Главная Содержание Карта Онтокритика (блог) Поиск по КОРНИ-проекту
Инновационный продукт проекта КОРНИ для современного разумного управления собственной жизнью: Я — человек: самоизобретение, самопроизводство, самоэксплуатация. Онтокритика как прагматический инструмент себяведения и себявладения (https://ontocritic.org/blog/archives/2326)

Часть I. Личности и маски

• Контакты и соцмедиа — Евгений Волков/ Contacts — Evgeny (Evgeniy) (Evgenii) Volkov.

Религии, культы и духовный вакуум

Крамер Джоэл, Олстед Диана. Маски авторитарности: Очерки о гуру. — Пер. с англ. М.: Прогресс-Традиция, 2002. — 408 с. — С. 41-58.

Человеческое сознание устроено таким образом, что оно вряд ли когда-нибудь смирится с нестабильностью, неуверенностью и беспорядком, существующими в этом мире, а посему нет ничего необычного в том, что человек всегда стремится к познанию непознанного. Что есть жизнь, откуда она берется и куда исчезает? Как следует поступать по отношению к окружающим? Возможно ли уйти от несправедливости, боли и страданий, туда, где собственное «я» и его бесконечные потребности утрачивают свой смысл? Возможно ли сделать так, чтобы все было хорошо и всем было хорошо? На все эти и многие другие аналогичные, по сути, вопросы принято отвечать с позиций духовно-религиозного мировоззрения, позволяющего делать это, по крайней мере, до настоящего времени, наиболее аргументировано и убедительно.

В принципе, религии были (и во многом остаются) средством, с помощью которого удается придать неизвестному хотя бы видимость известного. Все они предлагают мировоззрение, разъясняющее основополагающие проблемы бытия, а именно: как все, включая человека, появилось на свет (сотворение), что есть жизнь (смысл, продолжительность, сохранение), как и почему все имеет конец (смерть и разрушение). В индуизме, например, перечисленные категории связаны с деятельностью трех воплощений Бога: Брахмой — Творцом, Вишу — Хранителем и Шивой — Разрушителем. (42:)

Религия и мораль

Мораль обеспечивает целостность цивилизации, а религия предназначена для фундаментальной поддержки морали, и, таким образом, самой цивилизации внутри сложного клубка переплетенных культур. Поскольку совершенно необходимо, чтобы человеческие взаимоотношения регулировались строгими правилами, возникла потребность в высшем авторитете, на который бы эти правила опирались, иначе их можно счесть произвольно придуманными. Исторически сложилось, что в качестве такого авторитета — источника абсолютных истин — успешно использовалась религия. Она придавала жизни смысл и идейную направленность, безоговорочно утверждая существование Авторитета Высшей Власти, пути которой, как известно, неисповедимы. Мораль как абстрактная концепция добродетели или правильности поведения человека сформировалась в согласии с религией. Считающиеся ниспосланными свыше посредники между Богом и людьми, иногда принимавшие человеческий облик (Христос), учили, как следует жить[1].

Таким образом, религии, благодаря тщательно разработанным принципам и традициям, стали мех-том между материальным и духовным. Прежде всего, они ввели общепринятые правила поведения, позволившие несколько смягчить человеческий эгоцентризм. Кроме того, эгоцентризм удалось регламентировать, создав и узаконив систему прав и привилегий, в рамках которых он мог проявляться. Раз человек получил от Бога власть над всеми остальными живыми тварями, тем самым он приобрел право использовать по своему усмотрению все то, что сочтет «стоящим рангом ниже». Однако использование окружающих без учета их интересов также можно считать проявлением эгоцентризма. Руководствуясь узаконенными таким образом правами, властитель мог распоряжаться своими подданными, а мужья — женами. Этому способствовала и провозглашенная религией мораль самоотречения — принесения в жертву собственных интересов во имя будущего высшего блага. В то же время, эгоцентризм в разнообразных своих проявлениях трактуется религиозными учениями как воплощение зла, мешающего человеку приобщиться к Истине. Чтобы обрести духовность, (43:) необходимо всецело подчинить свою волю воле Божьей или законам кармы, что обычно требует самопожертвования.

