Переведено по: Hassan, S. Combatting Cult Mind Control. Park Street Press, 1990, Rochester, Vermont
Нижеследующий отрывок из книги Роберта Дж. Лифтона “The Future of Immortality and Other Essays for a NuclearAge” (“Будущее бессмертия и другие очерки для атомного века”) (New York, Basic Books, 1987) является кратким и четким объяснением восьми критериев Лифтона для определения контроля сознания. Хотя они упоминаются в цитатах в тексте, я их здесь перечислю для легкости идентификации:
Очерк, из которого взята эта выборка, называется “Cults: Religious Totalism and Civil Liberties” (“Культы: Религиозный тоталитаризм и гражданские свободы”). В нем Лифтон формулирует свои соображения относительно того, что он называл “идеологическим тоталитаризмом”, или окружающей средой, в которой практиковалось китайское "исправление мышления" в том виде, как он о нем узнал из опыта корейской войны и позднее.
Феноменология, которой я пользовался, когда писал об идеологическом тоталитаризме в прошлом, все еще кажется мне полезной, хотя я и писал эту книгу в 1960 году. Первой характерной чертой является “средовый контроль”, который по существу является контролем общения внутри данного окружения. Если контроль является крайне интенсивным, он превращается во внутренний контроль — попытку управлять внутренними связями индивида. Этого никогда нельзя достичь полностью, но это может заходить достаточно далеко. Это то, что иногда называют “Взглядом глазами Бога” — убеждение в том, что реальностью обладает исключительно группа. Разумеется, подобный способ обработки информации создает конфликты в отношении автономии индивида: если её ищут или осознают в подобном окружении, автономия становится угрозой для контроля окружающей среды. Средовый контроль внутри культов обычно поддерживается и выражается несколькими способами: групповая обработка, изоляция от других людей, психологическое давление, географическое расстояние или невозможность добраться до средств транспорта и иногда физическое давление. Часто существует последовательность событий, таких, как семинары, лекции, групповые встречи, которые становятся все более интенсивными, все более изолированными, делая уход для человека все более трудным — как физически, так и психологически.
Эти культы отличаются от моделей тоталитаризма в других обществах. Например, центры, которые использовались для "исправления" в Китае, более или менее придерживались этики общества в той мере, в какой она была развита в данное время: и следовательно, когда человек их покидал или двигался к ним и от них, он все-таки мог найти подкрепление извне. Культы, напротив, имеют тенденцию становиться островами тоталитаризма внутри более широкого общества, которое является в целом антагонистическим по отношению к этим островам. Эта ситуация может создавать свою собственную динамику; в той степени, в какой должен поддерживаться контроль окружающей среды, множатся требования этой структурной ситуации. Культовые лидеры часто вынуждены углублять контроль и управлять окружением более систематически, а иногда с большей напряженностью, чтобы поддерживать этот остров тоталитаризма внутри антагонистического внешнего мира.
Наложение напряжённого средового контроля тесно связано с процессом изменения. (Это отчасти объясняет, почему возможно возвышение культовой личности, когда молодой человек, который некоторое время пробыл в культе, резко подвергается внешним альтернативным влияниям). Можно почти наглядно наблюдать этот процесс у некоторых молодых людей, которые испытывают драматическую перемену в прежней индивидуальности, какой бы она ни была, чтобы принять групповую систему верований и структуру. Я рассматриваю это как форму удвоения: формируется второе “я”, которое живет бок о бок с прежним, в какой-то степени автономно от него. Очевидно, должен быть какой-то связующий элемент, чтобы интегрировать себя с этим другим — в противном случае, человек в целом не смог бы функционировать; но автономия каждого из этих “я” производит глубокое впечатление. Когда средовый контроль временно прекращается при перемещении завербованного любым способом из этого тоталитарного окружения, вновь заявляет о себе нечто от более раннего “я”. Это прощание может произойти добровольно или посредством силы (или просто, как в одном судебном случае, путем перемещения члена культа по другую сторону стола, отдельно от других членов). Два “я” могут существовать одновременно и беспорядочно значительное время, и возможно, что периоды перехода оказываются наиболее напряженными и психологически болезненными, так же как и потенциально наиболее пагубными.
Второй характерной чертой тоталитарного окружения является то, что я называю “мистическим манипулированием” или “запланированной спонтанностью”. Это систематический процесс, который планируется и управляется сверху (лидерами), но выглядит возникающим непосредственно в пределах данной окружающей среды. Не следует видеть в этом процессе манипулирование, которое поднимает важные философские вопросы. Некоторые аспекты — такие, как пост, чтение нараспев, ограничение сна — имеют определенную традицию и практиковались религиозными группами на протяжении веков. Теперь существует культовая модель, согласно которой конкретное “избранное” человеческое существо является спасителем или источником спасения. Мистическое манипулирование в этих культах может принимать специфическое качество, поскольку лидеры становятся посредниками Бога. Принципы, сосредоточенные на Боге, могут быть навязаны насильственно и провозглашены исключительно, так что культ и его верования становятся единственной тропой к спасению. Это может придать интенсивность мистическому манипулированию и оправдывать тех, кто занят распространением этого, и во многих случаях тех, кто воспринимает это снизу.
