблюдение равновесия между контролем и покорностью, что не позволяет механически наслаждаться одним, отказываясь от другого. Покорность действительно разрушает барьеры между людьми и открывает доступ к любовным переживаниям. Но если это не приводит к положительным результатам (к числу которых мы относим повышение чувства собственного достоинства и доверия к себе), то все попытки оставаться открытым ради сохранения любви приводят к саморазрушению.
Итак, чтобы испытать «безусловную» любовь, необходимы определенные условия, но при раздвоении психики на «хорошую» (318:) часть, старающуюся быть бескорыстной, и на «плохую», осуждаемую за эгоцентризм, эти условия становятся искусственными и предсказуемыми. Подчинение позволяет идеализируемой части личности ощущать себя бескорыстной, а значит, и добродетельной, тогда как господство дает возможность эгоистической части обрести власть и уверенность. Мы хотим еще раз подчеркнуть, что настоящая чистая любовь может развиваться только в реальных жизненных условиях, при сбалансированных взаимоотношениях, а не в некоем вакууме. Сами же эти условия никогда не бывают чистыми — им присущи элементы власти, контроля и — чаще, чем хотелось бы, — господства и подчинения (взять хотя бы традиционное распределение ролей и власти между полами). Так или иначе, равновесие господства и подчинения, как правило, бывает нарушено. А для того, чтобы его восстановить, необходимо оценить, измерить власть, предписываемую каждой из социальных ролей, и лишь затем пытаться изменить её распределение, выйдя за границы ролей.
Принято считать, что идеальная любовь должна быть не только всепрощающей, но и безмерной. И в самом деле, о какой количественной оценке любви может идти речь, если любимому прощается абсолютно все? Ведь любые мерки навязывают какие-то условия. Может показаться, что само желание измерить, сколько любви мы отдаем и сколько получаем, несовместимо с этим возвышенным чувством. При всяком измерении, естественно, происходит сравнение с прошлым, в результате чего оценивается качество настоящего. Измерение качества или количества взаимности разрушает искренность любви. Когда мы переживаем любовь во всей её полноте, любые помехи, в том числе и попытки её измерить, отходят на задний план. Но значит ли это, что для того, чтобы испытать истинную любовь, следует старательно избегать любых количественных оценок?
Любовь приходит просто и естественно, но для того, чтобы она не угасла, часто нужны особые условия. Многое из уже рассмотренных нами аспектов реальной жизни — стремление к власти, господство и подчиненность, согласие играть некую роль, притягательность контроля и покорности — содержат в себе определенные (319:) повторяющиеся элементы, подсознательно подготавливающие почву для удержания или возвращения чувства любви. Например, роли матери, мужа (жены) или ученика подразумевают необходимость быть открытыми для такого типа общения. Однако каждая из подобных ролей включает в себя элементы подчинения, в результате чего бывает крайне трудно или вообще невозможно отделить то, что делается из чувства любви, от того, что делается по обязанности. Если человек соглашается на определенную роль (или положение) и строго ей следует, оценка степени равновесности взаимоотношений, в которые он вступает, отходит на задний план. Дело в том, что большинство ролей не рассчитаны на то, чтобы отношения между ними были сбалансированными, то есть чтобы каждая сторона получала столько же, сколько отдает. В традиционном браке роль мужа заключается в обеспечении безопасности и защиты семьи, тогда как роль жены — в том, чтобы заботиться о муже и считать его интересы первостепенными. Союзу тех, кто способен довольствоваться таким положением дел, может всегда сопутствовать любовь. Точное исполнение традиционных ролей издавна служило цементирующим средством, придававшим прочность семье. Этому помогало то обстоятельство, что законы, на которых строились семейные отношения, воспринимались как данные Богом. Когда в такой ситуации производится попытка сравнительных оценок, то обычно оценивается качество выполнения указанных ролей.