В отсутствие социальной справедливости это, как правило, позволяет обеспечить и сохранить порядок и стабильность в обществе. Идеализация жертвенности и возведение бескорыстия в ранг высшей добродетели способствуют, как показывает опыт, формированию социальных отношений, если не на уровне общественных систем, то по крайней мере внутри них. С другой стороны, за идеалами милосердия и бескорыстия, подразумевающими самопожертвование, скрывается совершенно иная мораль, оправдывающая использование нижестоящих вышестоящими. С её помощью религиозные круги поддерживают социальную и религиозную иерархию, фактически узаконивая злоупотребления и эксплуатацию, а заодно и применение насилия для удержания нижестоящих в повиновении, а посторонних — на должном расстоянии. Еще одним способом, при помощи которого религии отрешенности поддерживают структуры власти, можно считать проповедь идеи справедливости любой кары как заслуженной (наказание за первородный грех) или как посылаемой в назидательных целях и для испытания праведности. Это заставляет людей смириться со своим бессилием и покориться злоупотреблениям, а также воспитывает чувство покорности и равнодушия к окружающим.

Религиозное мировоззрение в той или иной степени позволяет избавиться от врожденного человеческого страха перед неизвестностью, хаосом и смертью, провозглашая идеи вечной жизни и достойной участи для праведников (степень праведности определяется в соответствии с нормами религиозной морали). Вера в религиозные заповеди и их неукоснительное соблюдение приносят некоторый покой и утешение, рождающиеся из непоколебимой убежденности. Вера — это плата за убежденность, избавляющую (по крайней мере, в сознании) от страха и сомнений.

Большинство западных религий воспринимают зло как необходимость, существующую для того, чтобы предоставить людям свободу выбора. И только выбор, сделанный в пользу добра, позволяет убедиться, что этот человек достоин спасения. С другой стороны, многие религии Востока рассматривают зло как продукт иллюзии обособленности, являющейся также, по сути, иллюзорной субстанцией. Зло рассматривается как неведение, как (44:) недостаток чего-то, а не как самостоятельная сила. С этих позиций духовный путь человека — это переход от невежества к просвещению. И хотя религии Востока и Запада кажутся такими разными, все они трактуют превратности и несчастья, сопровождающие человеческую жизнь, как проявление Высшего Промысла, непостижимого уму простых смертных.

Управление и контроль в рамках религий осуществляются путем хорошо известной системы «кнута и пряника» — наказаний и прощений, вины, позора и вознаграждений. Поскольку очевидно, что в реальности добродетель не всегда торжествует, а грешники часто не несут заслуженного наказания, то для того, чтобы не дискредитировать систему, окончательное «справедливое воздаяние» откладывается на период загробной жизни. Итак, бессмертие (в небесной или лучшей, следующей, жизни) считается основой религиозной морали. Поскольку эта жизнь призвана подчиняться некой концепции следующей жизни, отрешенность считается не только оправданной но и обязательной. Таким образом, страх перед неотвратимой космической репрессалией после смерти является ключевым гарантом надежного управления и контроля.

Наука бросает вызов

Поиски смысла жизни — это, по сути, поиски пути, как жить, а возможно, и причины существования в более широком философском аспекте. С обывательской точки зрения смысл всегда определялся внешними факторами — культурными и семейными традициями и устоями, преломляемыми сквозь призму лежащего в их основе религиозного мировоззрения. Если люди безоговорочно соглашались признать в качестве смысла своего существования то, что навязывало им общество, это во многом упрощало их жизнь, привнося в неё упорядоченность и определенную гармонию. По сути дела, для большинства людей в подобной ситуации просто нет особого выбора, и они вынуждены подчиняться, ибо выживание на правах изгоя — вещь весьма проблематичная, а отчасти и невозможная. Безоговорочная убежденность предопределяет групповое согласие, за пределами которого большинство конфликтов и непонятных жизненных явлений либо не воспринимаются серьезно, либо просто упускаются из вида. (45:)

Уникальная философская сила религии и её привлекательность во многом связаны с убежденностью, которая подчас значит куда больше, нежели внутреннее осмысление сути данного мировоззрения. Иными словами, совершенно не важно, истинно предлагаемое учение или ложно, — главное, чтобы существовало убеждение в его правильности. Все религии сходны в одном: вера помогает победить или, по крайней мере, уменьшить страх, вызывает состояние умиротворенности, являющееся следствием более осознанного представления о цели и смысле жизни, и рождает чувство общности у единоверцев. Формируется социальное мировоззрение, позволяющее каждому не только получить убедительные ответы на вопросы: «Зачем и почему человек приходит в этот мир, что ему надлежит здесь делать и куда он в конце концов придет?», но и руководствоваться им в повседневной жизни — растить детей, общаться с окружающими, помогать друг другу.