Поскольку существует специфический индивид, лидер, который становится центром мистического манипулирования (или личность, чьим именем это делается), постольку в действие вступает двойной процесс. Лидер иногда может быть более реальным, чем абстрактный бог, и, следовательно, более привлекательным для членов культа. С другой стороны, этот человек также может быть источником утраты иллюзий. Если человек верит, как его в этом обвиняли, что Сан Мьюнг Мун (основатель Церкви Унификации, членов которой часто в результате зовут “мунистами”) имеет связи с Корейским Центральным разведывательным агентством, и эта информация станет доступной для людей в Церкви Унификации, их связь с церковью может подвергнуться угрозе из-за разочарования в лидере. Конечно, это никогда не бывает так просто по своему действию — но я предполагаю, что такой стиль лидерства имеет как преимущества, так и недостатки в плане культовой лояльности.
В то время, как мистическое манипулирование ведет (у членов культов) к тому, что я называю психологией пешки, оно также может включать узаконение обмана (аутсайдеров) — “небесный обман” Церкви Унификации, хотя есть аналогичные модели в других культовых средах. Если человек не видит света и не находится в царстве культа, он находится в царстве зла и, следовательно, его позволительно обмануть для более высокой цели. Например, когда члены определенных культов собирают средства, для них иногда считается правильным отрицать свое членство, когда их об этом спрашивают. Молодые люди были в центрах определенного культа некоторое время, и им не говорили, что эти центры на самом деле управлялись данным культом. Тоталитарная идеология может оправдывать и часто оправдывает подобный обман.
Следующие две характерные черты тоталитаризма, “требование чистоты” и “культ исповеди”, похожи. Требование чистоты может создавать в культах манихейское качество, как в некоторых других религиозных и политических группах. Подобное требование призывает к радикальному делению на чистых и нечистых, на доброе и злое внутри данного окружения и внутри самого себя. Абсолютное очищение является длительным процессом. Оно часто устанавливается в качестве обычая; и, как источник чувства вины и стыда, оно связано с процессом исповеди. Идеологические движения любого уровня интенсивности держатся за механизмы чувства вины и стыда индивида, чтобы добиться существенного влияния на изменения, которые переживают люди. Это делается в рамках процесса исповеди, имеющего свою собственную структуру. Встречи, при которых человек признается в своих грехах, сопровождаются моделями критики и самокритики, обычно происходят внутри небольших групп и с активным и динамичным толчком в направлении личной перемены.
Можно сказать больше о неопределенности и запутанности этого процесса, и Камю заметил, что “авторы исповедей пишут специально для того, чтобы избежать признания, ничего не сказать о том, что они знают”. Камю преувеличивал, но он прав в предположении, что исповеди содержат различные смеси разоблачения и утаивания. Молодой человек, признающийся в различных грехах существования до культа или до полного принятия обязательств члена данного общества, может и верить в эти грехи, и скрывать другие идеи и ощущения, которые он либо не осознает, либо не очень хочет обсуждать. В некоторых случаях эти грехи включают продолжающуюся идентификацию с прежним существованием данного человека, если подобная идентификация не была успешно опозорена процессом исповеди. Без конца повторяющаяся исповедь тогда часто является выражением крайнего высокомерия во имя кажущегося смирения. И вновь Камю:«[Я]… практикую ремесло кающегося грешника, чтобы обрести право закончить как судья… Чем больше я обвиняю себя, тем больше имею право судить вас»[1]. Это центральная тема в любом длительном процессе исповеди, особенно когда этого требуют в замкнутом групповом процессе.
Три следующих модели, которые я описываю применительно к тоталитаризму, это “священная наука”, “передёрнутый язык” и принцип “доктрина выше личности”. Фразы являются почти объясняющими самих себя. Я бы особо подчеркнул священную науку, ибо в наш век нечто должно быть как научным, так и духовным, чтобы иметь существенное влияние на людей. Священная наука может предложить молодым людям значительную безопасность, потому что она чрезвычайно упрощает мир. Церковь Унификации является хорошим, но не единственным, примером современной потребности сочетания священного набора догматических принципов с претензией на научное воплощение истины о человеческом поведении и психологии. В случае с Церковью Унификации этой претензии на обстоятельную человеческую науку способствует приглашение выдающихся ученых (которым платят необыкновенно высокие гонорары) на крупные симпозиумы, которые подчеркивают единство мышления; участники свободно выражают свои взгляды, но, тем не менее, делают вклад в желаемую атмосферу интеллектуальной законности.