Перед тем, кто не может или не хочет жить по устоявшимся правилам, встает вопрос, как сохранить любовь в длительном союзе, идя непроторенными путями. В этом случае для обеспечения условий, благоприятствующих любви, сравнения и оценки полезны и даже необходимы. Хотя случается, что люди не могут приспособиться к традиционным ролям, это вовсе не означает, что эти роли над ними не властны. Редко бывает, чтобы брак не оживил старых, устоявшихся представлений относительно того, как следует исполнять роли мужа и жены, а с появлением детей — отца и матери. Оставаясь в рамках древней системы ценностей, мы невольно ожидаем, что один будет отдавать, а другой получать, ибо так распределены их роли. Чтобы изменить стереотипы и построить равновесие по новому принципу, необходимо научиться правильно измерять количество даваемого и получаемого. Если же вовсе отказаться от оценок и сравнений, старые модели будут жить по-прежнему. (320:)
Если отношения складываются нормально, то нет и надобности в сравнительных оценках. Желание измерить вклад каждого члена семьи появляется вместе с сомнениями в наличии равновесия, а следовательно, вместе со стремлением к переменам. Если же кто-то протестует против необходимости оценок или сомневается в пригодности и обоснованности используемых при этом мерок, это значит, что существующее положение дел его вполне устраивает. Тому может быть множество причин — он может просто опасаться перемен, или испытывать большую удовлетворенность от нынешних взаимоотношений, или обладать большей властью. Попытка произвести сравнительную оценку — это способ оправдать необходимость перемен и проявить власть. В то же время преуменьшение значимости оценок и верность идеалу безоговорочной любви — способ оправдать нежелание перемен и точно такая же попытка проявить власть Отсюда и берет начало классический диалог: «Если бы ты любил меня, то вел бы себя по-другому», — «А если бы ты меня любила, то принимала бы меня таким, какой я есть». Аргументы противников контроля не уничтожают сам контроль, — просто они предоставляют большую власть тому, кто не хочет меняться. Особенно часто это происходит, когда оба партнера принимают систему ценностей безоговорочной любви.
Когда начинаются сравнения и оценки, это обычно служит признаком идущей или приближающейся борьбы, в которой каждый старается настоять на своем. Именно на этом этапе распадается большинство союзов. Представим себе двух независимых, замкнутых людей, испытывающих друг к другу безоговорочную, ничем не обусловленную любовь и при этом не пытающихся изменить друг друга, — это и будет доведенное до абсурда воплощение идеи безоговорочной любви. Аккуратное исполнение своих ролей помогает свести перемены к минимуму и разграничить сферы власти. Желание иметь отношения, выходящие за рамки существующих ролей, приводит к необходимости изменяться самому и способствовать изменению партнера. Поэтому когда условия, в которых складываются взаимоотношения, изменяются, требуется учитывать реальное распределение власти между партнерами и различие в желаниях и потребностях каждого. Если этого не делать, то способы использования власти становятся менее осознанными, а следовательно, и более пагубными для самих отношений. (321:)
Как только один человек начинает или хотя бы собирается начать изменяться, следовательно, изменилась сама ситуация, и поэтому второму участнику также приходится меняться. Даже тот, кто этому противится, на самом деле хочет перемен (обычно сам того не осознавая), но для него они сводятся к возврату некогда существовавших отношений. В сущности, в силу привычки гораздо труднее двигать систему отношений вперед, чем тащить её назад. Всегда проще повторять известное, чем делать что-то новое. Следовательно, труднее приходится тому, кто хочет внести в отношения новизну, так как ему приходится проявлять инициативу, тогда как партнер может оставаться пассивным или даже сопротивляться. Обычно человек, стремящийся к переменам, выглядит более властным и менее привлекательным, чем тот, кто им противодействует.
Сравнительная оценка вклада партнеров в их взаимоотношения может помочь людям не возвращаться к старым ролям и тем отрицательным моментам, которые с ними сопряжены. Это механизм обратной связи, позволяющий измерить степень неудовлетворенности каждого, что часто бывает необходимо для сохранения «чистоты» любви Без этого взаимоотношения, как правило, обостряются, что приводит к отчуждению, после чего любовь, как правило, идет на убыль. Отношения, определяемые ролями, авторитарны, поскольку заранее предписывают надлежащее поведение. Роли, воплощающие традиции, авторитетно указывают каждому его место и сферу деятельности. При этом они статичны, поскольку не прощают никаких изменений, выходящих за рамки роли. Если двое людей любят друг друга и при этом предпочитают жить по своему усмотрению, а не в соответствии с предписанными ролями, им неизбежно предстоит преодолеть трудности становления новых отношений и борьбы за главенство. Недостаточно просто открыться друг другу и отдаться чувству любви, необходимо суметь вместе расти и развиваться, учитывая меняющиеся потребности обоих партнеров. Каждый должен иметь полное право сказать: «До сих пор я шел у тебя на поводу, но теперь мы должны поменяться местами». Это и есть сравнение в действии.
Любовь без меры — атрибут старой системы морали, отвергающей эгоизм. её идеалом является бескорыстная любовь. Поскольку эгоизм тем не менее признается реальностью, встает вопрос, как с ним разумно справиться. Любовь между взрослыми людьми может успешно развиваться только в том случае, если существует (322:) некоторое равновесие между эгоизмом и щедростью, между контролем и покорностью, и если в том, как каждая из сторон проявляет свою власть, присутствует осознанная забота о партнере. Чтобы ни у одного из партнеров не возникало впечатление, что его просто используют, необходим механизм обратной связи. Вот почему сравнительные оценки могут способствовать созданию условий, позволяющих переживать безграничную любовь.