Неудивительно поэтому, что люди, утратившие веру, тоскуют по тем временам, когда они считали себя принадлежащими к какой-либо религии. Они чувствуют, что лишились убежденности, а с нею и четкого представления о жизненных правилах, следовать которым было так удобно и спокойно. Таким образом, благодаря убежденности и строгой регламентации человек получал некое подобие душевного комфорта и покоя (возможно, иногда даже и реального), однако в современных условиях неопределенности бытия религиозное мировоззрение не является столь мощным, как ранее, средством достижения стабильности. По крайней мере, в наши дни довольно трудно сохранять безоговорочную веру. Как только начинают возникать вопросы и сомнения, так тут же исчезает убежденность и пришедший с нею столь вожделенный покой. Любая разновидность фундаментализма должна постоянно бороться за сохранение убежденности, ибо именно в убежденности его сила и привлекательность[2].

На протяжении веков наука занималась тем, что срывала покровы таинственности со всего непознанного, и, в конце концов, расшатала и разрушила систему религиозных представлений, которая была создана когда-то, чтобы отвечать на постоянно возникавшие вопросы все новых и новых поколений. Наука уничтожила абсолютность веры, ибо подвергала её сомнению и не могла мириться с (46:) догматичностью мировоззрения. Коперник, Ньютон и Дарвин существенно усложнили возможность буквального восприятия и толкования Библии. Ньютона сменил Эйнштейн. Что будет дальше? Можно попытаться использовать квантовую механику, чтобы обосновать события, описанные в Упанишадах, или попробовать объяснить теорию Гигантского Взрыва, претендующую на моделирование акта сотворения Вселенной. Но как далеко имеет смысл двигаться в этом направлении? Суть проблемы заключается в том, что наука способна, в конце концов, развеять тот или иной миф, но при этом она не может создавать собственные ценности и определять смысл жизни. Именно поэтому человечество предпочитает следовать религиозным моральным предписаниям, даже потеряв веру в породившие их религиозные учения. Неверующие и даже откровенные агностики считают в порядке вещей посылать своих детей в воскресные школы или на церковные службы, считая священнослужителей специалистами в области морали, подобно тому, как психологов признают специалистами в области человеческого сознания.

Природа любых религий такова, что истины, лежащие в основе их учений, облекаются в форму символов, мифов, мистерий, которые, в свою очередь, призваны служить мостом на пути постижения истины, быть её посредником. Люди, даже не склонные буквально верить в религиозные постулаты (например, в Рождество Христово), насыщают эти символы и обряды собственным смыслом и чувствами, строя на них культурную традицию. В этом секрет притягательности религиозных ритуалов. Постепенно их символическая значимость перерастает рамки исходного содержания, и они становятся почвой для человеческих контактов.

Религиозная символика, таким образом, передается из поколения в поколение либо посредством устной традиции, либо в виде писаний или изображений, постепенно принимая канонические формы. История и время, конечно же, вносят определенные коррективы, однако суть символов, отражающих убежденность в неизменности власти Творца, сохраняется. Именно поэтому религиозные догмы не претерпевают принципиальных изменений и не подвержены эволюции.

С точки зрения диалектики, существует динамически развивающаяся связь между такими универсальными противоположностями, как созидание и разрушение, «я» и другие, обособление и (47:) объединение, целое и частное, соперничество и сотрудничество, контроль и бесконтрольность. Основная суть заключается в совместном, а не обособленном существовании данных пар и в их взаимодействии, притом, что перечисленные философские категории существуют в историческом контексте, накладывающем на них свой отпечаток. Время идет, эпохи сменяют друг друга, и cfm-вол, исходный смысл которого привязан к конкретному историческому периоду, под грузом прошлого размывается и постепенно трансформируется. Таким образом, увеличивается разрыв между нынешним значением символа и его первоначальным смысловым содержанием.

Убежденность формируется на основе незыблемости религиозной символической структуры, которая включает в себя не только мифы и притчи, но и религиозные заповеди и предписания. По мере того, как эти структуры становятся анахронизмом, некоторые верующие начинают еще строже и безоговорочнее им следовать, тогда как другие пытаются их обновить, пересмотреть их содержание и придать им новый смысл, чтобы на его основе создать адаптированную к изменившимся условиям структуру. Однако во многие души закрадываются сомнения, неуверенность порождает вопросы, а с ними появляются разногласия. Казавшиеся прочными убежденность и чувство общности, основанные на старых, всеми признанных ценностях, постепенно утрачиваются.