Термин “передернутый язык” относится к превращению языка в буквальный — и к словам или образам, которые становятся Богом. Чрезвычайно упрощенный язык может выглядеть, как зависимый от клише, но при этом иметь громадную привлекательность и психологическую власть в самой своей упрощенности. Поскольку любой сложный вопрос в жизни человека — а это часто очень сложные молодые жизни — может быть урезан до единственного набора принципов, которые имеют внутреннюю согласованность, можно претендовать на опыт истины и переживать его. Ответы доступны. Лайонел Триллинг назвал это “языком отсутствия мышления”, потому что существует клише и простой лозунг, до которого можно низвести большинство сложных или в чем-то трудных вопросов.
Модель доктрины выше личности имеет место, когда есть конфликт между тем, что человек ощущает как свое переживание, и тем, что говорит доктрина или догма о том, что он должен испытывать. Внедренное послание в тоталитарном окружении заключается в том, что человеку следует найти истину догмы и подчинить свой опыт этой истине. Часто опыт противоречия или допущение такого опыта может немедленно ассоциироваться с чувством вины; или же (чтобы прикрепить человека к данной доктрине) его осуждают другие таким способом, который быстро ведет к этой ассоциации с чувством вины. Человека заставляют почувствовать, что сомнения и раздумья являются его собственным пороком. Однако сомнения могут возникать; и когда конфликты становятся напряженными, люди могут уйти. Это наиболее частая трудность многих культов: члены могут доставлять больше проблем, чем денег.
Наконец, восьмая и, возможно, самая общая и значительная из этих характерных черт — это то, что я называю “разделением существования”. Этот принцип обычно является метафорическим. Но если у человека есть абсолютное или тоталитарное видение истины, тогда те, кто не видел света — не приняли эту истину, каким-то образом находятся в тени — тесно связаны со злом, заражены и не имеют права существовать. Здесь действует дихотомия “существование против небытия”. Препятствия для законного бытия должны быть отброшены или разрушены. Человек, помещенный во вторичную категорию не имеющего права существовать, может психологически переживать громадный страх внутреннего угасания или гибели. Однако, когда человека приняли, возможно ощущение огромного удовлетворения от того, что ты ощущаешь себя частью элиты. При более злостных обстоятельствах разделение существования, отсутствие права на существование, может оказаться буквальным; люди могут быть убиты из-за приписываемых им доктринальных недостатков, как это случалось слишком во многих местах, включая Советский Союз и нацистскую Германию. В массовом самоубийстве в Гайане членов Народного Храма один единственный культовый лидер сумел осуществить контроль над буквальным разделением существования — или, точнее, небытия — посредством самоубийственной мистики, которую он сам сделал частью групповой идеологии. (Последующие сообщения, основанные на результатах вскрытий, показали, что, вероятно, было столько же убийств, сколько самоубийств). Тоталитарный порыв проводить резкую черту между имеющими и не имеющими права жить — хотя он и проявляется в разной степени — может стать убийственным подходом к разрешению фундаментальных человеческих проблем. И все подобные подходы, включающие тоталитаризм или фундаментализм, являются вдвойне опасными в ядерный век.
Я должен сказать, что ни один из этих процессов не является всесильным. Одной из целей, которые я ставил, когда писал об этом, была задача противостоять тенденции в культуре отвергать существование подобных вещей; другая цель заключается в том, чтобы снять с них покров таинственности, чтобы понять в качестве воспринимаемых в терминах нашего понимания человеческого поведения.
1. Цитата из романа А. Камю «Падение». Вот её несколько расширенный
вариант в переводе Н. Немчиновой: «Вот почему…, торжественно восславив свободу,
я втайне решил, что надо срочно отдать её кому угодно. И всякий раз, как я могу
это сделать, я проповедую…, призывая добрых людей покориться и смиренно добиваться
удобного состояния рабства, называя его, однако, истинной свободой.
Но я еще не сошел с ума и прекрасно понимаю, что рабство не настанет завтра.
Это одно из благодеяний, ко-торые принесет нам будущее. А пока что мне надо
приспособиться к настоящему и поискать хотя бы временный выход. Вот и пришлось
найти способ распространить осуждение на всех, чтобы бремя его легче стало для
меня самого. И я нашел способ. … Я открыл, что, пока еще не пришли властители
и не принесли с собой розги, мы должны, как в свое время Коперник, рассуждать
от противного, чтобы восторжествовать. Раз мы не можем осуждать других без того,
чтобы тотчас же не осудить самих себя, нужно сначала обвинить себя, и тогда
полу-чишь право осуждать других. Раз всякий судья приходит в конце концов к
покаянию, надо идти в обратном на-правлении и начать с покаяния, а кончить осуждением.
… Чем больше я обвиняю себя, тем больше имею право осуждать вас. А еще лучше
— подстрекать вас к осуждению самого себя, ведь это для меня такое облегчение!»
(Камю А. Избранное: Сборник. — М.: Радуга, 1989. — С. 330-331). — Прим. научн. ред.