Если исходить из того, что любовь — это способность полностью принять человека таким, каков он есть, то тогда ею можно воспользоваться для проверки того, что именно человек способен принять. При этом мерой любви становится готовность прощать. Сознание того, что тебя готовы приять, как бы плох ты ни был, является наградой за любовь. При этом безоговорочное приятие провоцирует жестокое или саморазрушительное поведение. Постоянная проверка партнера на лояльность — распространенное занятие в условиях зависимости, характеризующейся так называемым взаимным приятием и прощением. Мы полагаем, что чем больше человек склонен осуждать собственные недостатки, тем больше он нуждается во внешнем приятии. Это подразумевает, что он хочет, чтобы другие принимали те его стороны, которые сам он принять не может. Прощение грехов — важная часть христианской морали, но она имеет и оборотную сторону, заключающуюся в том, что человек должен согрешить, чтобы получить эмоциональную награду — прощение. Считается, что вас только тогда любят по-настоящему, если любят даже «плохую» сторону вашей личности.
По-видимому, любовь и прощение неразрывно связаны между собой, так как нельзя любить по-настоящему, не прощая любимому человеку его прегрешений. Обиды неизбежны при любых длительных отношениях, будь то дружба или интимная близость. При этом принято думать, что для сохранения любви, а то и просто дружеских связей, необходимо прощать. Существуют моральные соображения, которые возводят умение прощать в ранг добродетели. Это означает, что, по возможности, прощать стоит всегда, из чего следует, что чем сильнее обида, тем больше добродетели в прощении. Однако бесконечно прощать оскорбления или жестокость не очень-то умно, (323:) потому что тем самым только поощряешь обидчика продолжать вести себя подобным образом.
Для многих людей умение прощать — это проблема, как эмоциональная, так и интеллектуальная. Следует ли прощать всегда, а если не всегда, то когда именно? И даже если мы готовы простить или считаем, что это необходимо сделать, наши чувства иногда этому противятся. Для такой неуверенности есть веская причина, поскольку само понятие «прощение» достаточно сложно. Главным источником недоразумения служит отсутствие четких границ между оскорблением и несправедливостью, а также между прощением и умением не обращать внимания на обиды. Конечно, не каждая обида непременно бывает несправедливой, и даже если мы считаем себя несправедливо оскорбленными, наш обидчик может с этим не согласиться и чувствовать себя правым. Какая же в том заслуга — простить обиду, если обидчик, в сущности, прав?
Прощение, рассматриваемое как моральное обязательство — составная часть системы ценностей безоговорочной, безусловной любви, которую мы уже подвергали критическому анализу, а следовательно, здесь присутствуют все те же дилеммы. Совершенно очевидно, что безоговорочной любви в качестве механизма, позволяющего ей оставаться безоговорочной, необходим идеал безоговорочного прощения, таким образом, прощение позволяет нам при любых обстоятельствах сохранять хотя бы частичную открытость. Чтобы убедить себя в том, что мы любим безоговорочной любовью, приходится все время стараться игнорировать все, что этому препятствует. Если прощение даруется, в числе прочего, и из нравственных соображений, сам акт прощения рассматривается как свидетельство морального превосходства прощающего, что позволяет ему ощутить свое благородство. Однако разве можно сказать, что чьи-то дурные поступки преданы забвению, если мы считаем себя вправе их осуждать? Вопрос, в чем заключается добродетель «нравоучительного прощения», осложняется к тому же тем обстоятельством, что часто остается неясным, кто при этом больше выигрывает: тот, кто прощает, или тот, кого прощают.
Когда игнорирование чужих недостатков и дурных поступков диктуется соображениями идеологии, считающей такое поведение достойным, оно часто начинает выполняться автоматически и приводит к разрушению взаимоотношений, поскольку на самом деле (324:) под этим скрывается несогласие с поведением партнера и попытки подавить свое возмущение, а обиды, на которые стараются не обращать внимания, вытесняются в подсознание. Это может стать причиной депрессии (зачастую являющейся оборотной стороной подавляемого гнева), зависимости и даже многих телесных недугов. Однако обременять свою нервную систему такими чувствами, как возмущение и ненависть, или же копить в душе обиды — не менее разрушительное занятие, которое также может весьма пагубно отразиться на всей жизни человека.