Это и есть начало крушения, которое можно сейчас наблюдать на примере, скажем, западной цивилизации, о пресловутом моральном разложении которой уже давно и открыто говорят. По сути, сложилась следующая ситуация: социальная формация вышла из-под контроля прежней системы моральных ценностей, которая не смогла подготовить себе достойную замену. В итоге традиционные точки зрения теряют всякий смысл, и религиозные устои, служившие основой морали, рушатся на глазах. Это неизбежно приводит к разрыву в непрерывном процессе исторического развития. В результате, с одной стороны, усиливаются попытки возврата к фундаментализму, причем все возникающие проблемы объясняются изменой старым истинам. С другой — возрастает тяга к экспериментаторской новизне в духовной и мирской сферах, ставящей целью достижение реальных изменений или же улаживание конфликтов в рамках старых мировоззрений. Несмотря на болезненность и даже (48:) разрушительность этого процесса, противоборство между фундаментализмом и экспериментаторством, как и между конформизмом и уклонизмом, иными словами — между старым и новым, неизбежно, когда происходит распад системы моральных ценностей, то есть именно то, что мы наблюдаем сегодня[3].

Научно-технический прогресс, становясь рычагом новых властных структур, порождает такие проблемы этического характера, которые не могут быть разрешены с помощью старой системы моральных ценностей. Именно науку многие склонны винить в создании оружия массового уничтожения, в безжалостной эксплуатации природных ресурсов, в загрязнении окружающей среды, в централизации власти и в бесконтрольном росте численности и плотности населения. Все это — характерные черты наступающего кризиса, постепенно принимающего планетарные масштабы. Возникает естественный вопрос: способен ли человеческий интеллект, доведший планету до грани уничтожения, проявить в критический момент свой позитивный потенциал и восстановить жизнеспособные механизмы созидательного взаимодействия не только в рамках социальных структур, но и во всей экосистеме в целом?

По всей видимости, от смертельно опасного балансирования на краю бездонной пропасти нашу цивилизацию может спасти только такая этика, которая провозгласит все, что происходит в нашем мире, делом первостепенной важности. Старые авторитарные системы ценностей всегда были неразрывно связаны с властными структурами, оправдывая политику экспансии в мире, который долгое время казался миром неограниченных ресурсов. По мере появления экологических и демографических проблем и с началом кардинального передела мировых сфер влияния и перестройки властных структур, эти системы уже не кажутся столь незыблемыми, ибо их мораль неотвратимо утрачивает свою жизнеспособность. Принимая во внимание тот факт, что никакие глубокие структурные изменения не могут произойти без отмирания старых форм и взаимодействий, можно утверждать, что человечество сейчас находится накануне серьезных изменений — неизбежного следствия социальной эволюции.

Вера в неотвратимость справедливого загробного возмездия за грехи этой жизни, на которой основывалась старая мораль, смягчала (49:) насилие или, по крайней мере, не позволяла ему выходить за некие установленные рамки. Но это, тем не менее, отнюдь не избавляло общество от постоянных проявлений несправедливости и социальной неприязни. Власть узаконила насилие во время войн, а также как способ утверждения и отстаивания собственных прав. На протяжении всей истории человечества убийство или его угроза в качестве наказания за неповиновение оставалось крайней формой проявления власти. Не являются исключением и наши дни.

Все религии, несущие в себе идею отрешенности, основаны на страхе перед Высшим Судией, которому известны все наши действия и помыслы и который в будущем воздаст каждому по заслугам. Под высшей властью обычно подразумевается Бог, который спасает или карает по своему усмотрению, или же обезличенная сила — карма, от которой зависит качество последующей жизни. Страх, тесно вплетенный в паутину моральных запретов, находит выражение в простой заповеди: «Делай добро — и тебе воздастся, сделаешь зло — будешь наказан». В любой религии непременно заложен страх перед безжалостной высшей силой, как бы её ни представляли — в виде строгого Бога-отца, в виде Шивы и Кали, персонифицирующих разрушение, или же в виде абстрактной силы — кармы[4].