Существует еще одна проблема, заключающаяся в том, что люди часто чувствуют необходимость защитить свой внутренний мир и поэтому прибегают к различным способам психологической самозащиты. Но и здесь все не так просто, потому что реакция самозащиты, как и многие другие поведенческие реакции, возникает бессознательно и становится привычной, то есть человек не отдает себе отчета в том, что, производя определенные действия или испытывая определенные чувства, он тем самым пытается себя защитить. Бессознательная линия обороны, появление которой вызвано прошлыми обидами, оказывается излишне жесткой и недостаточно избирательной — ведь многое из того, от чего она была призвана защищать, уже не существует. И люди, и обстоятельства со временем изменяются, и если мы будем продолжать цепляться за прошлое, это помешает нам принять настоящее во всей его полноте. С другой стороны, считать, что лучше вообще никак не защищать свой внутренний мир, то есть что следует всегда быть полностью открытым для любого воздействия, абсурдно.
Говоря о прощении, мы сталкивается с непростым вопросом: что в действительности происходит, когда мы стараемся не замечать, спускать обиды, игнорировать их, и как это сказывается на барьерах, ограждающих нашу личность? Должно ли такое игнорирование осуществляться по принципу «все или ничего» или возможны определенные градации? К каким последствиям может привести обыкновение не обращать внимания на оскорбления, и когда подобная терпимость уместна, а когда — нет? Всегда ли прощение означает уничтожение психологических барьеров, или можно прощать, оставаясь закрытым, хотя бы частично? С этим связан немаловажный вопрос: как восстановить доверие к партнеру? Ведь если ответом на прощение и открытость будет новая обида, все усилия вернуть доверие будут (325:) напрасными. Лишь со временем, когда человек убедится, что его открытостью не станут злоупотреблять, доверие может быть восстановлено.
Простой способ избавиться от обиды и гнева (или контролировать их) — это отгородиться от партнера настолько прочным барьером, что его поведение перестанет вас задевать. Можно возразить, что при этом о настоящем прощении говорить не приходится, поскольку старания игнорировать партнера свидетельствуют о том, что вас по-прежнему связывают некие узы. Но такое возражение справедливо лишь в том случае, если считать, что прощение подразумевает обязательную открытость. Махнуть рукой на старые обиды бывает гораздо легче, если есть уверенность, что больше обидеть вас не удастся, а это значит, что вам удалось прочно отгородиться от обидчика. Подобная позиция может быть выражена следующим образом: «Мы просто не ладим, ну и прекрасно». Можно избавиться от прошлых переживаний и все же сознательно стараться держать границы закрытыми. Более того, чем яснее человек осознает, что он защищается (возводит межличностные барьеры), тем больше у него возможностей изменить степень защиты в зависимости от изменившихся обстоятельств. Ведь степень прозрачности эмоциональных границ, огораживающих внутренний мир человека, меняется, и люди редко бывают абсолютно закрытыми или открытыми.
Есть подкупающая простота в том, чтобы четко и недвусмысленно обозначить грань, отделяющую нас от окружающих. Многие стараются не забывать старых обид, поскольку это помогает им сохранять защитные барьеры, призванные оградить их от возможных обид в будущем. Избавиться от этих заслонов (открыться) — не то же самое, что избавиться от обид и гнева. А поскольку, провозглашая идеал прощения, на эти различия не обращают никакого внимания, может оказаться, что люди не хотят забывать былые обиды из боязни ослабить преграду и вновь стать уязвимыми. Правда, если человек держится за свои обиды, это, как правило, подразумевает, что он столь же крепко держится за ограждающие его барьеры. Однако это правило выдерживается не всегда Так бывает, когда человек оказывается в зависимом положении, в каком, например, находятся дети; тогда он лишь накапливает обиды, не имея возможности от них оградиться. Положение усугубляется тем, что во многих семьях фактически существует запрет на любые межличностные барьеры. (326:)
Уместно или нет вновь становиться открытым — зависит от обстоятельств, никаких готовых решений здесь не существует. Кроме того, вытеснение из памяти старых обид и игнорирование новых часто происходит само собой, бесконтрольно. Можно хотеть, но не суметь сделать это, или же остаться открытым, несмотря на все старания себя оградить. Если удается пересмотреть ситуацию, лучше понять или яснее увидеть всю картину в целом, то изменение границ может произойти и без наших сознательных усилий. Чтобы сделать взаимоотношения более гибкими, гораздо продуктивнее призвать на помощь понимание и сопереживание, перестав навязывать партнеру идеализированные представления о том, как ему следует себя вести. Полезно посмотреть на происходящее его глазами, осознать свою долю вины, если таковая имеется, и понять, что никто не застрахован от стремления, пусть даже вполне оправданного, стать «главой семьи». То, что безоговорочная любовь и признание провозглашаются идеалом, а умение прощать — добродетелью, отнюдь не помогает позабыть все обиды, а лишь способствует формированию далеких от реальности стандартов, маскирующих готовность защищать себя.
У людей есть множество способов разочаровать или обидеть друг друга. Обидно, когда избранник обманывает ваши ожидания, тяжело чувствовать, что партнер вас просто-напросто использует; трудно пережить откровенный эгоцентризм, когда чувства, а иногда и благополучие других вызывающе игнорируются. В состоянии обиды многие предпочитают замкнуться в себе и затаиться. Вот почему с возрастом люди так часто теряют друзей и даже возлюбленных. Если человек надеется пронести сложившиеся отношения через годы, он должен овладеть умением возводить и разрушать барьеры между собой и другими людьми в зависимости от ситуации. Учитывая, что эти барьеры создаются в настоящем, но при этом рассчитаны на будущее, следует позволить им изменяться в соответствии с обстоятельствами и реальными взаимоотношениями, и тогда не придется решать заранее, какую степень открытости или закрытости необходимо поддерживать. Это предполагает умение мириться с неопределенностью ситуации, что дает больше возможностей для перемен. Проблема в том, что жизнь в условиях такой нестабильности требует понимания того, к каким последствиям она может привести. Разумеется, когда границы личной жизни определены (327:) раз и навсегда, они требуют меньше внимания, но если изменения все-таки происходят, это может привести к драматической развязке. В качестве примера можно вспомнить людей, которые предпочитают либо полностью отгородиться от мира, либо всегда быть полностью открытыми. Последние, будучи обиженными, — а такое случается часто, потому что они любят, чтобы их жизнь была у всех на виду (и ждут того же от других), — наглухо закрываются, отсекая возможность изменить что-либо в будущем.
Если для того, чтобы простить чью-либо вину, человек считает необходимым полностью отказаться от самозащиты, это может привести к закреплению бесперспективных, жестоких взаимоотношений (одним из наглядных примеров является избиение жен мужьями). В условиях, когда за насилием привычно следует прощение, периоды отчуждения сменяются открытостью, что позволяет, в очередной раз проявив покорность, вновь воспламенить угасающую любовь. В этой ситуации прощение способно только усугубить жестокость. Прощать, не требуя, чтобы партнер изменился, в данном случае губительно не только для самого прощающего. Это гарантирует, что сложившиеся нездоровые отношения таковыми и останутся, поскольку жестокое обращение постоянно вознаграждается. Но обычно душевно здоровый человек не отождествляет прощение с необходимостью обязательно разрушить межличностные барьеры, поэтому он в состоянии защитить себя при угрозе оскорбления и, в случае необходимости, надолго сохранить защитные ограждения[19].
Избавиться от старых эмоций, не позволяющих адекватно реагировать на настоящее, полезно как для собственного блага, так и для блага других, которые, как правило, ценят, когда их не замуровывают в прошлом. Но освобождение от эмоций не означает, что заодно необходимо забыть о том, что заставило человека постараться оградить себя от определенного общения, или о том, как ему удалось это сделать. Чем яснее человек осознает это различие, тем легче ему прощать по-настоящему, то есть не позволять прошлым эмоциям омрачать будущее. Иногда такая позиция даже открывает перспективы новой любви. (328:)
Религии, возводящие прощение в ранг добродетели, осложняют понимание разницы между ощущением добродетели и ощущением любви. И восточные, и западные рели гаи породили мораль отрешенности, согласно которой человек может обрести высшую награду только через отрешенность от награды земной (т.е. от эгоцентризма). И в тех и в других религиях для преодоления разрыва между духовным и мирским выдвигается идеал безоговорочной любви. Но вместо того, чтобы смягчить противоречие, но сам становится частью искусственного раскола[20]. Безоговорочная любовь — это еще один высокий идеал, присущий моральной системе, противопоставляющей любовь и эгоизм. Первый и наивысший образец любви к человечеству явил Христос, доказавший готовность пожертвовать собой ради людей и простить их. Христианство провозглашает, что хотя никто не способен сравниться с Христом, но чем больше человек похож на Него, тем он лучше. Исходящая от Иисуса любовь, чистая, не запятнанная эгоистическими интересами, почитается как идеал и пример для подражания. Однако эти высокие идеалы скрывают лежащую в их основе авторитарную суть. В рамках христианства непокорность слову Божьему как непререкаемой истине влечет за собой возмездие.