Впрочем, в настоящее время все они утратили свою власть. В наши дни куда уместнее говорить об ином проявлении чувства страха, возникающего перед лицом безысходности, хаоса и насилия, которые начинают беспредельно господствовать на месте распадающихся старых убеждений, поддерживавших некогда порядок. Основное, к чему сводятся нынешние страхи людей, — это боязнь друг друга. Учитывая царящую вокруг ненависть и порожденное старыми порядками неравноправие, эти опасения совсем не кажутся безосновательными. Попробуйте сказать члену банды, орудующей где-нибудь в гетто, что если он не прекратит насилие, то непременно попадет в ад. В ответ вы, скорее всего, услышите: «Мне не надо никуда идти, я и так уже в аду!».

В наше время все табу оспариваются и нарушаются. Похоже, что человечество переживает возвращение к поведению, которое, согласно Фрейду, было «вытеснено в подсознание». Гитлер, Вьетнам, Хиросима, революции в России и Китае, жестокость, боль и (50:) кровопролитие в таких масштабах, которые невозможно осознать. Если же мы перейдем на уровень личности, то вряд ли сумеем найти хотя бы одну разновидность официально табуированного поведения, которая не была бы хоть раз где-то и когда-то нарушена и не получила бы при этом общественного оправдания. В журнале «Пентхауз» было опубликовано высказывание представителя группы людей, обвиненных в совращении малолетних. Он заявил, что втягивание детей в половые отношения влияет на них благотворно, так как сексуально их раскрепощает. Сатанизм и сектантство, садизм, изнасилования и извращенность, кровосмешение и пропаганда насилия, садизм и прочее, о чем в прежние века даже, наверное, и подумать в слух было небезопасно, в наше время открыто признаются и даже романтизируются. Некоторые системы новых ценностей поддерживают проявления гедонизма и даже в определенном смысле пропагандируют крайние формы эгоизма, сводящиеся к бессовестной формуле «я — пуп земли». Поэтому нет ничего удивительного в том, что словесные клише типа «кто не успел — тот опоздал» или «а что я буду с этого иметь?» стали уже не просто модными афоризмами, а выразителями общественного сознания.

Кто определяет реальность в религиях и культах?

Нет ничего удивительного в том, что все харизматические лидеры появляются именно во времена кризисов и беспорядков, когда с грохотом рушатся старые, казавшиеся незыблемыми, идеалы и люди лихорадочно ищут новые, способные вселить в их сердца и души прежне чувство уверенности, защищенности и комфорта. В последнее время многие доверяются духовным учителям, обещающим привести их к спасению. Могут ли эти гуру, как они заявляют, открыть страждущим врата в мир религиозных переживаний, делающих жизнь более содержательной? Скорее, их популярность свидетельствует о серьезной потребность общества в таких наставниках, что косвенным образом указывает на изъяны и провалы в нашей культуре, на глубокое неверие людей в собственные силы и возможности и на их стремление искать авторитеты на стороне.

Обращение к спасителю или источнику особой мудрости для того, чтобы привести человечество (или себя лично) к спасению или выживанию, было традиционным для религиозного мировоззрения. (51:)

Это неотъемлемое следствие бессознательного авторитаризма, глубоко укоренившегося в истории человечества, традициях и мифах всех развитых социальных культур. За поисками авторитетов, кажущихся столь привлекательными, по сути, скрывается примитивная, даже детская надежда на получение извне магического ответа на насущные проблемы бытия и стремление избавиться от страха смерти. В такой ситуации формируются крайне авторитарные по своей структуре взаимоотношения между гуру и его учениками, наглядно демонстрирующие механизмы управления и капитуляции, увеличивающие добровольную склонность к подчинению. Эти же взаимоотношения в общих чертах позволяют судить о механизме формирования так называемого культового менталитета.

Термин «культ» используется в контексте данного произведения для характеристики авторитарно организованных групп, в которых власть лидера не сдерживается ни священными текстами, ни традициями, ни другим «высшим» авторитетом. Это основное различие между культом и традиционной религией или сектой, ставшей общепризнанной частью культуры. Вполне вероятно, что всякое религиозное течение, имевшее конкретного основателя, первое время было культом. Постепенно оно трансформировалось в религиозное направление благодаря тому, что его символика и сама структура становились все более общепризнанными и более важными по сути, нежели сменяющие друг друга лидеры — последователи основателя течения. Таким образом, можно утверждать, что культы перерастают в религии тогда, когда на их основе формируются традиции, возникают мифы, притчи, писания, устанавливаются догмы, которые интерпретируются и проповедуются специалистами (священниками и т.п.), считающими себя отнюдь не носителями истины, а именно её защитниками.

В качестве последней авторитетной инстанции религиозные структуры используют либо священные писания, либо передаваемые в течение веков из уст в уста неписаные истины. Иными словами, основным религиозным авторитетом служит традиция (высказывания, верования и священные книги, дошедшие из прошлого и рассказывающие о прошлом). Это заставляет религиозных лидеров довольствоваться ролью интерпретаторов и распространителей уже существующей традиции, где многое считается священным, поэтому возможность вводить какие-либо новшества или (52:) изменения весьма ограничена. Даже папа скован рамками вполне определенных полномочий. Так же как в прежние времена кардинал, избиравшийся пэрами, он всего лишь первый среди равных и не всегда является моральным или духовным лидером. Он, так же как и все остальные, обязан подчиняться церковным канонам, так же должен исповедоваться. И несмотря на то, что теоретически слово папы при решении любых проблем католицизма всегда остается последним, его реформаторская деятельность может осуществляться лишь в определенных границах.

В условиях культа вождь и есть тот самый непререкаемый абсолютный авторитет, власть которого практически ничем не ограничена. Это подразумевает, что он не просто проповедник своего течения (основателем которого он же, как правило, и является), но и творец выражаемой этим течением истины, а значит, и верховный правитель. При такой ситуации совершенно не важно, основывается ли его авторитет на традиции или религии, ибо его и так почитают как пророка, действующего от имени самого Бога, или же как «живого» Бога или Божью силу.

Как и религии, культы предполагают наличие цели, смысла, личности и общности. Однако чувство единения при культах куда сильнее, так как их прочность напрямую зависит от способности противостоять нападкам извне. Таким образом, лояльность и подчинение являются следствием безжалостного подавления всякого инакомыслия внутри культовой группы. Как и у социальных животных, проявление наиболее сильных чувств часто бывает у нас следствием групповой общности. Культы формируют мощную энергетическую структуру, способную подавлять индивидуальность человека и подчинять его себе. Так, чаще всего человек оказывается под влиянием не самого лидера или проповедуемых им идей, а под воздействием оказываемого данным учением чувственно-эмоционального давления, отчасти приводящего к состоянию капитуляции. Капитуляция перед тем, кто воспринимается как «живое божество», обычно несет чрезвычайно яркую эмоциональную окраску. Накал страстей, сопровождающих культовые взаимоотношения, весьма велик, причем легко включает элементы насилия. Даже если с течением времени гуру превращаются в параноиков, или их обуревает жадность, или они попросту всем надоедают, как это случается в большинстве случаев, они (53:) по-прежнему будет пользоваться у своих последователей громаднейшим авторитетом и неограниченной властью[5].

Появление ничем не ограниченных лидеров наиболее характерно для восточных религий, поскольку, в соответствие с их учениями, люди, достигшие духовного просветления, кардинальным образом отличаются ото всех остальных. Поэтому большинство гуру провозглашают себя лишенными обычных человеческих слабостей, исходящих из так называемого «эго»[6]. Теоретически восточные религии подразумевают, что любой человек может достичь божественной непогрешимости. В противоположность этому христианство, иудаизм и ислам являются религиями, относящимися к категории трансцендентно-дуалистических, утверждающих, что Бог — творец всего окружающего мира, однако сам не принадлежит ему и стоит над ним. Христос — это Бог, принявший человеческий облик, однако сам человек никогда не сможет стать Богом. Инакомыслящие обвинялись в ереси, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Для многих западные религии уступают восточным в создании жизнеспособного мировоззрения. Чтобы понять, чем же так привлекательны восточные гуру, необходимо почувствовать обаяние самого восточного типа мышления. Кроме перспективного обещания слиться воедино с великим космическим сознанием, восточные религии предлагают еще три заманчивые вещи: 1) перспективу отрешения ото всех житейских проблем и познания всего сущего как совершенного; 2) освобождение от эмоций и мирских желаний; 3) существование кармы (или перерождения) — системы, гарантирующей моральную справедливость, возможность постоянного самосовершенствования и бесконечность существования. Идея отдаленной космической перспективы многим западным людям может показаться новой, однако на самом деле она является порождением западной мысли — еще Спиноза упоминал когда-то о «взгляде из вечности». Поначалу все это кажется совершенно непохожим на ту эмоциональную связь с Богом, которая характерна для христианина. Ведь гуру становится для своих учеников личным живым божеством, способным возбуждать у них (54:) даже более сильные чувства, нежели христианский Бог, чье присутствие физически неощутимо.