Христос и Будда как социальные реформаторы смягчили свойственную иудаизму и индуизму жесткую привязанность к ритуалам. Проповедуя любовь и сострадание, они вдохнули в религию новый дух сопереживания. Оба они призывали следовать идеалам бескорыстия и жертвенности — отказываться от привилегий (касты) и имущества, делиться с бедными, любить своих врагов и т.д. Оба стремились сделать гуманнее мир, где царили страдания и угнетение. Для этого они выдвинули идеалы бескорыстной чистоты, к которым человечество должно изо всех сил стремиться, и один из таких идеалов — безоговорочная любовь. Но что она может означать не только для людей, но и для самого Христа?
«Прости их Отче, ибо не ведают, что творят» — вот пример всепрощающей и всеобъемлющей любви Христа. И все же, с точки зрения логики, это несколько странно. Ведь не только те, кто казнил (329:) Христа, прекрасно знали, что делали, выполняя приказ, но знал это и Бог, пославший его на муки. Иуда, Пилат и прочие действующие лица просто воплощали замысел Бога. Христос всего лишь делал то, что требовал от него Отец. Послушный Сын был принесен в жертву, дабы продемонстрировать любовь Бога к людям. Христа принесли на алтарь, как жертвенного агнца, дабы открыть погрязшему в грехах человечеству путь к Богу. Насколько же безоговорочна любовь Бога? Получается, что не очень. Ведь если люди не делают того, что им говорят, их обрекают на вечные страдания. Человека заставляют проникнуться чувством вины и собственной неполноценности (плата за первородный грех), а затем им даются правила (заповеди), подчиняясь которым они могут почувствовать себя более достойными.
Безусловная любовь Христа — одна из составляющих общей этической системы. Обычно основное внимание уделяют самой любви, а не той системе ценностей, в которую она входит и которая являет собой одну из наиболее авторитарных, а значит, и обусловленных структур на нашей планете. Чтобы заслужить любовь Христа, необходимо в него верить; чтобы заслужить прощение, нужно не только покаяться и молить о прощении, но и согласиться с авторитарным определением того, «что есть грех». А это уже нельзя назвать свободой от условий.
Во всех религиях отрешенности любовь и самопожертвование неразрывно связаны. Когда безоговорочная любовь предстает в качестве предписания, которое требуется выполнять, она превращается в авторитарный механизм контроля. Если же любовь, прощение или самоотдача есть акт доброй воли, то их нельзя назвать жертвой. Жертвенность здесь возникает лишь тогда, когда все это делается ради следования идеалу. Человек при этом не только сам попадает под власть идеала — он хочет, чтобы ему подчинились и другие. В ходе истории контроль, осуществляемый посредством социальных ролей и жертвенной морали, вероятно, до некоторой степени смог умерить человеческую жестокость, хотя за такими идеалами всегда скрывались пороки. Но когда общая вера в то, что каждому предназначена своя роль, а каждая жертва будет вознаграждена, утрачивается, человеческие пороки вырываются наружу. В этой ситуации идеалы превращаются в препятствия для естественной человеческой способности любить. Любовь может сохраняться только при таких взаимоотношениях, которые возвышают обоих партнеров. (330:)
Любовь принято считать самым естественным, бесхитростным и самым искренним чувством. Но на деле становление любви — весьма сложный процесс, поскольку он развивается в конкретном социальном контексте и чреват разнообразными последствиями. Любовь или подчиняет человека, или дает ему власть, позволяющую контролировать других. Исторически выражения любви определенным образом регламентировались посредством конкретных ролей — мужа, жены, священника, монахини, учителя, ученика и т.д., каждая из которых предусматривала свой способ проявления открытости. Однако такое следование прототипам делает любовь шаблонной, укрощая её стихийность, притупляя чувства. Поначалу люди охотно используют уже существующие роли в качестве способа выражения любви. Когда же роли начинают предписывать исполнение каждодневных обязанностей (а так оно обычно и бывает), что воспринимается окружающими как нечто само собой разумеющееся, все, как правило, заканчивается тем, что человек либо продолжает делать то, чего от него ждут, но уже безо всякого воодушевления, либо отказывается от роли и тогда ощущает себя виноватым. Эротический контекст в такой ситуации, бесспорно, отсутствует.