Религиозное мировоззрение, основанное на отрешенности, подразумевает все существующее реальное бытие вторичным по отношению к чему-то более важному и священному, не ощущаемому, но предполагаемому. Оно способно иногда облегчить человеческие страдания, но, как показывает история, так и не смогло — и мы убеждены, что и не сможет — решить те проблемы, которые сделали отрешенность от мира столь привлекательной[7]. Уход от мирской суеты хорош лишь тогда, когда есть куда удалиться. Однако чем дальше, тем труднее найти место, где можно было бы забыть обо всех заботах и беспорядках, да и вряд ли можно выжить, спрятавшись от проблем за удобной верой.

Мировоззрение отрешенности, построенная на нем мораль и проистекающие из них жизненные установки непременно авторитарны, как это будет показано далее. Сама концепция формирования категории священного подразумевает существование не священного, и это является ключевым моментом проблемы. В результате принесение не священного в жертву священному подразумевается неизбежным и естественным, ибо существуют непререкаемые авторитеты, определяющие, как именно это следует делать. На этой парадигме тысячелетиями основывался основной механизм контроля и управления, и результаты служат лучшим доказательством того, что пора поискать что-нибудь новое. В качестве примера можно хотя бы вспомнить, что католическая церковь запрещает женщинам уклоняться от деторождения, поскольку принесение в жертву жизни женщины и её тела согласуется с Божьей волей[8].

Здесь весьма уместно подвергнуть критике отношения «гуру-ученик», ибо это один из характерных примеров устаревшей парадигмы, явно не соответствующей более представлению о духовном авторитете. Впрочем, это отнюдь не означает, что следует оспаривать способность всех гуру глубже проникать в суть вещей, чем их (55:) последователи. Однако принятие роли духовного авторитета, даже из самых благих побуждений, непременно приводит в действие вполне определенную систему взаимоотношений — механистичную, предсказуемую и чреватую коррупцией. Далее мы постараемся показать, что практически неизбежная коррупция объясняется отнюдь не недостатками или пороками отдельных людей, а является неотъемлемой частью авторитарных взаимоотношений и, что менее очевидно, морали отрешенности.

По большому счету, безоговорочное подчинение гуру — это одна из самых мощных и действенных форм эмоционально-чувственного и умственно-психологического контроля и управления внутри социальной структуры. Кроме того, эта форма весьма жизнеспособна, так как легко заполняет в душе человека духовный вакуум, который то и дело возникает в современной социальной среде. Особенно коварны и потенциально опасны формируемые при этом представления о превосходстве, связанном с высшей мудростью, нравственной чистотой и просветленностью учителя. Не важно, обладает ли гуру всеми этими качествами — этот вопрос может обсуждаться бесконечно, — нас интересует то, как используется предполагаемая мудрость. Само по себе утверждение, что один человек безусловно знает, что для других хорошо, а что плохо, — явное проявление авторитаризма. А если такая точка зрения оказывается общепринятой, в общественных отношениях формируется цепь неизбежных шаблонов, потенциально опасных для формации в целом и для отдельных её социальных элементов.

Пересматривая священное

Стремление почувствовать связь с чем-то более возвышенным, находящимся вне пределов нашей обыденной жизни, мы называем религиозным или духовным порывом. Религия всегда выступала в роли катализатора данного процесса в обществе. В принципе, не так интересно, что именно вызывает у человека подобное стремление. Важно понять, в чем сила религии, способной заставить человека воспринимать реальный мир как некий камень преткновения, за которым скрывается высшая форма существования. Ясно, что при подобном подходе всегда найдутся опытные и сведущие в вопросах религии руководители, которые укажут путь, по которому следует (56:) идти, чтобы приобщиться к высшей духовности, и жертву, которую следует при этом принести. Такой жертвой всегда оказывается собственное «я», а процесс изживания эгоизма относится к категории бесконечных.

Когда среди приверженцев любого мировоззрения, проповедующего отречение, возникает духовный порыв, это заставляет их испытывать чувство единения. При этом, как правило, возводится стена, отделяющая «своих» от «чужих», что испокон веков было простейшим способом заполнить смысловой вакуум и прочно связать друг с другом людей внутри некой общности. Сейчас, когда превалирует чувство всеобщей разобщенности, все это выглядит особенно привлекательно. Добиться единения с окружающими и сделать жизнь осмысленной, но так, чтобы при этом не замыкаться на принадлежности к узкой группе, — воистину насущная потребность нашего времени.

Сила традиционных религий заключается в том, что они предлагают неоспоримые ответы на любые вопросы. Следовательно, они авторитарны по своей сути. Религиозное знание не нуждается в каких-либо исследованиях и не признает их, оно базируется лишь на нерушимой вере и преданности. При этом считается непреложной истиной, что ни один человек не может обладать знаниями, достаточными для того, чтобы оспорить религиозные постулаты. Кроме этого, существует социальный запрет, фактически накладывающий вето на любые попытки научного анализа религиозных учений. Мы не оспариваем право людей верить в то, во что они хотят. Однако концепция религиозной терпимости обычно трактуется еще шире, с тем, чтобы исключить какое бы то ни было осуждение чужих верований, поскольку считается, что вера по природе иррациональна и не может являться предметом оценки с точки зрения разумности. Но это справедливо лишь в отношении содержания учений и не может распространяться на последствия, проистекающие из этих учений, и их воздействие на общество. Если вера заставляет детей воевать и обещает, что их ждет за это райское блаженство, то никакой терпимости по отношению к такому вероучению быть не может.

Терпимость, как мы её понимаем, подразумевает простое отсутствие попыток принудительного навязывания другим своих взглядов. Однако концепция терпимости, полностью отметающая саму возможность что-либо разумному анализу, представляется нам, в (57:) сущности, авторитарной. Почему религия, обладающая колоссальной властью, должна пользоваться особыми привилегиями? Человеческому существованию на Земле угрожают экологическая безответственность, перенаселенность и отсутствие заботы о детях. Согласно нашим представлениям, структуры, которые содействуют всему этому, аморальны, и их деятельность должна быть предметом тщательного рассмотрения. Почему же религия, считающая регулирование рождаемости грехом, не может быть подвергнута критике? Быть может, эту проблему стоит обсудить?

В самом деле, сам акт сакрализации определенных действий, направлений, институтов и образа жизни можно обоснованно считать авторитарным, ибо он не допускает никаких отклонений, сомнений и вопросов по этому поводу. Любая идеология, закрытая для разума и отвергающая саму возможности изменяться и реагировать на новые обстоятельства, обладает потенциалом безграничных злоупотреблений. Официальное возведение некой категории в ранг священной чаще всего подразумевает, что в иных условиях она, скорее всего, может оказаться несостоятельной. Традиционным религиозным концепциям изначально присущ дуализм — одно считается священным, а другое нет. Тайные священные церемонии должны были заставить людей приносить божеству жертвы. Именно здесь и формируется граница, отделяющая духовное от мирского, что является квинтэссенцией любой морали отрешенности. Наверное, в наши трудные времена, проводя переоценку ценностей, прежде всего следует пересмотреть все, что было признано священным[9].

Согласно одной из модных в последнее время точек зрения, истину, если она и существует, познать невозможно, ибо все, что о ней известно или косвенно её касается, заложено в языково-культурных контекстах, которые по своей сути субъективны. Такая точка зрения — вполне объяснимая реакция протеста против авторитарно навязываемых «абсолютных» и «универсальных» истин, выдаваемых за объективные, тогда как на самом деле за ними кроются эгоистические интересы Релятивизм сам по себе является, по сути, замаскированным абсолютизмом, а посему всячески препятствует исследованиям возможности или невозможности выхода за рамки обусловленного культурой субъективизма. (58:)

Мы полагаем, что общепризнанные истины, порожденные процессом культурного развития человечества, несут в себе нечто большее, нежели просто отражение чьих-то корыстных интересов, личных предпочтений или даже достижений культуры, хотя это не всегда осознается. К числу истинных мы, в частности, относим утверждение, что человечеству грозит опасность, поскольку научно-технический прогресс предоставил в распоряжение власти столь мощные рычаги управления, что их невозможно удержать в рамках старых моральных ограничений. Все это, конечно, можно оспаривать, однако ощущение, что путь, которым идет человечество, может привести к катастрофе, существует, и следует убедиться, насколько это соответствует действительности. Более важной темы для исследования невозможно себе представить. Только сами люди могут ответить на вопрос, что есть истина и как её найти. И на что еще может надеяться человечество в нынешней кризисной ситуации, как не на то, что свет истины в конце концов укажет ему верный путь.