По мере того как старые социальные и моральные системы ценностей распадаются, исчезают и роли, делавшие их жизнеспособными. Идеалы любви всегда были тесно сплетены с ролями, а поскольку роли требовали самопожертвования, то того же требовали и идеалы. Современные люди, которые хотят сами решать свою судьбу, стремятся к любви спонтанной, свободной от требований ролевых отношений. Трудность для тех, кто склонен строить взаимоотношения по-новому, заключается в том, что только роли обладают механизмом, способным регулировать эмоциональную открытость или замкнутость. Идеал безоговорочной любви берет начало от старой двойственной, авторитарной системы морали, которая отделяет чистое от нечистого, безусловное от обусловленного. Люди, следующие этим идеалам, делают подчас весьма парадоксальные заявления, к примеру: «Я люблю тебя, не ставя никаких условий, поэтому, что бы ты ни делал, меня это совершенно не задевает». Или: «Если бы ты любила меня без всяких условий, ты бы старалась исполнять мои желания». Или: «Если бы ты любила меня без всяких (331:) условий, ты бы не предъявляла мне никаких требований». Парадоксальность двух последних высказываний заключается в том, что каждое из них эгоистично и, тем не менее, для своего оправдания взывает к бескорыстной любви. Такие идеалы любви имеют мало общего с самой любовью, ибо игнорируют реальные условия жизни, в которых присутствуют как личные интересы обеих сторон, так и их взаимоотношения, зависящие от этих интересов, но к ним не сводящиеся. Часто это означает, что человек не может отделить личные интересы от «интересов» самих взаимоотношений.
Переживание вечной любви дарит нам ощущение новизны и чистоты, но для того, чтобы любовь такой оставалась, ситуация также должна поощрять новизну. Поэтому большинство людей испытывают наиболее сильные чувства, когда их отношения только начали формироваться и их еще не коснулись обиды и разочарования. Вопрос в том, может ли бесконечная, вневременная любовь развиваться во времени. Могут ли слова «я тебя люблю» выражать нечто большее, чем сиюминутное чувство, и подразумевать, что любовь может длиться вечно? Ведь с течением времени жизненная ситуация меняется и развивается, и чувство любви может вписываться в неё или не вписываться. В реальной жизни всегда может произойти что-то, что заставит человека открыться или, наоборот, замкнуться в себе, иными словами, может порождать или подрывать доверие.
Конкретная жизненная ситуация — та арена, где сталкиваются самоотверженность и эгоцентризм. Роли очерчивают сферы, где поощряется эгоцентризм или, напротив, требуется самоотверженность, иными словами, те, где требуется «давать», и те, где следует «получать». Их противоборство заложено в каждой из ролей, там, где речь идет о правах, обязанностях, долге. Тщательное следование роли помогает сохранять частичную открытость — обычно для определенного вида отношений. Если же мы отказываемся следовать какой-либо роли, тогда степень доверия или открытости более всего зависит от того, как и что мы отдаем или получаем. Представление о том, что можно или даже должно бесконечно отдавать, сохраняя при этом ничем не оговоренную открытость и не заботясь о взаимности, нельзя признать ни здоровым, ни реально осуществимым.
В отношениях, которые не держатся за роли, только осознанное, осторожное равновесие между отдачей и получением, между сохранением своей индивидуальности и слиянием с любимым может не (332:) только способствовать выживанию любви, но и позволить ей с течением времени расти и развиваться. Такую ситуацию можно сохранять и совершенствовать именно потому, что она строго обусловлена. К примеру, слуги работают за плату и при этом часто делают совсем не то, чего хотят их хозяева; напротив, понятие служения подразумевает добровольность и безвозмездность, а сферы служения определяются ролями. Служение, осуществляемое добровольно, от души, это бесценный дар; служение, ожидаемое или принимаемое как должное, — долг или неприятная обязанность. Условие, необходимое для поддержания любви, — не ожидать и не требовать служения во имя любви. То есть не следует надеяться, что партнер будет делать для вас то, чего вы не хотите делать сами.
Поэтому, хотя, с одной стороны, любовь безусловно проявляется лишь в каждый конкретный миг, изменение взаимоотношений с течением времени создает предпосылки для того, чтобы она могла существовать бесконечно. Однако реализоваться бесконечная и безграничная любовь, ничего не просящая взамен, должна в реальном времени, условия которого необходимо принимать в расчет. Многие из реальных условий не подходят для безусловной любви, и главное из них — бездумное проявление власти и контроля. Поскольку избавиться от власти и контроля в любви невозможно, необходимо хотя бы пользоваться ими осознанно и осторожно. Социальное неравенство губительно для любых попыток сознательного решения проблем, касающихся борьбы за власть в близких отношениях.
По сути, отрыв переживания от ситуации, в которой оно происходит, — вещь столь же искусственная, как и деление на обусловленную и безусловную любовь. Вневременная любовь, ощущаемая как безусловная, может исходить только из условий реального времени. Ситуации, определяющие эти условия, могут быть разными — от простого следования роли до взаимоотношений людей, которые сами решают свою судьбу. Любовь всегда одинакова и, вместе с тем, всегда различна: её сила и магия не подвержены влиянию времени и составляют её неизменную основу; различие ей придают постоянно меняющиеся ситуации и отношения между людьми. Это означает, что в основе безусловной любви всегда лежат некие условия. (333:)
[1] В главе «Власть абстракций» показано, как дуализм и противопоставление своих и чужих интересов использовались для построения концепции социального и нравственного контроля. В главах «Атака на разум» и «Единство…» описаны уловки, применяемые для достижения превосходства. (291:)
[2] Примеры этого описаны в главе «Уловки гуру». В главе «Соблазны капитуляции» показано, почему люди путают покорность с любовью.
[3] Более подробно об этом расколе говорится в главе «Сатанизм и культ запретного». (292:)
[4] Об аналогичном недоразумении, связанном с опытом мистического переживания, сопровождаемого ощущением вневременности, и о том, как при этом рождается представление о неком идеальном состоянии, которое должно длиться вечно, более подробно написано в главе «Единство, просветление и опыт мистического переживания». (294:)
[5] В главах «Религии, культы и духовный вакуум» и «Власть абстракций» показана связь между религией, моралью и самопожертвованием, описывается эволюция раскола между «чистым» и «нечистым», его связь с авторитаризмом и то, как далекие на первый взгляд абстракции влияют на нашу жизнь. В главе «Кто у руля?» (Кто контролирует ситуацию) подробно рассказано, как авторитарная идеология приводит к раздвоению личности и внутренним конфликтам. (295:)
[6] Более полно то, что имеется в виду под диалектической взаимосвязью, объяснено в разделе «Преобразование системы символов» в главе «Власть абстракций». (296:)
[7] См. раздел «Функция просветления» главы «Единство...», а также главу «Чему служит бескорыстное служение?» из многократно упоминавшейся книги «Контроль». (301:)
[8] О внутренних конфликтах, являющихся реакцией на самоконтроль, основанный на авторитарных ценностях, говорится в главе «Кто контролирует ситуацию».
[9] В последнем разделе главы «Единство…» показано, почему идеалы чистоты, как это ни странно, являются порождением менталитета накопительства. (302:)
[10] В главе «Соблазны капитуляции» рассматриваются механические проявления любви в авторитарных условиях подчиненности.
[11] В главе «Власть абстракций» показано, как стяжательство повлияло на структуру власти и мораль. В главе «Сатанизм и культ запретного» прослеживается тесная связь между поклонением и властью. (303:)
[12] Проблемы контроля и власти в семье рассматриваются в главе «Двойственность родительского авторитета» книги «Контроль». (309:)
[13] В книге «Контроль» есть специальный раздел, посвященный таким барьерам, — «Восток и Запад: взгляд изнутри и извне», где разбираются недоразумения, возникающие, когда люди отказываются признавать реальность барьеров, и показывается, что их возведение и разрушение — две стороны единого диалектического процесса. (312:)
[14] В главе «Кто контролирует ситуацию» подробно объясняется, почему дихотомия «бескорыстие—себялюбие» является ключевым фактором неосознанных динамических процессов, приводящих к «потере контроля» над собой.
[15] Проблема, заключающаяся в желании не иметь желаний, обсуждается в книге «Контроль» в главе «Буддизм и злоупотребление отрешенностью». (314:)
[16] В главе «Соблазны капитуляции» подробно говорится о том, почему покорность может быть столь соблазнительной. В главе «Ловушки для гуру» показано, как человек становится зависимым от поклонения ему других людей. Когда эти симметричные тенденции совпадают, между людьми возникают отношения, укладывающиеся в схему «гуру—ученик». (316:)
[17] Эта глубинная взаимосвязь рассматривается в главе «Соблазны капитуляции» и в книге «Контроль» в главе «Злоупотребление отрешённостью».
[18] В разделе «Побуждение к капитуляции» в главе «Уловки гуру» описываются переживания, сопутствующие религиозному обращению. (317:)
[19] В главе «Кто контролирует ситуацию» уже говорилось о немотивированном на первый взгляд насилии и о своеобразной зависимости, проявляющейся в избиении жён. (328:)
[20] Более подробно о природе раскола между духовным и мирским и о том, как он привёл к возникновению религий отрешённости и жертвенности, говорится в главах «Власть абстракций», «Связь с бесплотными авторитетами» и «Сатанизм…». (329:)